Белый террор на Севере России

Автор: Павел Акимович Голуб, доктор исторических наук, профессор
Источник: Киев, Библиотека Украины

На фото: Жертвы белого террора. Сибирь. 1919 г.



Уже через месяц после победы Октябрьского вооруженного восстания в Петрограде правительства стран Антанты приняли решение о военной интервенции против Советской России. Они торопились загасить факел вспыхнувшей великой народной революции, которая в условиях продолжавшейся первой мировой войны и вызванного ею глубочайшего кризиса могла вдохновить измученные народы Европы и всего мира на "последний и решительный бой" против бесчеловечного всевластия капитала.

И время показало, что стратеги Антанты в своих опасениях не ошиблись. Революция в России стала для них величайшим раздражителем, и ей спешили уготовить кровавый финал Парижской коммуны. 10(23) декабря 1917 г. было заключено известное англо- французское соглашение о подготовке вооруженного вторжения в страну Октября. При этом ее территорию заранее разделили на так называемые зоны действия, то есть на своеобразные протектораты по старому колониальному образцу.

В зону Франции отходили Украина, Крым и Бессарабия, Великобритании - Дон, Кавказ, Средняя Азия, а затем Север России и Сибирь. Дальний Восток стал "сферой интересов" США и Японии. План раздела России, по свидетельству ген. Деникина, соблюдался интервентами в течение всей гражданской войны. В случае их победы Россия как одно из крупнейших государств перестала бы существовать, будучи расчленена на ряд мелких вассальных образований.

Всю первую половину 1918 г. в правительственных кабинетах и военных штабах Парижа, Лондона и Вашингтона шел лихорадочный поиск реальных путей осуществления интервенции. На Западном фронте в это время шли тяжелые, кровопролитные бои против армий австро-германской коалиции, исход которых был непредсказуем. Главные военные силы стран Антанты были прикованы к этому фронту, и отвлечение какой-то части их для вторжения в Россию представлялось делом рискованным.

Был найден традиционный для Запада выход - воевать в основном чужими руками. С этой целью Верховный военный совет в Версале, который возглавляли главы правительств: Франции - Ж. Клемансо, Великобритании - Д. Ллойд Джордж, Италии - В. Орландо, представители от президента США - ген. Т. Блисс, от премьера Японии - граф Мацуи, 2 мая 1918 г. принимает решение использовать находившийся в России 50-тысячный Чехословацкий корпус, с февраля 1918 г. перешедший в подчинение Франции. Этому "троянскому коню" Антанта поручала свергнуть Советскую власть на востоке России, от Волги до Тихого океана, и открыть доступ войскам интервентов со стороны Приморья. Руководство Чехословацкого корпуса во главе с Масариком послушно все исполнило в обмен на обещание лидеров Антанты предоставить Чехословакии после окончания войны государственную самостоятельность.

Авторы плана интервенции рассчитывали и на силы внутренней российской контрреволюции, которую представляли такие подпольные организации, как "Национальный центр", руководимый кадетами (Н. Н. Щепкиным, Н. И. Астровым и др.), "Союз возрождения России", в котором верховодили народные социалисты Н. В. Чайковский, С. П. Мельгунов и В. А. Мякотин, и "Союз защиты родины и свободы", предводительствуемый эсером Б. В. Савинковым. Имея филиалы в ряде городов, эти организации занялись формированием нелегальных офицерских дружин, их финансированием и вооружением, переправкой в предполагаемые места антисоветских мятежей. Так, по признанию Савинкова, его "Союз" в конце мая 1918 г. имел отделения в 34 провинциальных городах и насчитывал в своих формированиях до 5500 человек 1 . Чем занимался "Союз возрождения России", рассказал Мельгунов: "Его ("Союза") задача была переправлять силы главным образом на восток, где ожидали десант (союзников. - Авт.), и в связи с этим началась организационная работа и [она] требовала расходов...

Но "Союз возрождения" отправлял и на юг тех, которые желали уехать в Добровольческую армию. Это была одна из главных функций военной комиссии - проконтролировать лицо, снабдить деньгами, добыть документы, дать связи. Контроль не только с точки зрения добросовестности, но и политической - с точки зрения ориентации - это была конспиративная работа" 2 .
Однако руководители антисоветского подполья трезво оценивали слабость своих сил и потому единодушно высказались за помощь войск вчерашних союзников. Чем это могло обернуться для России, они, разумеется, сознавали. "Это, конечно, предвидели, - цинично признавался Мельгунов, - но выхода иного не было" 3 . На предательство национальных интересов во имя возвращения к власти шли сознательно. Представители "Национального центра" и "Союза возрождения России" совместно и савинковцы сепаратно обивали пороги дипломатических и военных миссий союзников, агитируя за скорейшее начало союзнической интервенции. "Сперва, пока послы союзников находились еще в Москве, - свидетельствует глава "Союза возрождения России" Мякотин, - такие сношения велись через французского посла Нуланса, позже, когда послы уехали в Вологду, - через французского же консула Гренара" 4 .

Визитеров из подполья в союзных миссиях принимали с распростертыми объятиями и на обещания не скупились. Как признавал Мякотин, союзникам был представлен план совместных действий. "Согласно этому плану, - вспоминал он, - предполагалось в определенный, заранее избранный момент перебросить все силы этих организаций (речь идет о подпольных офицерских организациях. - Авт.) в район, близкий к тому месту, где союзники могли бы высадить свои войска, и тогда поднять в этом районе восстание, провозгласить новую власть и начать набор армии, которая могла бы действовать совместно с союзниками" 5 . Как видим, внутренняя контрреволюция безоговорочно брала на себя роль "пятой колонны" войск интервентов.

Разумеется, этот план представители Антанты приняли на ура! "Соглашение с союзниками, - пишет Мельгунов, - было зафиксировано той вербальной нотой, которая была сделана в июне от имени Гренара "Союзу возрождения". Она была вручена одним из представителей французской миссии на квартире Титова (один из руководителей "Союза". - Авт.)... Мы были уверены, что последует более или менее мощный десант, около которого могут сгрудиться русские силы..." 6 Обе стороны, как говорится, ударили по рукам. Дьявольский альянс, обещавший гражданам России море крови, страданий и слез, состоялся.

Тем временем Верховный военный совет в Версале упорно искал пути проникновения в Россию для высадки там десанта, вокруг которого могли бы "сгрудиться русские силы". Такую лазейку отыскали на Севере России с его крупными портами - незамерзающими Мурманском и Архангельском. Сюда пролегал сравнительно короткий путь для судов англо-франко-американской коалиции. Здесь предполагалось высадить союзный десант и создать главную базу снабжения всем необходимым антисоветских сил. Отсюда в будущем планировалось соединиться с "белыми" режимами на востоке России, устанавливать которые, опять же по приказу из Версаля, уже начал мятежный Чехословацкий корпус. Вместе с тем генералы Антанты лелеяли мечту совершить с северного плацдарма блицкриг на Петроград, благо путь до него казался новоявленным Мальбрукам очень коротким и легким.

При выборе места для "пробы сил" в Версале учитывали окраинное положение Севера, слабость его революционных сил, позднее установление здесь Советской власти, немногочисленность местных отрядов Красной Армии и другие обстоятельства.

В результате учета этих факторов Верховный военный совет в Версале 3 июня 1918 г. принимает коллективную ноту N 31 - детальный план интервенции на Севере России. Нота получила примечательное название "Союзническая интервенция в русские союзные порты" (имелись в виду Мурманск и Архангельск. - Авт.). В документе указывается, что "и наземные и морские коммуникации, заканчивающиеся в Мурманске и Архангельске, являются единственными путями, которые остались союзникам для проникновения в глубь России".

С какой целью? "С целью следить за ее политическим развитием, поддерживать связь с различными национальностями (?) и препятствовать германскому влиянию". Отцы интервенции признавали также, что захват северных портов России "защитит фланги союзных армий, которые со временем смогут действовать в Сибири, обеспечит и упростит связь с ними". Как видим, уже в недалекой перспективе им виделась оккупация Сибири. Из ноты также следовало, что организаторы интервенции очень спешили с ее началом, опасаясь, что Германия при поддержке ее союзницы Финляндии может опередить англо-франко- американскую коалицию в захвате северных портов России, создать в Мурманске свою базу подводных лодок и сделать путь к Архангельску "недоступным для Антанты".

Помимо употребления местных белогвардейских формирований, авторы ноты рассчитывали привлечь примерно половину (около 20 тысяч) легионеров Чехословацкого корпуса, о переброске которых на Север уже велись интенсивные переговоры. В ноте указывалось: "Для сведения к минимуму необходимого количества войск (английских, французских и американских. - Авт.) следует просить Национальный Чехословацкий совет оставить в данных районах, на тот срок, какой потребуется, несколько чешских частей (подчеркнуто мной. - Авт.), с той договоренностью, что останется лишь минимальное их количество, а остальных, как и было условлено, отправят во Францию".

Оговорка насчет отправки во Францию была лишь маскировкой, призванной умиротворить чехословацких солдат, требовавших скорейшей отправки их на Западный фронт, поближе к дому. Правда, переброска одной из дивизий корпуса на Север не состоялась. Версальские стратеги употребили корпус в ином месте и для других целей. Но о намерении воевать чужими руками заявили весьма откровенно. Они рассчитывали задействовать только 4 - 6 батальонов своих войск, а пришлось направить крупную оккупационную армию численностью более 42 тыс. человек, в том числе почти 29 тыс. англичан и более 13 тыс. американцев, французов и прочих союзных войск 7 .

В итоге в ноте N 31 делался главный вывод: "Союзниками должны быть предприняты усилия по овладению, во-первых, портом Мурманск, во-вторых (если возможно, одновременно), портом Архангельск" 8 . Вопрос об интервенции на Севере России таким образом был решен. При знакомстве с этим документом поражает цинизм, с каким якобы демократические режимы Запада присваивали себе право распоряжаться в чужой стране, как у себя дома. Они демонстративно игнорировали тот факт, что Советская Россия - суверенное государство, что во главе его стоит правительство, избранное на самом представительном форуме страны - Втором Всероссийском съезде Советов. С волей огромного большинства населения страны они считаться не желали. Советское правительство заявит ряд решительных протестов против разворачивавшейся ничем не спровоцированной интервенции стран Антанты. Но ее организаторы ответят высокомерным молчанием и по-бандитски, без объявления войны, будут наращивать ее масштабы. И в то же время будут обвинять Советскую власть в тоталитаризме, терроризме и прочих грехах. Невольно напрашивается аналогия: нынешняя Антанта в лице агрессивного блока НАТО продолжает и умножает те же разбойничьи традиции, ибо природа империализма остается неизменной.

План вторжения на Север, принятый в Версале, позже детализирует главнокомандующий войсками союзников в этом районе английский ген. Э. Айронсайд. Когда интервенция была уже в разгаре, он в интервью корреспондентам в захваченном Архангельске (июнь 1919 г.) с солдатской прямотой заявит: "План этот очень простой и сводится к тому, чтобы использовать летнее время для перенесения базы русской национальной армии из Сибири в Архангельск". Владивосток в этом отношении представлял для союзников, из-за огромной удаленности от Западной Европы, чрезвычайные неудобства. "Из Англии в Архангельск, - заявлял генерал, - теперь морем нужно всего 8 дней для перевозки людей, снаряжения, грузов и т. д. Вы понимаете, какая экономия времени и сил и выгоды материальные, стратегические и другие получаются от перевода базы из Сибири в Архангельск. Ни расстояния, никакие другие соображения, международные, союзные и национальные, не могут больше влиять на получение вовремя всего необходимого на фронт Колчака. И теперь, как только явится вторая часть добровольческого отряда (речь идет о двух британских добровольческих бригадах общей численностью около 8 тыс. человек, высадившихся в Архангельске в мае-июне 1919 г. - Авт.), я двинусь по реке на Котлас, который я непременно возьму, - я в этом уверен" 9 .

То, что недосказал Айронсаид о планах союзников, выболтал ген. Троган, командир одной из упомянутых английских бригад. В листовках, обращенных к красноармейцам Северного фронта с призывом сдаваться в плен, он лихо угрожал: "Всех сопротивляющихся будем косить, как траву. В бою пощады нет". И заключал: "Мы пойдем вперед на соединение с сибирскими войсками. Мы дойдем и до Москвы, если надо будет, - дальше" 10 .

В ноте N 31, конечно же, имелась ссылка на призыв "российской общественности", точнее - "пятой колонны" Антанты, о военной помощи. "С занятием данных портов (то есть Мурманска и Архангельска. - Авт.), - говорится в этом документе, - нас торопят не только представители союзников в России, но и большинство русских партий. Такая операция является необходимым следствием союзной интервенции в Сибири" 11 . Красноречивое признание версальских стратегов! Что "большинство русских партий" воли большинства населения не выражали, об этом авторы ноты, разумеется, знали, но им очень нужно было хоть какое-то прикрытие агрессии.

И в их стане нашелся человек, который прямо указал на фарисейство этих ссылок. Это был американский консул в Архангельске Ф. Коул. Еще до принятия ноты N 31 он в письме послу США в России Д. Френсису, ярому поборнику интервенции, писал: "Интервенция не может рассчитывать на активную поддержку русских"; антисоветские партии "дискредитировали себя и теперь стремятся вернуть власть". Консул прямо заявлял: "Их приглашение вступить в Россию не является приглашением от русского народа. Они столь же скверно выражают настроения русского народа, как и год назад". В письме содержалось провидческое предупреждение зачинщикам интервенции: "Если мы войдем в Россию и будем продвигаться вглубь, мы потерпим неудачу" 12 . Ф. Коул напомнил, чем кончались подобные попытки завоевания в прошлом. Но к трезвому голосу разума ни Френсис, ни правители в Вашингтоне, Лондоне и Париже не прислушались.

Кроме фальшивых ссылок на просьбу "большинства русских партий", в ход была пущена не менее лживая версия, будто союзная интервенция призвана защитить государственную целостность России от германской агрессии на Севере. Как будто в сейфах правительств Англии и Франции не лежали карты о раздроблении России по соглашению от 23 декабря 1917 г. Просто одна воюющая коалиция стремилась опередить в захватах другую. Это особенно стало ясно, когда Германия капитулировала. Союзники не только не ушли с Севера и других оккупированных ими районов, но и усилили "там свое военное присутствие. Ген. Деникин, возмущенный столь двуличной политикой правительств Запада по отношению к целостности России, в одном из официальных протестов представителям союзников гневно вопрошал: "С чем пришли к нам союзники? На помощь ли истекающей кровью России или с целью оккупации, со всеми проистекающими из нее тягчайшими для нас последствиями?" 13.

...Почти 100 лет прошло с тех пор, а нынешняя "Антанта", то есть блок НАТО, продолжает по отношению к России ту же коварную политику "разделяй и властвуй". Увы, она остается неизменной. И найдется ли в России государственный деятель, который подобно ген. Деникину задастся вопросом: "С чем идет к нам НАТО?.."

Реализация интервенции на Севере началась еще до принятия ноты N 31 захватом Мурманска методом "ползучей контрреволюции". По этой части у англо-французских колонизаторов имелся богатый опыт насаждения своей агентуры в районах предполагаемой оккупации. Такую агентуру на Мурмане им удалось заполучить в лице предательской верхушки Мурманского Совета, Центромура (органа моряков мурманского отряда флотилии Ледовитого океана и береговых частей) и Совета железнодорожников (Совжелдор). В руководстве Мурманским Советом к весне 1918 г. оказались "свои люди" Антанты типа нынешних Горбачева, Яковлева и иже с ними. На пост председателя Совета пробрался печально известный А. М. Юрьев (Алексеев), его сообщниками являлись царский ген. Н. И. Звегинцев, присяжный поверенный В. М. Брамсон, морской офицер Г. М. Веселаго.

В Цетромуре заправлял правый эсер М. А. Ляуданский, в Совжелдоре тон задавал левый эсер Л. Лукьянов. Метаморфоза в руководстве названных органов произошла по той причине, что к весне 1918 г. Мурман по демобилизации покинули тысячи матросов и солдат, уехала также значительная часть рабочих - строителей порта и Мурманской железной дороги. С уходом наиболее революционно настроенной части населения полуострова социальная база Совета, Центромура и Совжелдора значительно ослабла. К тому же по разным причинам Мурман покинул ряд большевистских руководителей - бывший председатель Мурманского Совета С. И. Архангельский, руководитель Центромура С. Л. Самохин и другие опытные работники. Этим без промедления воспользовались тайные и явные противники Советской власти. Группировка во главе с Юрьевым, естественно, попала в поле зрения представителей союзников, которые шаг за шагом проталкивали ее к власти. Этим усиленно занимался штаб небольшой группы судов под командованием английского контр- адмирала Т. Кемпа. С 1915 г. они официально охраняли в Мурманском порту военные грузы, доставленные сюда союзниками в ходе войны. Но после установления Советской власти штаб Кемпа занялся совсем другим делом - подготовкой на Мурмане плацдарма для будущей интервенции.

Уже 2 марта 1918 г. с подачи штаба на заседании представителей Мурманского Совета, Центромура и Совжелдора удалось провести так называемое "Словесное соглашение" о совместных действиях англичан, французов и русских по обороне Мурманского края от германской агрессии. Для прикрытия предательства группировка во главе с Юрьевым использовала свое несогласие с заключением Брестского мира. В действительности (как показало время) преследовалась совсем другая цель - отторгнуть Север от Советской России и превратить его в базу для развертывания широкомасштабной интервенции. Кемп мог быть доволен: первый шаг в этом направлении был сделан, "легитимное" прикрытие намечаемой агрессии получено.

В прислужничестве союзникам группировка Юрьева идет еще дальше. Чтобы иметь под своим контролем не только Мурманск, но и весь край, она 23 марта проводит решение о преобразовании Мурманского Совета в краевой, председателем которого становится, конечно же, Юрьев, военный отдел берет в свои руки ген. Звегинцев, гражданское управление - Брамсон, управление делами Крайсовета - Веселаго, Крайсовет фактически пособничает Кемпу, послушно исполняя поручения последнего. О своих закулисных действиях предатели откровенничали, уже находясь в эмиграции. Так, ген. Звегинцев подтвердил, что он и его сообщники в марте 1918 г. провели переговоры с Кемпом, французским капитаном Лагатинери и американским капитаном Мартином, настаивая на быстром наращивании военного присутствия союзников на Мурмане.
Кемп и его штаб, разумеется, полностью поддержали это предложение, запросили Лондон и Париж и получили оттуда "добро" 14 . На переговорах Звегинцева и Веселаго с Кемпом, состоявшихся 13 - 14 мая, контр-адмиралу вручили совместную петицию, в которой говорилось: "По нашим соображениям, окончательное решение (о масштабной интервенции. - Авт.) должно быть принято не позже двух недель" 15 . Заговорщики очень боялись, что их двойная игра в отношениях с Москвой будет раскрыта, и потому спешили укрыться за надежной стеной иностранных штыков. Поэтому в депешах в Лондон Кемп, по свидетельству Звегинцева, торопил свое правительство не медлить, ибо Москва могла заменить руководство Краевого Совета на надежных людей, и план рухнет 16 .

Ллойд Джордж, Клемансо и Вильсон не менее своих марионеток спешили оккупировать Север России. Именно в это время в Версале принимается нота N 31 о захвате Мурманска и Архангельска. В Мурманск один за другим прибывают корабли союзников с войсками, в конце июня в порту уже находились: английские линкор "Глори", крейсер "Аттентив" и авианосец "Наирана"; французский крейсер "Адмирал Об"; американский крейсер "Олимпия" и ряд других военных и транспортных судов 17 . В конце мая сюда прибыл воинственно настроенный британский генерал Ф. Пуль, ставший первым главнокомандующим войсками союзников на Севере. Чуть позже появился британский ген. Ч. Мейнард, возглавивший войска интервентов на Мурманском направлении. Общая численность оккупационных войск к середине июля составила уже около 13 тыс. человек. Подготовка к выполнению ноты N 31 шла полным ходом.

15 июня Наркоминдел Советской республики выступил с решительным протестом против столь вопиющего беззакония и потребовал незамедлительно убрать войска стран Антанты с суверенной советской территории 18 . Но похвалявшиеся своей приверженностью демократии и законности правители Запада демонстративно игнорировали советский протест, более того, они подтолкнули Юрьева и К o принять 30 июня на заседании Краевого Совета, Центромура и Совжелдора беспрецедентное решение о не подчинении Советскому правительству и о полном одобрении действий интервентов. 7 июля стороны оформили это решение в виде официального договора. Пуль и Кемп рукоплескали такому "подарку", хотя хорошо понимали, что подобные общегосударственные вопросы местные органы решать не вправе. Ввиду столь вызывающего предательства государственных интересов Совнарком объявил Юрьева вне закона.

О двурушничестве этого человека откровенно поведал один из его сообщников, ген. Звегинцев: "Положение становится все труднее. Нажим из Москвы все усиливается. В добром согласии с Кемпом, Лагатинери и Мартином мы всячески изворачиваемся и, ежедневно рискуя жизнью, продолжаем упорно идти к намеченной цели. Даже в день провозглашения подписанного договора с союзниками и отделения от большевиков по стратегическим соображениям ведется разговор по прямому проводу, что позволяет нам без боя захватить линию железной дороги на 100 верст южнее Сорок..." 19 .

Ген. Пуль, как опытный колонизатор (участвовал в англо-бурской войне), относился к изменникам с плохо скрываемой брезгливостью. Хотя публично он похваливал их за измену, но в секретных докладах в Лондон высказывался об этих людях весьма нелицеприятно. Так, в донесении в военное министерство от 5 июля он писал: "Сейчас, порвав с Москвой, они (главари Краевого Совета) осознали свою зависимость от нас и будут все более и более сговорчивы". А в другой депеше в Лондон генерал еще более откровенен: эти деятели себе "надели веревку на шею, и, если они будут колебаться, я смогу заставить их быть твердыми" 20 .

Предательство верхушки Краевого Совета вызвало бурное возмущение среди тех, кто еще оставался верен Советской власти. Взбунтовался Центромур. Среди его делегатов еще жив был революционный дух. Состоявшееся 11 июля заседание Центромура после жарких дебатов осудило изменническую политику верхушки Краевого Совета и образовало специальную комиссию по расследованию деятельности Юрьева и К, надеясь отстранить их от руководства. Противная сторона, почувствовав опасность, отреагировала незамедлительно. В тот же день было инсценировано покушение на Веселаго, приписанное центромуровцам. По приказу Звегинцева взбунтовавшийся Центромур был арестован, а его опору - крейсер "Аскольд" - окружили боевые корабли интервентов и под дулами орудии разоружили его команду; многих активистов засадили в тюрьму, часть выслали за пределы края. Над крейсером был поднят английский флаг. Пуль и Кемп преподали урок демократии по- английски.

Подобно Центромуру подвергся разгрому и Совжелдор. "Крамолу" искореняли привычным способом - обысками, провокациями, арестами. Но "крамола" казалась неискоренимой. 25 июля, несмотря на осадное положение, состоялся многолюдный митинг рабочих и служащих Базстройки, Портстройки и Кольской базы. Он вылился в грозный протест против оккупантов и их пособников. Ответ властей был предельно жестким. Чтобы ни у кого не оставалось иллюзий в отношении установленного режима, интервенты и Краевой Совет опубликовали совместное "разъяснение": "Генерал Пуль и генерал Мейнард хотят, чтобы всем было совершенно ясно, что все служащие и рабочие должны беспрекословно подчиняться Краевому Совету... Всякое противодействие распоряжениям законных властей будет караться по всей строгости военного времени и осадного положения. И впредь никакие митинги и выступления, подобные вчерашнему, не будут допускаться" 21 .

Овладев при пособничестве "пятой колонны" Мурманском, интервенты устремились по Мурманской железной дороге на юг. Им удалось захватить Кандалакшу, Кемь, Сороку, Сумской Посад. Ген. Мейнарду уже мерещилось триумфальное вступление в Петроград. Но на р. Онда советские отряды остановили продвижение оккупантов. И на захваченной территории войска союзников не замедлили продемонстрировать, зачем они явились на Советский Север, ринувшись громить органы народной власти, преследовать их сотрудников и всех подозреваемых в нелояльности к оккупационному режиму.

Вслед за ликвидацией Центромура и Совжелдора последовал роспуск Мурманской флотилии и береговых частей. Многие суда были захвачены оккупантами и укомплектованы их командами. Были разогнаны Советы в Кандалакше, Кеми, Сороке и на других станциях, разоружены отряды железнодорожной охраны и местные красноармейские подразделения. Для захвата Кеми был задействован даже английский крейсер "Аттентив", который подверг станцию обстрелу и высадил десант. Командующий мурманской группировкой ген. Мейнард сообщал из Кеми в британское военное министерство: "Мы задержали около 100 большевиков, покушавшихся против союзников и Мурманского Совета, и содержим их под стражей" 22 .

С июля 1918 г. волна арестов прокатилась по всему полуострову. В руках захватчиков оказались члены Центромура Г. И. Радченко, П. И. Коваленко, П. П. Поппель, председатель судового комитета "Аскольда" Федоров, комиссар Центромура в Кандалакше И. Полухин, руководитель Совжелдора С. Д. Седов, секретарь Кольского подрайонного комитета Г. В. Сироткин, командир отряда чрезвычайной охраны железной дороги Л. Н. Комлев; в Кандалакше - руководители местной власти И. О. Лоико, Н. Д. Курасов, В. Н. Колесов и М. И. Иванов; в Кеми - Р. С. Вицуп, А. А. Каменев и П. Н. Малышев и много других советских работников. Контрразведка вела усиленный розыск бывшего председателя Мурманского Совета С. И. Архангельского, председателя Мурманского Совжелдора И. Б. Ярославцева, его заместителей. Поморцева и Я. Зыкина, председателя Александровского Совета Державина, комиссара Мурманского Совета в Александровске Т. Д. Аверченко, председателя кандалакшского Совета М. М. Кошелева. Списки намеченных жертв ежедневно удлинялись 23 .

Тюрьмы полуострова были набиты арестованными. "Посадочных" мест не хватало, пришлось открыть 13 новых тюрем в элементарно неприспособленных местах. Так, тюрьма на Печенге, откуда рукой подать до Северного полюса, была устроена в пещерных гротах, вырубленных в скале и огороженных колючей проволокой. Ее узники лежали в неимоверной тесноте прямо на каменном или земляном полу. В Мурманске пришлось создать 5 новых мест заключения, и под плавучую тюрьму приспособили даже устаревший линкор "Чесма", в трюмах которого заключенные содержались в нечеловеческих условиях 24 . Устраивали концлагеря, как наиболее "экономный" способ изоляции "подозрительных". Такие лагеря создали в Мурманске, Кандалакше, Кеми. В них за колючей проволокой, под открытым небом, несли свой тяжкий крест сотни граждан, не совершивших никакого преступления, мучительно страдая от болезней, голода и холода. Дневной рацион питания составляли 2 - 3 галеты, горсть костной муки и кружка воды.

Как непременный спутник оккупации, сразу же начали действовать и военно-полевые суды во главе с британскими офицерами. Новоявленная Фемида европейского образца вершила суд и расправу действительно с завязанными глазами, то есть карала без разбора всех, кто казался ей "сомнительным". Либерализмом она не страдала. Арестованные стандартно приговаривались к тюремному заключению или к смертной казни 25.

Поскольку на Мурманском направлении наступление группировки войск ген. Мейнарда захлебнулось, главное внимание было сосредоточено на подготовке к захвату Архангельска. На мурманский вариант оккупации "тихой сапой" здесь рассчитывать не приходилось - Архангельский Совет возглавляли стойкие большевики, поэтому интервенты и их агентура из белогвардейского подполья взяли курс на вооруженный захват города. Мозговым центром подготовки операции стали посольства союзников в Вологде. Американский посол Д. Френсис, французский посол Ж. Нуланс и британский поверенный в делах Ф. Линдлей в июне-июле 1918 г. трудились над обеспечением поставленной цели день и ночь. Здесь постоянно принимались, инструктировались и снабжались деньгами представители антибольшевистского подполья, согласовывалось взаимодействие между войсками интервентов на Мурмане и вооруженными отрядами подполья, отсюда шли на запад доклады о "проделанной работе".

Подпольные антисоветские центры и особенно "Союз возрождения России", где тон задавали Чайковский и его соратники по партии народных социалистов, развернули, по согласованию с послами, усиленную вербовку и отправку на Север контрреволюционного офицерства. Как шла подготовка к захвату Архангельска, рассказал один из военных руководителей переворота и член будущего марионеточного правительства Северной области морской офицер Г. Е. Чаплин. Будучи с давних пор связан с английской контрразведкой, когда служил на британских подводных лодках, Чаплин вошел в регулярные связи с военными агентами союзников в России и особенно близко - с известным британским разведчиком Кроми.

По признанию Чаплина, в мае 1918 г. Кроми срочно вызвал его в английское посольство, где состоялась встреча с представителями английской, французской и американской военных миссий. Обсуждали планы вторжения на Север. "Тогда же, - пишет Чаплин, - мною было поставлено, а союзниками принято условие занятия ими также и Архангельска, в расчете создать под их охраной новый безопасный район для создания белой армии. На все условия союзники согласились и заявили, что снесутся с ген. Пуль, который находился на Мурмане, для получения от него окончательного разрешения и получения необходимых средств" 26 .

Попутно заметим, что Чаплин явно преувеличивает свою роль в выдвижении плана захвата Архангельска. Этот план, как документально показано выше, принимался другими людьми и в другом месте (в Версале), но то, что Чаплин был одним из активнейших участников переворота в Архангельске, подтверждает назначение его приказом ген. Пуля первым главнокомандующим армией Северной области. Как вспоминает Чаплин, ген. Пуль ответил из Мурманска на его предложение согласием, но с одним условием: "Белым захватить Архангельск самим, после чего союзники войдут в город". Разумеется, Пулю очень хотелось выдать вооруженную агрессию за "помощь по приглашению", чего очень желали в Версале.

Обещанные Пулем "необходимые средства", и не только финансовые, Чаплин и его люди получили сполна. "Надо отдать должное союзникам, вернее, англичанам, - признает Чаплин. - С того дня, как решено было вместе работать, мы от них ни в чем отказа не получали. Все, что было в их силах, было ими сделано, даже в мелочах" 28 . Совместно с спецагентом Кроми был разработан план действий по захвату Архангельска.

План предусматривал:
1) массовую переправку офицеров на Север;
2) внедрение агентуры в советские воинские части региона и
3) срочный выезд Чаплина в Мурманск и Архангельск для подготовки переворота.

Британское посольство выдало Чаплину служебный паспорт на имя некоего офицера Томсона, по которому он мог беспрепятственно курсировать по маршруту Петроград - Вологда - Архангельск - Мурманск. В конце мая в Вологде "Томсон" две недели совещался с посольствами и миссиями союзников, а в середине июня прибыл в Архангельск, где приступил к подготовке выступления. На деньги англичан ему удалось сформировать подпольную офицерскую организацию численностью около 300 человек, ставшую ударной силой мятежников.

Если Чаплин и его сообщники занимались подготовкой вооруженных сил, то "политическое обеспечение" мятежа взяли на себя подпольные центры - "Союз возрождения России" во главе с Чайковским и кадетский "Национальный центр". Соратник Чайковского В. И. Игнатьев (после переворота - губернский комиссар, затем член правительства Северной области), выступая в ноябре в думе Архангельска, похвалялся заслугами "Союза" в свержении Советской власти. "Очищение от большевиков Северной области, - признавал он, - произошло также при непосредственном участии Союза возрождения, вошедшего по этому вопросу в соглашение с нашими союзниками. В различные, более важные пункты были посланы агенты Союза возрождения России. Очень много энергии проявил Н. В. Чайковский, который успевал бывать всюду, направлять работу и неутомимо трудился, несмотря на свои преклонные лета и опасность для жизни" 30 .

Действительно, этот бывший "старый революционер", народник, имея за плечами уже 68 лет, развил бурную деятельность во имя реставрации в России буржуазного строя, метаморфоза поразительная! Получив назначение в состав будущего буржуазного правительства на востоке страны (Уфимской директории), Чайковский со своими сподвижниками по "Союзу" поспешил на Волгу, где уже хозяйничали чехословацкие мятежники. В Вологде, куда они явились на совет с послами, хозяева круто изменили место их "командировки". Было решено направить Чайковского и его команду в Архангельск в качестве ядра будущего "белого" правительства Северной области. Распределили и портфели: Чайковский - глава правительства, С. С. Маслов, Я. Т. Дедусенко, М. А. Лихач и другие деятели "Союза" - министры. В Вологде же под диктовку послов были написаны и первые 10 печально известных декретов будущего правительства, опубликованных сразу же после переворота. Все это не помешает Чайковскому и его хозяевам- союзникам после захвата власти объявить свое правительство "революционным" и поставленным якобы по воле народа.

Получив наставления от хозяев, Чайковский и его "министры" спешно отбыли в Архангельск, чтобы сыграть отведенные им роли. Они с головой ушли в подпольную деятельность. "Находясь инкогнито в Архангельске, - поведал позже Чайковский, - я принимал участие во всех совещаниях заговорщиков" 31 . Среди них оказалось немало лиц, занимавших видные посты в различных советских органах. Сообщниками Чайковского и союзников были командующий войсками Беломорского военного округа полковник старой армии Н. И. Потапов, начальник оперативного отдела штаба округа полковник А. А. Мурузи, командующий флотилией Н. Э. Виккорст. О них С. Н. Городецкий, будущий активный участник переворота в Архангельске, напишет: "Командовавшие в то время большевистскими сухопутными войсками полковник Потапов и красным флотом контр-адмирал Н. Э. Виккорст находились в тайных сношениях с союзниками и к моменту прибытия их приложили все усилия к тому, чтобы фактически парализовать все меры, принятые для отражения возможного союзного десанта "Советом обороны" во главе с комиссаром Кедровым" 32 .

При содействии этой агентуры на вооружение была взята тактика распыления сил "красных". Как свидетельствует Чаплин, он направил в Шенкурск 20 своих офицеров, они спровоцировали там мятеж, на подавление которого были брошены наиболее боеспособные части Архангельского гарнизона, что и требовалось мятежникам. Под предлогом укрепления обороны Архангельска в город дня за три до переворота прибыл Беломорский конно-горный отряд под командованием ротмистра А. А. Берса. Как позже выяснилось, отряд был сформирован на деньги французской военной миссии, и по прибытии в Архангельск Берс поступил в распоряжение французского военного атташе полковника Донопа 33 . В момент переворота отряд Берса оказался "троянским конем", нанесшим Советской власти удар в спину.

Итак, к моменту переворота заговорщиками была подготовлена внушительная сила: офицерская подпольная организация Чаплина численностью около 300 (по другим данным, до 500) человек, отряд Берса, буржуазные элементы города, собранные под руководством председателя городской думы кадета И. А. Старцева, перекрасившееся старое офицерство в военных органах губернии во главе с Потаповым и Виккорстом. Но заговорщики хорошо сознавали, что для удержания власти этих сил недостаточно. Сам Чайковский позже признавал: "Мы знаем, что в случае восстания против большевистской власти мы могли бы выдержать один-два дня, не больше" 34 . Главная надежда была на войска союзников.

Незадолго до переворота в Архангельск из Мурманска пожаловал контрадмирал Кемп. Он старался выдать свой приезд за "визит вежливости", встречался с советскими руководителями, заверял их в лояльности, на самом деле Кемп занимался разведкой сухопутной и морской обороны города инспектировал готовность своей "пятой колонны" к выступлению. 26 июня, то есть за 5 дней до переворота, в Архангельск из Вологды прибыли посольства союзников. Они занялись той же работой, что и Кемп. Но за два дня до выступления они решили переехать в Кандалакшу, чтобы отвести от себя подозрение.

Возвратившись 9 августа в уже захваченный Архангельск, Френсис, Линдлей и другие союзные дипломаты опубликовали в правительственном "Вестнике" насквозь лживое сообщение, будто они не имеют никакого отношения к произошедшим событиям. "Потом, - утверждалось в сообщении, - мы узнали, что 1 или 2 августа в Архангельске произошел местный переворот, что было провозглашено новое правительство и что потом прибыли союзные войска под командованием ген. Пуля" 35 . Что дипломаты примитивно лгали, показывают документы. Сам посол Френсис, выступая перед сенатской комиссией, позже признал: "Дипломаты решили отбыть в Кандалакшу потому, что в Архангельске готовилось антибольшевистское восстание. Они об этом знали и не хотели находиться там во время этого события" 36 . В свою очередь, английский поверенный в делах Ф. Линдлей подтверждал: "Как только наша группа прибыла в Кандалакшу, я информировал ген. Пуля, находившегося в Мурманске, о том, что не стоит долго тянуть с оккупацией Архангельска: задержка может привести к печальным последствиям" 37 . Такова была правда, которую послы союзников пытались скрыть.

В постоянной связи с ген. Пулем и его штабом находилась и "пятая колонна" заговорщиков. "Я, - свидетельствует Чаплин, - сообщил Пулю, что я начинаю действовать как в самом Архангельске, так и прочих городах губернии в ночь с 1 на 2 августа, причем я заявил ему, что выступлю в самом городе, лишь получив сведения, что союзники действительно подошли к устью Двины" 38 . В соответствии с этой договоренностью и произошел захват Архангельска. Как это было, поведал в официальном докладе амедиканский капитан Б. Биер, находившийся на британском корабле "Сальватор" при штабе ген. Пуля. 30 июля из Мурманска вышли британские корабли - флагман "Сальватор", крейсер "Аттентив", авианосец "Найрана", канонерские лодки "Тей" и "Тайн", французский крейсер "Адмирал Об" и 6 вооруженных траулеров. Вся эта армада шла под флагом ген. Пуля. На следующий день за ней последовали еще 4 вооруженных траулера, русский эсминец "Лейтенант Сергеев", два транспорта и два грузовых судна. "Практически на всех судах, - сообщал Биер, - находились войска, в основном британские и французские, - всего около 1400 человек" 39 .

На рассвете 1 августа интервенты подошли к острову Мудьюг. Здесь находились две советские артиллерийские батареи, прикрывавшие проход к Архангельску по Двине. Командир крейсера "Аттентив" потребовал от артиллеристов капитулировать, но получил отказ. Завязался неравный бой. Крейсер обрушил на батареи ураганный огонь из корабельных орудии. С авианосца поднялись самолеты, сбросившие несколько бомб. Сопротивление оборонявшихся было подавлено, но и крейсер получил повреждения.

Путь на Архангельск был открыт. Правда, в фарватере Двины его преграждали 3 затопленных корабля. Но командующий флотилией изменник Виккорст сделал затопление так, что проход интервентам все же был оставлен. Корабли союзников 2 августа беспрепятственно отшвартовались в Архангельском порту. Пуля, Кемпа и других высокопоставленных заморских особ подобострастно встречали члены марионеточного правительства Чайковского и отряды мятежников. Орудия иностранных кораблей, наведенные на город, кружившие в небе для устрашения жителей самолеты, высаживавшиеся на берег иноземные войска - все это свидетельствовало о том, что оккупация Архангельска в соответствии с версальской нотой N 31 свершилась.



В день высадки десанта союзников, 2 августа 1918 г., девять новоявленных правителей края, помпезно наименовавших себя "Верховным управлением Северной области", обратилась к населению Архангельска и губернии с воззванием: "Верховному управлению известно, что не для вмешательства во внутреннюю жизнь и не против воли населения приходят к нам союзные войска, оно приветствует поэтому союзные силы, идущие в Северный край для совместной борьбы с общим врагом" 40 . Но с наивной верой в бескорыстие союзников, их невмешательство во внутрироссийские дела Чайковскому и его команде очень скоро пришлось распрощаться. Они, пожалуй, первыми ощутили на себе властную руку оккупантов. Когда Чайковский предложил ген. Пулю заключить соглашение по типу договора союзников с Мурманским краевым Советом о "разграничении полномочий", тот высокомерно ответил: "Сюда я пришел не для того, чтобы заключать договоры" 41 . Чайковцам грубо указали на их место в лакейской. Но лакеям преподанного урока, видимо, оказалось мало. За новыми уроками дело не стало.

"Верховное управление" по партийному составу оказалось почти сплошь "социалистическим", то есть состоящим из эсеров и народных социалистов. Недавние сподвижники Керенского, пытаясь заигрывать с массами, демагогически провозгласили своим главным лозунгом "Защиту родины и завоеваний революции". И в качестве символизации этого лозунга распорядились вывесить на правительственных учреждениях 2 флага - красный и трехцветный, что вызвало приступ ярости у союзных генералов. 5 августа Пуль с солдатской прямотой указал Чайковскому, что он, как главнокомандующий союзными войсками, не допустит таких вольностей, как поднятие красного флага, "так как недавно он был связан с бывшим большевистским правительством". "Ввиду этого, - уведомлял Пуль, - я отдал распоряжение военным о недопущении красных флагов над Архангельском" 42 . Так называемые социалисты безропотно подчинились.

Расхождение между словами и делами оккупантов приобретало все более вызывающий характер. В листовках, расклеенных по всему городу, они не жалели медоточивых слов о своем бескорыстии и симпатиях по отношению к России. В одной из листовок было заявлено: "Население областей, занятых нами, пользуется большими правами и большей безопасностью, чем когда-либо: мы не стесняем ни в чем его право располагать собою. Корректное поведение наших войск и их заботливое отношение к мирным жителям сделали их повсюду желанными гостями. Что касается управления занятых областей, то оно находится всецело в руках правительства, выбранного самим народом (?! - Авт.). Это правительство является вполне самостоятельным" 43 . Но рядом с подобными обращениями соседствовали грозные приказы Пуля о введении военного положения и запретах, с ним связанных, о немедленной сдаче оружия и карах неповинующимся, о введении союзным контролем цензуры, о наказании за распространение слухов и т. д. Так, в приказе по поводу слухов было сказано: "Всякое лицо, уличенное в распространении в Архангельске и прилегающих районах ложных известий, могущих вызвать тревогу или смущение среди дружественных союзникам войск или населения, карается, в силу существующего ныне осадного положения, со всей строгостью военных законов, то есть смертной казнью" 44 .

"Вполне самостоятельное" правительство Чайковского почти каждодневно продолжало получать категорические приказания союзного командования, что и как нужно делать. Так, 12 августа Верховное управление рассмотрело распоряжение ген. Пуля о безотлагательном введении "быстро действующих русских военно-полевых судов", поскольку, по словам генерала, в тюрьмах оказалось "значительное количество лиц, арестованных в связи с переворотом". Чайковцы не сочли, разумеется, это вмешательством во внутрироссийские дела и смиренно приняли указание к исполнению. В их постановлении говорилось: "Поручить Н. И. Звегинцеву сообщить ген. Пулю, что Верховное управление предполагает рассмотреть вопрос о введении судов упрощенного судопроизводства по возможности в 3-дневный срок" 45 . Но "верховники" оказались весьма нерасторопными, и Пуль с нескрываемым раздражением напомнил Чайковскому 31 августа: "Уже более недели тому назад я просил вас издать указ об учреждении военного суда... Прошу вас означенный приказ издать в срочном порядке" 46 . В тот же день Чайковский верноподданно докладывал Пулю, что положение о военном суде "ныне закончено разработкой" и сегодня же передается для опубликования в правительственном "Вестнике", где появится не позднее 1 сентября 47 . Боясь очередной "взбучки" хозяев, чайковцы на этот раз слово сдержали.

Еще одну пощечину "верховники" получили от союзников в связи с назначением военного губернатора Архангельска. Чайковский наивно полагал, что это-де прерогатива русских властей, но Пуль, не ставя их в известность об этом, 7 августа назначил на этот пост полковника французской армии Донопа. Чайковский коленопреклоненно просит генерала отложить данное назначение и подписывается: "Ваш покорный слуга" 48 . Но мольбам "покорного слуги" не вняли. Доноп чинно уселся в губернаторское кресло и стал действовать, как в африканской колонии.

Обучение чайковцев уму-разуму оккупационные власти продолжали со все большей раздражительностью. 24 августа Чайковский от имени Верховного управления отважился сообщить в союзную контрразведку о неправомерных, по его мнению, действиях его агентов, арестовавших 16 бастовавших печатников. Контрразведке было поручено проверить жалобу. Пуль ответил: да, было арестовано 16 человек, но не бастовавших печатников, а большевиков, освобожденных следственной комиссией Жемчугова "без достаточных оснований". Пуль ультимативно потребовал от Чайковского проверить, кто в правительстве распространяет враждебные союзникам слухи, опубликовать опровержение, что союзники будто бы не вмешивались в забастовку печатников, и наказать лицо, сообщившее правительству ложные слухи 49 . Чайковского в очередной раз поставили на место.

Очередной "бунт на коленях" в стане "верховников" произошел в связи с введением военным командованием союзников политической цензуры. Причем под ее пресс наряду с другими газетами попал и правительственный "Вестник Верховного управления Северной области". Чайковский и его министры засуетились. 29 августа на заседании правительства было решено заявить старшине дипломатического корпуса послу США Д. Френсису, "протест против действий военного союзного командования, установившего в г. Архангельске политическую цензуру, которая: 1) распространяется на официальный орган Верховного управления Северной области - "Вестник Верховного управления", где печатаются распоряжения ВУСО; 2) носит явно пристрастный характер, запрещая статьи, поддерживающие Верховное управление, и допуская статьи явно противоположного характера, подрывающие авторитет Верховного управления и распространяющие ложные и непроверенные сведения" 50 .

Авторы протеста во главе с Чайковским наивно полагали, будто при оккупационном режиме дела могут обстоять иначе. В действительности же они приобрели прямо-таки вызывающий характер: каждый номер правительственного "Вестника" подлежал тщательному просмотру цензора из штаба ген. Пуля и только после этого мог выходить в свет. В архиве сохранился цензорский комплект "Вестника", по страницам которого вовсю погулял красный карандаш цензора. На оттиске газеты N 51, например, разгневанный цензор размашисто начертал: "Без предварительной подписи цензуры газета не может быть выпускаема". Опять очередная пощечина "верховникам", еще один урок, как следует понимать свободу печати по-западноевропейски.

Военная и политическая цензура всех печатных изданий со стороны оккупационных властей все более ужесточалась. Она распространялась на все средства связи. Управляющий отделом внутренних дел, почт и телеграфов П. Ю. Зубов в сентябре отмечал жесткий контроль союзников за отправлением и приемом телеграмм, которое осуществляло военно-цензурное отделение во главе с полковником британской службы Беннетом. Телеграммы английского посольства пользовались преимуществом даже перед телеграммами Главного военного штаба и разведки. А телеграммы Верховного управления передавались наравне с частными 51 .

Разобидевшись на столь демонстративное третирование, Чайковский и его команда обратились с жалобой к послу Френсису на "самоуправство" военных властей союзников. Но на протесты "верховников" не обращали внимания, и Чайковскому пришлось скорбно признать: "Союзные военные власти оказались таким образом целиком и безоговорочно вовлеченными во внутреннюю борьбу русских политических партий" 52 . Не сказал он только о том, что его клятвенные заверения в первом обращении к северянам после прихода к власти, будто союзники пришли на Север на условиях невмешательства во внутрироссийские дела, были обманом.

Претензии Чайковского и его эсеровских сподвижников на какую-то самостоятельность вызывали все большее озлобление у союзников. Пулю и прочим заморским военачальникам, органически не выносившим даже малейшего "социалистического" запаха, нужна была не эсеровская говорильня в виде Верховного управления, а единоличная, жесткая, диктаторская власть, которая бы безоговорочно выполняла требования оккупационных властей и одновременно держала в железном кулаке подвластное ей население. Интервентам требовался военный диктатор, который вскоре и появился на Севере в лице ген. Е. К. Миллера. Идею военной диктатуры всецело поддержали русское реакционное офицерство, скопившееся на Севере, во главе с главнокомандующим Г. Е. Чаплиным, а также финансовые и торгово- промышленные круги, предводительствуемые кадетами. Им тоже нужен был военный диктатор. Альянс между людьми ген. Пуля и главкома Чаплина вел к ликвидации "революционного" правительства Чайковского, путавшегося у него под ногами.

В ночь на 6 сентября 1918 г. группа офицеров под руководством Чаплина и губернского комиссара кадета Н. А. Старцева арестовала Чайковского и четырех его "социалистических" министров и препроводила их на Соловки. Ни у кого не было сомнений в том, что этот "дворцовый переворот" произошел в сговоре с Пулем и его штабом: там правительство Чайковского почти открыто именовали полубольшевистским. Так власть, развязавшая кампанию массовых арестов (о чем речь пойдет ниже), сама оказалась за решеткой.

Переворотчики обратились к населению с воззванием, в котором в пылу борьбы раскрыли правду о "Верховном управлении" Чайковского. "Никем не избранное, никому в Северной области не известное, - заявляли они, - оно взялось за восстановление страны, сохранив старые рамки партийности. Его усилия ни к чему не привели" 53 . Так по мифу, будто это правительство являлось "законным", "избранным народом", был нанесен сокрушительный удар, причем из стана своих. Указывалась и руководящая идея переворота - "сохранение старых рамок партийности", что на языке Чаплиных означало: опять-де нас тянут к повторению печальной памяти керенщины. Озлобленное офицерство не могло простить "социалистам" типа Керенского и Чайковского развала армии и краха буржуазного строя.

Союзные послы, с чьего одобрения произошло такое событие, видимо, сочли "работу" своих военных слишком топорной, прямолинейной и для сохранения лица распорядились вернуть арестованных правителей в Архангельск, что и произошло 8 сентября. При этом они поступили как искусные последователи Макиавелли. В обращении "К населению Северной области" послы Френсис, Нуланс, английский поверенный Линдлей и итальянский поверенный Торретта поспешили "снять с себя всякую ответственность за происшедшее": это-де русские враждуют с русскими, мы здесь ни при чем. "Строго говоря, - заявляли дипломаты, - союзникам не следовало бы вмешиваться в это событие" 54 . Но поскольку союзники, мол, привержены праву, порядку и свободе, они приняли меры к освобождению арестованных. Надо отдать должное умению этих дипломатов говорить одно, а делать совсем другое. Истинные цели переворота и подлинных его вдохновителей они искусно скрыли.

Правда, ген. Пуля решили спровадить в Лондон, где он получил назначение главой военной миссии Великобритании при ген. Деникине. Его пост занял английский ген. Э. Айронсайд.

Чайковского и его команду вернули на прежнее место. Но дальше события пошли уже по сценарию послов: не успели министры прийти в себя, как им втихую указали на дверь. 28 сентября "революционное" правительство подало в отставку. "Социалистических" министров как ветром сдуло. То, чего добивались Пуль и Чаплин, произошло - место эсеров заняли кадеты и близкие им люди. Остался один народный социалист Чайковский, видимо, "для запаху". Союзные послы трезво рассудили, что имя этого "старого революционера" еще послужит им в пропагандистских целях, прежде всего для оправдания интервенции перед общественным мнением Запада. С Чаплиным и его преторианцами в отличие от министров-"социалистов" поступили милостиво: как-никак свои люди. 30 сентября Пуль опубликовал приказ, в котором "просил" правительство "прекратить преследование" Чаплина и его сообщников, учитывая "исключительные заслуги этих офицеров по свержению большевистского ига" 55 . Напуганный Чайковский тут же согласился с Пулем.

Но и самому Чайковскому в премьерском кресле сидеть осталось недолго. Пока он царствовал, но не правил, ему спешно искали замену. Сначала по вызову французского посла Нуланса и ген. Пуля из Швеции на Север в качестве полудиктатора прибыл царский ген. В. В. Марушевский. В ноябре 1918 г. он был назначен генерал-губернатором и командующим русскими войсками Северной области 56 . Вскоре союзники, как уже упоминалось, подыскали кандидата и на роль полного диктатора - ген. Е. К. Миллера, вызванного из русской военной миссии в Италии. 15 января 1919 г. он сменил Марушевского на посту генерал-губернатора и стал проводить в крае режим железной руки.

В сложившейся ситуации Чайковский явно оказался третьим лишним. "Мавр сделал свое дело", и 23 января Миллер с показной торжественностью проводил его в почетную ссылку в Париж 57 . Больше на Севере Чайковский так и не появился, хотя при всех сменах состава правительства кресло премьера, будто в насмешку, номинально оставляли за ним. Фактически же в этом кресле бессменно восседал кадет Зубов, с полуслова понимавший, чего хотят союзники. В конце концов и Чайковский, наученный горьким опытом, разуверился в бескорыстии своих патронов. Но прозрение наступило слишком поздно.
Только в январе 1921 г., выступая в Париже на совещании 33 бывших членов Учредительного собрания, в присутствии таких знаменитостей, как Милюков, Керенский, Брешко-Брешковская, Авксентьев, Чернов, он публично осудил политику союзников по отношению к России. "Позволю себе припомнить вам, - заявил этот "покорный слуга" ген. Пуля и К, - как началась так называемая интервенция союзников на Севере России в 1918 году... Такого рода "интервенции" мы никогда не хотели и не оправдывали: она становилась все меньше и меньше приемлемой и теперь стала совсем неприемлемой и нецелесообразной" 58 . Политическое недомыслие таких "социалистов", как Чайковский, уверовавших в благотворительность интервенции, очень дорого обошлась населению оккупированного Севера.



Политика интервентов в отношении России на оккупированном Севере предстала в наиболее обнаженном, незавуалированном виде. В случае их победы в войне с Советами "северный" вариант оккупации мог бы распространиться на всю Россию. Даже ген. Марушевский, столь много потрудившийся для упрочения режима оккупации на Севере, вынужден был уже в эмиграции признать горькую правду: "Ни в армиях Колчака, ни у Деникина, ни у Врангеля влияние представителей иностранных держав не сказывалось в той мере, как это было на Севере. В Архангельске правительство, каким я его застал в ноябре 1918 г., было под опекой. Опека эта началась еще в период сидения всех союзных послов в Вологде, где, видимо, и спроектировано было то правительство, которое оказалось у власти после изгнания большевиков... Несмотря на ряд заявлений всего дипломатического корпуса о невмешательстве во внутренние дела области, фактически вся политика области была в тисках иностранного представительства при явном перевесе, даже в мелочах, английского влияния". Область, заключал генерал, "попала в сферу совершенно чуждого влияния, шедшего часто в ущерб русскому национальному делу" 59 . Генерал поздно осознал, что и он, и правительство Северной области с усердием не по разуму помогали этому влиянию, чуждому национальным интересам России.

Пройдет ровно год господства марионеточного "Верховного управления Северной области", и Совет профсоюзов Архангельска, причем антибольшевистски настроенный, заявит в августе 1919 г., что между властью и народом разверзлась непроходимая пропасть. В этом заявлении, полном гнева и боли, в частности, говорилось: "С властью у нас повторилось то, что наблюдается во все времена истории, когда власть не опирается на народ - она только тогда апеллирует к народу и общественности, когда ей приходится слишком туго, и как только минует необходимость, вновь затягивается петля вокруг шеи общественности, душится печать, свободное слово, попираются права личности гражданина и т. д. В Северной области отныне не должно быть правительства, не опирающегося на доверие народа, правительства безответственного, случайного" 60 . Такую оценку общественности правительство получило вполне заслуженно.

Уже в первый день переворота "Верховное управление" опубликовало 10 своих печально известных "декретов", составленных Чайковским еще в Вологде под диктовку союзных послов. Первым из них "заслуженный" переворотчик Чаплин назначался командующим сухопутными и морскими силами области. Самозванцы озаботились прежде всего созданием своей вооруженной опоры. Постановлением N 2 упразднялись все органы народной власти - Советы, их исполкомы, комиссары и т. д. Еще совсем недавно, во времена керенщины, когда эти "социалисты" верховодили в Советах, они признавали данные органы выразителями воли народных масс. А когда эти массы прозрели и вручили руководство Советами большевикам, Чайковский и его соратники ринулись ликвидировать Советы, не спрашивая об этом массы. Более того, они санкционировали поголовный арест народных избранников - членов губернских, уездных и даже волостных исполкомов Советов 61 . Эти люди, именовавшие себя "социалистами" и "революционерами", подняли руку на важнейшее завоевание социалистической революции - подлинно народные органы власти.

В этой связи уместно напомнить: когда к власти пришли большевики, они не подвергли своих идейных противников арестам за их убеждения. Народные социалисты, эсеры и меньшевики продолжали свою легальную деятельность в органах новой власти, начиная с ЦИК Советов и кончая местными Советами. И только после перехода этих партий к открытой вооруженной борьбе против нового строя их фракции декретом ЦИК от 14 июня 1918 г. были исключены из Советов. Сами же оппозиционные партии продолжали легально действовать. И лишь те их члены или органы подвергались наказанию, кто был уличен в конкретных подрывных действиях.

Другими "декретами" самозваной власти восстанавливались земские и городские самоуправления, старая судебная система, учреждались губернские и уездные комиссары и правительственные комитеты (на манер правительства Львова-Керенского), провозглашалась денационализация промышленности, транспорта, кредитных учреждений и т. д. 62 Словом, поворот к времени керенщины был полный и по всему фронту. Причем все это фарисейски именовалось "защитой завоеваний революции". Необходимо отметить, что набор реставрационных "законов" у всех "белых" режимов был один и тот же. Очевидно, послы союзников диктовали тексты этих "законов" не только Чайковскому, но и правительству Вологодского в "белой" Сибири, и самарскому режиму КОМУЧа, и другим антисоветским правительствам тоже. Слуги послушно исполняли заказы своих хозяев.

Особенно эта общность в действиях антисоветских режимов проявилась в повсеместном развязывании кампании массовых репрессий против сторонников Советской власти. "Белый" режим на Севере действовал в этом направлении особенно рьяно. По сообщению полуправительственной газеты "Возрождение Севера" (Архангельск), за первую неделю в одном только Архангельске, по явно заниженным официальным данным, за решеткой оказалось 388 человек, огульно поименованных большевиками.

Срочно созданная при Верховном управлении Особая следственная комиссия, эта своеобразная ВЧК, подтвердила факт массовых репрессий. 18 августа ее председатель И. Жемчугов сообщал: "После свержения власти Советов в г. Архангельске и районе Архангельского порта были произведены многочисленные аресты деятелей большевистской власти". Как следует из сообщения, "подозрительных" хватали без разбора. Даже И. Жемчугов предлагал сообщить в комиссию хоть какие-то основания 63 . Так начала утверждаться "демократия по Чайковскому".

Вот признание ближайшего соратника Чайковского по партии народных социалистов, С. П. Мельгунова, о том, как вели себя большевики по отношению к оппозиции в первые месяцы Советской власти (до начала военной интервенции и гражданской войны). В опровержение оголтелой кампании оппозиционной печати по обвинению большевиков в тотальном терроре он под конец жизни, находясь уже в эмиграции, засвидетельствовал: "Память не зафиксировала ничего трагического в эти первые месяцы властвования большевиков... Сыск (советский. - Авт.) был очень плохо поставлен. Наша комиссия (тайно готовившая антисоветские заговоры. - Авт.) собиралась почти открыто в помещении учебного отдела. Приходили люди, подчас малознакомые, - и ни одного провала. Выехать из Москвы с фальшивым паспортом не представляло никакого затруднения... Даже самая ЧК имела примитивный характер" 64 . Как видим, контраст между тем, как действовали большевики, придя к власти, и тем, как вело себя правительство Чайковского по отношению к своим противникам, был разительный. Но это не мешало Чайковскому и его соратнику Мельгунову обвинять большевиков в тотальном терроре.

Тотальный террор развернуло как раз правительство Чайковского, причем сразу же после прихода к власти. Разумеется, при полном содействии оккупантов. 15 августа оно утвердило положение об Особой следственной комиссии, которой предписывалось: "а) возбуждать уголовные преследования как против агентов Советской власти, так и против причастных к их преступной деятельности частных и должностных лиц всех ведомств, а должностных лиц, за исключением судей, устранять временно от занимаемой ими должности; б) производить по своим постановлениям осмотр и выемку почтовой и телеграфной корреспонденции, а также книг, документов и переписки кредитных учреждений" 65 . Простор для произвола своей "ВЧК" правительство предоставило полный, чем комиссия Жемчугова лихо воспользовалась, держа жителей области в атмосфере страха и насилия.

Чувствуя враждебное окружение, чайковцы наряду с Особой следственной комиссией при Верховном управлении распорядились создать следственные комиссии в губерниях и уездах. Но и этого им показалось мало. Решили учредить орган политического сыска- нечто вроде царской охранки. И в заседании Верховного управления 18 августа принимается следующее постановление: "Отпустить в безотчетное распоряжение управляющего Отделом внутренних дел кредит 20 тысяч рублей, поручив ему организовать дело политической осведомленности" 66 . Этот замысел вскоре был реализован в виде зловещей контрразведки (военной регистратуры), подчиненной генерал-губернатору области. Ее возглавил полковник Рындин, прославившийся собачьей преданностью режиму и зоологической ненавистью к его противникам. Контрразведка была вездесуща и всеведуща, надзирала и за фронтом, и за тылом. Ее деятельность скрывалась плотной стеной секретности. Но, как видно из отдельных публичных признаний главнокомандующего армией ген. Марушевского, начальник военной регистратуры регулярно информировал его "о засылке с фронта в тыл лиц, подозреваемых в шпионаже и в активном содействии большевикам".

Репрессивная машина быстро набирала обороты. Сотни арестованных, оказавшихся в застенках, мучительно ждали решения своей трагической участи. Начальник архангельской губернской тюрьмы Брагин 13 августа в растерянности доносил в Особую следственную комиссию, что он не в состоянии представить требуемые сведения о численности арестованных "ввиду переполнения тюрьмы и ежедневной перемены состава заключенных" 67 . В тюрьму арестованных гнали толпами каждодневно. Как уже отмечено выше, первым "позаботился" о наведении порядка главком войск интервентов ген. Пуль. Он распорядился "о введении быстродействующих русских военно- полевых судов". И правительство Чайковского 22 августа послушно исполнило приказ Пуля, решив: "1). Ввести особые военные суды с подчинением их ведению как воинских чинов, так и гражданского населения, но с разделением тех и других предметной подсудности. 2). В число наказаний, налагаемых названными судами, включить смертную казнь по точно определенным видам преступлений" 68 .

Опасаясь очередного нагоняя от Пуля, правительство 30 августа утвердило положение о быстродействующих военных судах. Почему потребовались суды подобного рода? Законодатели ответили на этот вопрос без лукавства: "В тех случаях, когда учинение преступления настолько очевидно, что нет надобности в его расследовании, учреждаются особые военные суды". Власть желала расправиться со своими противниками как можно быстрей и без особых формальностей. Разбирательство предписывалось проводить не более 2 суток и при закрытых дверях. "Постановленный приговор провозглашается немедленно и в окончательной форме". Никаких обжалований. Меры наказания - арест до 6 месяцев, заключение в тюрьму сроком на 6 лет с принудительными работами, ссылка в отдаленные места, наконец, смертная казнь. Высшая мера наказания следовала - за неподчинение начальству, самовольную отлучку с поста, порчу военного имущества, отказ от участия в бою, сдачу в плен, за "всякое способствование неприятелю". Приговор к смертной казни представлялся на утверждение ген. Пулю, который либерализмом не страдал. Под сим документом - подписи народного социалиста Н. В. Чайковского, эсера С. С. Маслова и кадета П. Ю. Зубова 69 . А ведь эти люди и их партии, легально действовавшие в Советской России, истошно кричали о "большевистских насилиях"!

В это же время лидер партии меньшевиков Л. Мартов, соратник Чайковского по борьбе с народной властью, свободно издает в Советской России брошюру под истеричным названием "Долой смертную казнь!". В ней он обрушивается с яростными нападками на большевиков в связи с вынесением Ревтрибуналом первого смертного приговора капитану Щастному за контрреволюционную деятельность. Обратить бы взор "великому гуманисту" Мартову на север, где правили его братья по духу, или на восток, где чехословацкий мятежный корпус расстреливал без всякого суда многие сотни патриотов, или на юг, где зверствовали отряды Краснова и Деникина. Но Мартов не желал этого видеть. Точь-в-точь как это делают сегодня наследники Мартова - записные "демократы" А. Н. Яковлев, Немцов, Явлинский, Хакамада и поддерживаемое ими правительство, обвиняя Советскую власть в терроризме и в то же время хладнокровно отправляя своими "реформами" на тот свет по миллиону граждан в год.

Правительство Чайковского быстро обрастало репрессивным аппаратом. Постановлением от 18 сентября оно учредило Военно-окружной суд. Его ведению подлежали как военнослужащие, так и гражданские чины, состоявшие на службе в военном ведомстве, а также военнопленные и жители занимаемых армией неприятельских областей. Поскольку Архангельск и 9 уездов губернии были объявлены на военном положении, то фактически все граждане, обвинявшиеся властями, попадали в руки военного суда с соответствующими последствиями. В систему карательных органов, защищавших компрадорский режим, входили также полковые суды, восстановленные гражданские суды дореволюционного образца, военно-судное отделение при штабе командующего армией, военно-цензурное отделение при канцелярии генерал-губернатора, аппарат правительственного комиссара Архангельской губернии (с отделениями на местах), военная комендатура г. Архангельска и подчиненная ей сеть домовых комитетов, выполнявших роль доносителей о "неблагонадежных", милиция, наконец, национальное ополчение, которое, по словам ген. Марушевского, "выше всякой похвалы" занималось усмирением "бунтующих" рабочих. Весь этот чудовищно разбухший аппарат насилия железной хваткой держал в повиновении население губернии.

При всем этом данный аппарат был всего лишь подсобным учреждением у оккупационных властей. Над ним возвышалась действительно всесильная и всемогущая система принуждения и подавления, созданная союзным командованием. Прежде всего над жителями Севера как дамоклов меч висело многотысячное оккупационное войско, и как только где-нибудь обнаруживалось неповиновение оккупационному режиму, этот меч безжалостно опускался на головы непокорных. По откровенному признанию ген. Айронсайда, все восстания в русских войсках подавлялись иностранными штыками. Под пулями интервентов пали многие сотни русских солдат, не желавших воевать за интересы союзников.

Только в архивах интервентов хранятся точные сведения о том, сколько патриотов их карательные органы заточили в тюрьмы, расстреляли, замучили в концлагерях, подобных тому, что был ими устроен на острове Мудьюг. Особенно зверствовала контрразведка (военный контроль) союзников - глаза и уши оккупантов. Об этом органе со знанием дела поведал ген. Марушевский: "Его представители, рассыпанные по всему фронту, вели работу по охране интересов союзных войск, наблюдению за населением и сыску. По существу, это была чисто контрразведывательная организация с громадными правами по лишению свободы кого угодно и когда угодно" 70 . Возглавлял контрразведку английский полковник Торнхилл. Он много лет проживал в России и свободно говорил по-русски.

По свидетельству его друга Чаплина, Торнхилл "был грозой местных красных". Этому английскому Малюте Скуратову усердно помогали начальник французской военной миссии полковник Доноп и ее сотрудник граф Люберсак. Прежде всего этим людям обязан своей зловещей известностью военный контроль союзников. По признанию члена правительства Северной области Игнатьева, союзная контрразведка хватала "кого угодно и когда угодно", не ставя об этом в известность русские власти и не допуская их представителей в подконтрольные союзникам места заключения.

Штаб ген. Пуля и военный контроль при нем распоряжались репрессивными органами марионеточного правительства как хотели. Сохранились подлинные документы, подтверждающие это. Так, в одном из распоряжений Чайковскому Пуль повелевал: "Прошу вас срочно провести в законодательном порядке включение в состав Особого военного суда, кроме положенных 4 членов русской армии, еще 3 членов - представителей союзных армий: британской, французской и американской". То же повторилось и с составом Особой следственной комиссии. Пуль приказал сообщить до опубликования фамилии членов комиссии, но Чайковский замешкался. Тогда разгневанный генерал в категоричной форме потребовал включить в состав комиссии французского лейтенанта Э. Бо и сержанта славяно-британского легиона Касаткина. Поскольку положением об Особой следственной комиссии предусматривался в ее составе один представитель от союзников, Пуль распорядился, чтобы соответствующая статья положения "была изменена в данном направлении" 71 . Чайковский послушно исполнил все требования Пуля.

По примеру ген. Пуля бесцеремонно распоряжалась и контрразведка. Так, 13 ноября уже упомянутый лейтенант Бо от имени разведотдела штаба главнокомандующего сделал следующее распоряжение Особой следственной комиссии: "Сообщаю, что аресты часто приходится производить на основании агентурных сведений и рапортов военных комендантов союзных армий, без указаний точных мотивов и свидетелей". Ввиду загруженности разведотдела он поручал расследование этих дел Особой следственной комиссии 72 . В другом распоряжении комиссии лейтенант Бо сообщал о переводе с Мудьюга в Архангельскую губернскую тюрьму 14 арестованных и предписывал: "Ввиду переполнения тюрьмы прошу вышеуказанных 14 человек опросить в возможно короткий срок" 73 .

В очередном послании комиссии союзная контрразведка сообщала: "При сем препровождаю 4 экземпляра агентурных сведений для руководства. Лейтенант Бо" 74 . Со своей стороны правительственный комиссар Архангельской губернии 13 августа информировал следственную комиссию: "Союзное командование предложило мне для разгрузки Архангельской тюрьма (от) части арестованных и вообще для изоляции неблагонадежного элемента воспользоваться арестным помещением на острове Мудьюг". Комиссар предлагал комиссии воспользоваться "услугами" союзников и "неблагонадежных" лиц "направить в означенное место" 75 . Как видно, взаимодействие союзных и отечественных карателей было полное, причем распределение ролей между хозяева и слугами соблюдалось неукоснительно.

Для обеспечения "демократии" по Пулю-Айронсайду и по Чайковскому- Миллеру была создана соответствующая "материальная" база: "Архангельская губернская тюрьма и ее отделение, поглощавшее постоянный переизбыток главной тюрьмы; тюрьмы и арестные помещения в 9 уездах губернии; концлагеря в пригородах Архангельска - на Бакарице и в Смоляном Буяне, а также в Усть-Пинеге, Березнике и Троице; дисциплинарные (штрафные) батальоны имени Дайера и Бэрка и испытательная рота славяно-британского легиона; наконец, наводившие ужас своими зверствами над заключенными ссыльно-каторжные тюрьмы на острове Мудьюг и Кегострове в Белом море, в Пустозерске на Печоре и в становище Иоканьга за Полярным кругом. Если к указанным местам пыток и издевательств над человеческой личностью приплюсовать те, что действовали под опекой ген. Мейнарда на Мурмане, то сравнительно небольшая территория оккупированного Севера предстает как единый концентрационный лагерь.

Чем занималась отлаженная по-западноевропейски оккупационным режимом репрессивная машина на Севере, наглядно видно на примере действий следственных комиссий. В архиве сохранились их подлинные отчеты, позволяющие документально проследить, как "работали" эти "чрезвычайки" под бдительным присмотром союзников. На верху пирамиды была Особая следственная комиссия. Напомним: в нее входили и представители оккупационных войск, уполномоченные ген. Пулем. Она занималась вылавливанием особо опасных лиц с точки зрения режима. До 1 января 1919 г. комиссия имела в своем распоряжении 144 следственных дела на арестованных и 32 дела на граждан, находившихся в розыске. Из 267 человек, оказавшихся в заключении, только 46 были арестованы "в следственном порядке", остальные 221 - "во внесудебном порядке". Как видим, основную массу "подозрительных" бросали за решетку без суда и следствия. Такое произвольное решение, согласно положению, могла принять сама комиссия, а "в случаях, не терпящих отлагательства, распоряжение об аресте может быть сделано и отдельным членом комиссии" 76 . Свобода преследования граждан "в связи со свержением Советской власти" была полной.

Под началом Особой следственной комиссии действовали следственные комиссии в уездах. Провинциальные "чекисты" Чайковского-Миллера пользовались свободой преследования еще круче, чем их собратья в центре. Приведем некоторые данные об их действиях.

Следственная комиссия Александровского и Кемского уездов (позже переименована в Мурманскую). Она отличалась, по свидетельству главного военно-полевого прокурора области С. Добровольского, чрезвычайной ретивостью в охоте на противников режима. За ноябрь 1918 г. она завела 23 следственных дела на 55 человек (из них 12 уже находились под арестом); за декабрь - 14 дел на 112 человек (в том числе на 29 уже арестованных); в январе - 2 дела на 123 человека (в том числе на 51 арестованного); в марте были возбуждены дела на 56 арестованных и на 93, находившихся в розыске. Даже в августе 1919 г. комиссия в поте лица вела преследование инакомыслящих: были арестованы 49 человек и возбужден розыск 182 подозреваемых 77 .

Пинежская уездная следственная комиссия. В августе 1918 г. она взяла под стражу 22 подозреваемых; в сентябре возбудила розыск 15 человек; в октябре арестовала 11 человек и начала розыск 25; в ноябре заключила под стражу 33 и разыскивала 19 человек; в декабре арестовала 14 и вела розыск 22 человек 78 .

Онежская уездная следственная комиссия. На 1 января 1919 г. в производстве находилось 66 следственных дел (в том числе 21 дело на уже арестованных) и 45 дел на разыскиваемых. Из 31 арестованного только 8 были заключены под стражу на основе предварительного расследования, остальные были схвачены "во внесудебном порядке". 49 человек находились в розыске 79 .

Мезенская уездная следственная комиссия. На 1 февраля под следствием находились 26 арестованных, за февраль добавились - 14, за март - еще 34 80 .

Холмогорская уездная следственная комиссия. На 1 октября в производстве были 22 дела на 58 человек. За октябрь к ним добавились 47 дел, за ноябрь - 54, за первые 10 дней декабря - еще 44 дела 81 .

Шенкурская уездная следственная комиссия. С 1 октября по 20 декабря 1918 г. были заведены 32 дела, по ним арестованы 35 человек 82 .

Отрывочные данные, к сожалению, не могут дать полного представления о разгуле "демократии" на местах. В определенной мере восполняет этот пробел обобщающая сводка о деятельности 6 уездных и Архангельской губернской следственных комиссий за период с августа 1918 г. по 1 февраля 1919 г. За это время были возбуждены 470 дел, по которым арестованных насчитывалось 481 человек 83 . Сколько подследственных находилось в розыске, к сожалению, не указано. Но, судя по другим следственным делам, их было не меньше, а больше, чем оказавшихся в руках "чекистов" Чайковского- Миллера.
В начале 1919 г. отдел юстиции правительства Северной области ввел для следственных комиссий единую форму отчетности.
 
Итак, лишь за 5 месяцев 1919 г. было возбуждено более 600 следственных дел. По ним оказались в заключении более 1050 граждан, причем большинство без юридических к тому оснований, просто по подозрению. Почти 400 человек числились в розыске. Если к этим неполным данным приплюсовать те, что выявлены в действиях следственных комиссий до февраля 1919 г., то получим следующие зловещие цифры: было возбуждено свыше 1020 дел, по ним арестованы 1630 человек и объявлен розыск 726 подозреваемых. Сколько жертв репрессии прошло мимо следственных комиссий, учесть весьма трудно, но их было очень много. Только через Архангельскую губернскую тюрьму за период с августа 1918 г. по ноябрь 1919 г., согласно "Книге приема арестованных" этой тюрьмы, прошли 9760 человек 85 . Сплошь и рядом подозреваемых хватали и ссылали в каторжные места без всякого следствия, держали в тюрьмах без какого-либо разбирательства, особенно в период, когда началась агония режима. Свои "вклад" в пополнение мест заключения внесла и союзная контрразведка, действовавшая помимо следственных комиссий.

Эпидемия арестов на Севере приобрела чрезвычайно широкий размах и обернулась в конечном счете против правительства. ^Цаже упомянутый выше военно-полевой прокурор режима С. Добровольский, уже находясь в эмиграции, сетовал на то, что террор на Севере приобрел тотальный характер. Особая следственная комиссия, писал он, "широко раскинула свои сети и заарестовала массу лиц". И не могла с ними справиться. "Главарей большевистского движения нужно было ликвидировать в порядке военно- полевого суда (как будто этот палач не знал, сколько смертных приговоров вынесли эти самые суды. - Авт.)". В отношении остальных, "второстепенных", он считал необходимым "проявить большую осторожность, избегая заключения под стражу и ограничиваясь привлечением минимального количества наиболее скомпрометированных советских служащих, с освобождением остальных от всякой уголовной ответственности" 86 . Но тогда бы режим перестал быть самим собой в противостоянии большинству граждан, отвергавших его. Прокурор, как видим, поздно поумнел.

Фемида оккупационного режима имела ярко выраженный классовый характер. Это отчетливо видно из сохранившихся в архиве документов следственных комиссий. Вот список следственных дел, составленный комиссией Александровского и Кемского уездов. Он идет под рубрикой "Агенты Советской власти". Дело N 1 - 8 арестованных в селе Керети; дело N 2 - 3 арестованных по Мурманскому Совету; дело N 3 - 6 человек по Териберскому Совету; дело N 4 - 7 "агентов Советской власти"; дело N 5 - 13 деятелей Мурманского Совета; дело N 9 - 3 человека из Мурманской экспедиции Подвойского; дело N 11 - 16 работников исполкома Мурманского совета железнодорожников; дело N 15 - 8 сотрудников ЦК Мурманской флотилии, в том числе руководители моряков И. Полухин и Г. Радченко (помечено: часть из них содержится в тюремном бараке союзников в г. Александровске); дело N 20 - 9 сотрудников Кандалакшского Совета; дело N 27 - 7 сотрудников Кемского Совета; дело N 29 - 8 сотрудников Сорокского Совета 87 . По всем делам проходили 97 человек.

В списке Пинежской следственной комиссии на 49 человек как основание для арестов помечено: "Служба в совучерждениях", "За агитацию против существующего строя и добровольческого отряда" или "По указанию крестьян как большевик". В постановлении Мезенской комиссии об аресте 7 человек указано: "За деятельность, угрожающую общественной безопасности" 88 . Это клеймо следователи ставили арестованным наиболее часто за неимением конкретных доказательств их вины.

Бдительность северной Фемиды была столь строгой, что она не пощадила даже самых активных переворотчиков, обвинив их "в сотрудничестве с Советской властью". Среди ее жертв оказались главари ползучего переворота на Мурмане - А. М. Юрьев, В. М. Брамсон, Г. М. Веселаго и Н. И. Звегинцев, а также пособники захвата Архангельска интервентами Н. Д. Потапов и А. А. Берс. Брамсон умер в Архангельской тюрьме, Берс тоже коротал время на тюремных нарах, их сообщники по предательству получили каждый свое.

Репрессивный аппарат марионеточного режима был под неусыпным контролем оккупационных властей, бесцеремонно вмешивавшихся в его действия. Об этом свидетельствует, например, распоряжение военного губернатора Архангельска полковника Донопа начальнику губернской тюрьмы: "Довожу до вашего сведения, что до нового приказания ни один заключенный не должен быть освобожден без приказания за моей подписью. Прошу представить мне списки с фамилиями арестованных с обозначением причин их ареста" 89 . Подобные распоряжения союзных властей исполнялись безоговорочно. Были повеления и другого рода. Например, союзная контрразведка передала в Особую следственную комиссию около 70 списков лиц (по 20- 25 человек) с поручением разыскать подозреваемых 90 . Многие места заключения находились у союзников в "общем пользовании" с правительством Чайковского-Миллера. Часть заключенных в них числилась за "союзной контрразведкой" и была в ее исключительном распоряжении.

Но был ряд мест заключения, где полными хозяевами были оккупационные власти и куда доступ представителям марионеточного режима был закрыт. Иногда этот режим даже не знал об их существовании. Одним из таких мест являлся чудовищный по своей жестокости концлагерь, устроенный союзниками в Белом море на острове Мудьюг. Только в марте 1919 г. туда был допущен "министр" внутренних дел правительства Миллера. Правительственный "Вестник" напечатал о посещении угодливую (для союзников) заметку "Остров Мудьюг". Несмотря на все старания газеты и визитера скрыть ужасную правду об этой каторжной тюрьме, чтобы не обидеть хозяев, все же от сообщения веяло могильным холодом. В тюрьме много больных цингой и другими болезнями, нет бани, инфекционной камеры, изоляционных пунктов, многие страдают полным истощением организма и т. д. Все это, признавала газета, ложится "излишней тяжестью на заключенных" 91 . Однако подлинную картину ада, которую устроили союзники в концлагере на о. Мудьюг, раскрыли те, кто прошел через этот ад и сумел выжить.

Мудьюг, пустынный остров в Двинской губе Белого моря (примерно в 60 верстах от Архангельска), был захвачен интервентами во время продвижения их кораблей к Архангельску. С тех пор он перешел под контроль союзников. Сюда свозили со всей губернии наиболее опасных для оккупационного режима арестованных патриотов. Задолго до того, как мир узнал об Освенциме и Бухенвальде, он содрогнулся от ужасов Мудьюга. Прецедент массового глумления над человеческой личностью, воскрешавший в XX веке самые мрачные деяния средневековой инквизиции, принадлежал государствам, именовавшим себя цивилизованными и демократическими. Напомним: в первом же обращении к населению Севера ген. Пуль фарисейски заявлял: "Союзники решили не жалеть ни сил, ни средств для возрождения России". И призывал: "Помогите нам и теперь и потом, в будущем, обеспечить мир и торжество права и справедливости" 92 . Что восторжествовало в действительности, население Севера вскоре узнало на своем горьком опыте. И крепко запомнило преподанные оккупантами уроки.

По злой иронии истории власть над лагерем взяли на себя французские военные - представители страны, когда-то принявшей знаменитую "Декларацию прав человека и гражданина".

Первая партия арестантов в 134 человека сама себе строила лагерь: очистила территорию от леса, обнесла ее колючей проволокой в два ряда и высотой в три метра, соорудила огромный барак. Но первым делом охрана "позаботилась" о сооружении карцера - самого страшного места наказания арестованных. Это - яма глубиной в 3 метра, шириной в 9 шагов и длиной в 14. Туда вставили сруб из досок, который между стен засыпали землей. Эта земля то осыпалась, открывая щели для холода, то промерзала. В этой яме-могиле царила темнота. Долго не было печек, и попавших сюда арестантов изматывали холодом. А когда поставили печки, с оттаявших стен текла грязь, дым выедал глаза.

"Когда нас посадили в карцер, - вспоминал один из заключенных, - то печки там не было. Пищи выдавали только по две галеты и воду. Согреться не было никакой возможности, и мы старались как-нибудь сохранить только ноги, завертывая их во все, что имелось. По ночам спать на морозе не могли и, дрожа от холода, мы ложились, прижавшись друг к другу, чтобы хоть немного согреться теплом своих тел. Но ничто не могло помочь, и мы поморозили себе ноги. Один больной, фамилии не помню, начал замерзать и лежал уже без сознания. Товарищи принимали все меры, чтобы его согреть, но что могли они сделать? Когда заметили, что человек уже умирает, то на вечерней поверке заявили об этом сержанту, но тот не обратил на заявление никакого внимания. Ночью несчастный умер, и его холодный труп лежал до утра на нарах рядом с теми, кто ожидал и для себя такой же участи" 93 .

В бараках было не намного лучше. Прошедший через Мудьюг П. П. Рассказов вспоминает о своем прибытии в концлагерь: "Переступаю порог (барака). В недоумении останавливаюсь, камера переполнена. Люди лежат на столе, под столом, по всему полу до самой двери, оставляя лишь почтительное расстояние вокруг испускающей невыносимое зловоние "параши". В камере на 14 человек было более 60" 94 . Изморенных голодом арестантов, которым выдавали на день 200 граммов галет, 175 гр. консервов, 42 гр. риса и 10 гр. соли, заставляли выполнять самые тяжелые работы. Падавших от изнеможения французские охранники поднимали прикладами. В поисках съестного заключенные копались в мусорных ямах. А из гарнизонной столовой их обдавали помоями под дьявольский смех охраны. По ночам сержант Лерне с французскими матросами устраивали обыски. За малейшую провинность следовали избиения или отправка в карцер.

В бараке на 100 человек сидело 350 и более. Не было бани, мыла, смены белья, медицинской помощи, но зато одолевали тьма паразитов, тиф, цинга, дистрофия. Температура в бараках - 10 градусов ниже нуля по Реомюру. Жертвы закутывались в лохмотья, дрожа от холода. Каждую ночь кончалось по нескольку человек, и трупы их оставались в бараке до утра. А утром являлся французский сержант и злорадно вопрошал: "Сколько большевиков сегодня капут?" К июню 1919 г. на Мудьюге уже выросло более 100 могильных крестов, под которыми было немало коллективных захоронений. Союзная контрразведка сообщала в следственную комиссию списки скончавшихся узников. В архиве сохранились некоторые из этих списков. Так, лишь в течение недели (март 1919 г.) за подписью сотрудника контрразведки уже упомянутого французского лейтенанта Э. Бо было отправлено три списка умерших, точнее - замученных на Мудьюге, числом 22 человека 95 . 24 апреля тот же лейтенант Бо сообщал о переводе с Мудьюга в тюрьму на Кегостров 26 тяжело больных арестантов, 9 мая - еще 15 узников 96 . Фабрика смерти на Мудьюге под союзным флагом исправно умерщвляла и калечила сотни людей.

Весть о злодеяниях на Мудьюге, о разразившейся там эпидемии тифа, перекинувшейся в места заключения в Архангельске, вызвала бурю среди населения и особенно в рядах оппозиции. В марте 1919 г. на заседании городской думы председатель губпрофсоюза М. И. Бечин открыто обвинил режим и его иноземных заступников в том, что они "взрастили" эпидемию тифа. "Эпидемии болезни, - заявил он, - предшествовала эпидемия арестов, которая разрослась до размеров общественного бедствия". Он потребовал немедленного лечения, чтобы "вырвать болезнь с корнем" 97 . И за честно сказанную правду Бечин и некоторые его единомышленники оказались... на Мудьюге. Вторично гневный голос протеста общественности против того, что творилось на острове, прозвучал в заявлении Архангельского совета профсоюзов (август 1919 г.). "Трудно удержаться, - заявлял совет, стоявший, напомним, на антибольшевистских позициях, - не указав несколькими словами на образцы худшего применения средневековой инквизиции на Мудьюге.

Люди, названные военнопленными, доводились до крайних пределов голода: как голодные псы, бросались, хватая обглоданные администрацией тюрьмы кости, зная вперед, что они будут стоить побоев прикладами, карцера и т. д. Организм заточенных был доведен от голода до состояния, когда незначительное дуновение ветра валило их с ног, что почиталось симуляцией, и потому на несчастных снова сыпались побои.

Естественно, что в такой обстановке создавалась почва для всяких заболеваний, впоследствии перешедших в эпидемии. Больница была, но эта больница представляла собой мертвый дом. Температура в этом доме стояла ниже нуля на 12 градусов. Каждый больной, которого туда клали, обрекался на верную и неминуемую смерть: тяжелобольные, которых выносили в бессознательном состоянии из общего барака, отмораживали конечности и замерзали. Наконец, на Мудьюге началась эпидемия сыпного тифа... Сыпнотифозные заболевали и умирали в общих бараках, создавая кошмарную обстановку: целые ночи в общих переполненных бараках, где на все здание горела маленькая керосиновая лампочка, раздавались стоны умирающих, перемешиваясь со смехом, плачем, расхаживанием и жестикуляцией в бреду больных.

Тиф из Мудьюга был перенесен в город, и только здесь раскрыли первоисточник и обратили внимание на ужасное состояние больных. Из заточенных на Мудьюге более 50% расстались с жизнью, многие сошли с ума. Сказанное... с поразительной правдивостью показывает, как смотрели на человека-гражданина, как относились и во что ставили личность его" 98 .

Наконец предоставим слово бывшему "министру" внутренних дел в период правления ген. Миллера, увидевшему ужас Мудьюга собственными глазами.

Уже в 1922 г. он, не обремененный одиозной должностью, рассказал подлинную правду о том, что увидел. "Не довольствуясь тюрьмой в Архангельске, контрразведка (союзников. - Авт.) образовала концентрационный лагерь-тюрьму на острове Мудьюг, в Белом море, куда въезд для россиян воспрещался; в этом лагере начальство - комендант и его помощник были французскими офицерами, причем первый служил перед этим по тюремному делу в какой-то колонии, где приобрел навык в обработке туземцев. Эти же навыки он привез и на Мудьюг. Слухи о порядке там ширились в городе, волновали население. Туда отправляли всех тех, арест которых контрразведка хотела скрыть от русских властей. Кормили там впроголодь, смертность была потрясающей... Их (узников) изможденный вид, громадный процент в цинге (помещения для них в специальных бараках не хватало, и в числе "здоровых" я нашел арестованных с цингой, впившейся уже в гангрену ног), в тифу, а через проволоку, шагах в 50 от бараков, я насчитал 78 могильных крестов, что для общего количества арестованных в 200 - 300 человек дает хороший процент смертей". Карцеры холодные - в простых погребах. "Больница была такова, что член Онежской земской управы Душин, лежавший в ней в тифу, отморозил себе все пальцы на ногах... Общее впечатление было потрясающее - живые мертвецы, ждущие своей очереди" 99 .

Вот чем обернулось для северян обещание ген. Пуля от имени союзников обеспечить на захваченной ими территории "торжество права и справедливости". Предчувствуя свой близкий уход с Севера, интервенты постепенно утратили интерес к Мудьюгу и решили передать его в распоряжение диктатора Миллера. 2 июня 1919 г. правительство приняло решение "образовать ссыльно-каторжную тюрьму на острове Мудьюг" 100 . И на остров пришли доморощенные палачи, чтобы продолжить преступление своих хозяев.



Высадка в Архангельске иностранных войск, появление самозваной власти в виде "Верховного управления", введение интервентами военного положения, запрет митингов и собраний, повальные аресты "неблагонадежных элементов", среди которых оказалось много профсоюзных активистов (в том числе председатель совета профсоюзов Н. В. Левачев и секретарь совета А. П. Диатолович), вызвали в рабочей среде бурное негодование. Уже 2 - 3 августа прошли экстренные собрания представителей правлений 17 профсоюзов города в присутствии министра труда эсера Лихача. В принятой резолюции делегаты заявили: совет профсоюзов "твердо будет стоять исключительно на классовой точке зрения пролетариата".

Делегаты потребовали освобождения арестованных товарищей, а также "немедленного разоружения тех элементов, на которые рабочий класс положиться не может (имелись в виду мятежные отряды Чаплина и пр. - Авт.)" 101 . Многие профсоюзы по отдельности выступили в том же духе. Вырвавшийся из тюрьмы Левачев на собрании представителей профсоюзов и в обращении к рабочим лесозаводов призывал: "Медлить нельзя, промедление смерти подобно. Необходимо как можно скорее опомниться от нанесенного нам удара, как можно скорее сплотиться и взять на себя работу по организации рабочего класса... дать должный отпор зарвавшимся капиталистам" 102 . В рабочей среде вполне осознали, что первые 10 "декретов" самозваного правительства Чайковского означают реставрацию буржуазных порядков, ликвидацию завоеваний, которые дала рабочему человеку революция.

Как же реагировала "социалистическая" команда Чайковского на первые акции протеста рабочих? На заседании Верховного управления 6 августа с сообщением выступил изрядно напуганный министр труда Лихач, побывавший на бурных рабочих собраниях. Как указано в протоколе заседания, он "указал на произвольные аресты рабочих, выселение профессиональных союзов, расчет членов фабрично-заводских комитетов, а равно на закрытие временной городской управой популярной в массах примирительной камеры как на факты, создающие тревожную атмосферу в рабочих кругах". Министр предупредил об опасности подобных настроений для власти. Но правительство, сидя под защитой войска ген. Пуля, опасности не побоялось. После прений было принято издевательское решение - обратиться к рабочим с воззванием "о правовой нормировке неотложных нужд момента". Суть этой "нормировки" состояла в примирении возмущенных рабочих с капиталистами... в пользу капиталистов. Что касается поднятого на заседании вопроса о существовании "классовых политических организаций (имелись в виду профсоюзы, заявившие о своей приверженности классовой точке зрения пролетариата. - Авт.)", то было решено - "оставить до прибытия союзных послов". То есть по пословице: вот приедет барин, барин нас рассудит 103 . Примечательная иллюстрация к заявлению ген. Пуля о "полной самостоятельности" правительства Чайковского.

Между тем напряжение в рабочей среде усиливалось. 7 августа состоялось многотысячное собрание рабочих и служащих 18 лесозаводов Маймаксы. Выступивший на нем председатель совета профсоюзов Левачев (заметим - не большевик) с гневом заявил: "Не успели просохнуть афиши, в которых новое правительство гарантировало рабочим свободу слова, печати, собраний и союзов, как появились приказы, отменяющие все обещанные свободы". В принятом собранием постановлении была еще раз подтверждена воля рабочих: "Оставаться на своих классовых позициях борьбы с капиталом... Ни в коем случае не отступать и не отдавать обратно завоеванных в тяжелой и упорной борьбе прав и улучшений... Со всякой властью, которая будет посягать на нашу свободу и права, будем бороться всеми имеющимися у нас средствами... Ни один гражданин не может быть арестован за принадлежность к той или иной политической партии... Работники профсоюзного движения, независимо от принадлежности к политической партии, арестованные по распоряжению Верховного управления Северной области, должны быть освобождены" 104 .

Чайковцы в согласии с союзными властями немедленно отреагировали на требования рабочих. Левачев и другие профсоюзные активисты были арестованы, гонения на рабочие организации усилились. Запрет ген. Пуля на проведение митингов и собраний все более ужесточался. Была закрыта общегородская больничная касса, которой пользовалось более 16 тысяч ее членов. "Для нас также не тайна, - писала в связи с этим газета профсоюзов Архангельска "Рабочий Севера", - что всеми доступными средствами предприниматели стараются разбить сплоченные ряды рабочих и привести их в состояние дореволюционного времени" 105 . Сама газета была буквально затравлена правительственной цензурой. Так, в N 1 за 1919 г. было 15 зияющих пробелов от руки цензора, в N 2 - 7 пробелов и т. д. За 7 месяцев оккупации удалось выпустить всего лишь 12 номеров газеты, и в феврале 1919 г. она была задушена. В последнем номере редакция, указав на чинившиеся ей всяческие препятствия, сообщала: "Ныне, выпуская N 7(12) "Рабочего Севера", редакция с грустью доводит до сведения читателей, что по не зависящим от редакции обстоятельствам она издание газеты вынуждена прекратить".

Предприниматели при полной поддержке правительства демонстративно третировали профсоюзы. Показателен такой факт: на 2 октября 1918 г. в совете профсоюзов было намечено заседание согласительной комиссии из представителей профсоюзов и предпринимателей. Но от хозяев предприятий никто не явился, хотя положение рабочих было нетерпимым. В связи с этим газета "Возрождение Севера" писала: "Цены на предметы первой необходимости поднимаются с невероятной быстротой, в то время как зарплата остается той же, что была полгода назад. Закрываются заводы, ликвидируются предприятия и рабочих выбрасывают на улицу в буквальном смысле этого слова, так как увольняемые рабочие немедленно выселяются предпринимателями из занимаемых ими помещений. Такие случаи имели место на лесопильных заводах "Альциуса" и Волкова на Маймаксе и на других заводах". Сообщение заканчивалось криком отчаяния, обращенным к хозяевам предприятий: "Где же ваш патриотизм, господа?" 106 .

Желая устрашить противников оккупационного режима, союзные власти и подконтрольное им марионеточное правительство все шире пускали в ход машину террора, чиня насилия, аресты, расстрелы. Из тех жертв террора, которые стали известны общественности, в числе первых были руководители Кемского Совета Р. С. Вицуп, А. А. Каменев и П. Н. Малышев, их еще в июле 1918 г. интервенты расстреляли на борту английского военного корабля. Затем режим расправился с большевиками Кандалакши Л. Н. Комлевым, И. О. Лойко, В. Соболем и другими патриотами. 3 ноября во дворе Архангельской тюрьмы смертный приговор был приведен в исполнение над командиром красноармейского отряда Степаном Ларионовым, комиссаром В. Шурыгиным, красноармейцами М. Георгиевским, Я. Якубчиком, И. Комаровым и И. Дьячковым. Их трупы отвезли за город на Мхи, ставшие затем братской могилой патриотов. В середине декабря были расстреляны при участии английских карателей 13 участников восстания в Архангелогородском полку, о чем рассказал в своих воспоминаниях ген. Марушевский, руководивший расправой.

С середины декабря правительственный "Вестник" начал печатать длинные списки дел, поступавших в Особый военный и военно-окружной суды, и крайне жестокие приговоры по ним. Режим демонстративно показывал своим противникам тяжелый кулак для устрашения. С назначением 15 января 1919 г. ген. Е. К. Миллера генерал-губернатором (точнее - диктатором) машина репрессий заработала со все большим ускорением. Так, 18 января военно- окружной суд приговорил 6 матросов эскадренного миноносца "Бесстрашный", протестовавших против ареста своего товарища, отдаче в дисциплинарные части сроком от 1 до б лет, а солдата Архангелогородского драгунского полуэскадрона Ф. Нечаева за уклонение от воинской службы к каторге на 6 лет с лишением всех прав состояния 107 .

Только в одном номере "Вестника" военно-окружной суд сообщал, что им назначены к рассмотрению: на 20 марта - 20 дел, на 24 марта - 5 и на 25 марта - 7 дел 108 . Конвейер набирал обороты. В дальнейшем драконовские приказы Миллера, приговоры военных судов о расстрелах, ссылках на каторгу, заключении в концлагеря и тюрьмы заняли главенствующее место на страницах официального органа правительства. Таким способом власти стремились подавить нараставшее в массах сопротивление оккупационному режиму.

Но оно подспудно и неудержимо накоплялось и прорвалось наружу в связи с празднованием годовщины Февральской революции. 12 марта на судоремонтном заводе Архангельска состоялось торжественное собрание, организованное по решению совета профсоюзов. В присутствии более 1000 рабочих и служащих с уничтожающей критикой правительства выступили председатель совета профсоюзов меньшевик М. И. Бечин, а также профсоюзные активисты Ф. И. Наволочный, К. Н. Клюев, С. М. Цейтлин, Г. В. Успенский и другие. В частности, Бечин под бурное одобрение присутствовавших заявил: "Советская власть есть естественная и единственная защитница рабочего класса", а правительство "держится лишь при помощи заморских гостей" 109 . Вечером того же дня состоялось торжественное заседание городской думы. Выступившие на нем представители оппозиции снова подвергли марионеточное правительство беспощадной критике за попрание прав и свобод граждан, за возвращение старорежимных порядков.

Недовольство вылилось наружу и на Мурмане. Политические выступления прошли в Мурманске, Кандалакше, Александровске. Рабочие Мурманского порта и плавмастерской "Ксения" в своих выступлениях провозглашали лозунги: "Долой северное правительство!", "Долой генерал-губернатора!", "Да здравствует Российская федеративная республика!" 110 .

Происшедшие события вызвали приступ ярости в правящих кругах. Немедленно последовало "Правительственное сообщение". В нем говорилось: в заседании городской думы 12 марта некоторые лица произнесли речи, "одобряющие платформу Советской власти и клонящиеся к разрушению создаваемого у нас великого национального дела - возрождения страны". Правительство пригрозило "в корне и самыми решительными мерами прекращать всякие попытки оказать какое-нибудь содействие нашим врагам- большевикам... Виновные в демагогических выступлениях против власти и союзников, а также виновные в организации этих выступлений арестованы" 111 .

Ген. Миллер распорядился учинить над "бунтовщиками" показательный процесс в особом военном суде. Подсудимые Бенин, Клюев, Наволочный и Цейтлин были приговорены к 15 годам каторги каждый. Обвинитель на суде, главный военно-полевой прокурор Добровольский, позже вспоминал: "На меня процесс произвел тяжелое впечатление: я осознал ту пропасть, которая лежала между классовым мировоззрением рабочей среды и национально- патриотическими (читай - прорежимными. - Авт.) кругами общества" 112 . Прокурора устрашил "столь резкий политический сдвиг влево", и он предрек вспышку борьбы против режима с новой силой. И не ошибся.

В те же дни последовали репрессии и на Мурмане. "Мурманский вестник" сообщал об аресте "большевиков" с плавмастерской "Ксения" - А. Соловьева, К. Михайлова, А. Лясковского и А. Попоценко. О других арестах газета умолчала. Ген. Меинард и помощник генерал-губернатора на Мурмане В. В. Ермолов пригрозили "бунтовщикам" жестокими карами.

Диктатор Миллер телеграфировал в Омск правительству Колчака: "Часть руководителей профсоюзов в марте с. г. были арестованы как изобличенные в деятельности большевистско-коммунистического характера. Некоторые из арестованных по приговорам особого военного суда были казнены, остальные в ближайшее время предстанут перед военно-окружным судом" 113 .

После мартовского кризиса юстиция режима напоминала злобного пса, сорвавшегося с цепи. Облавы, аресты, суды, приговоры хлынули лавиной. Начальник милиции Соломбалы доносил по инстанциям: "Ночью в Соломбале... производились массовые обыски по ордерам контрразведки. Обыски производились чинами контрразведки при содействии вверенной мне части и союзных войск". 22 - 23 марта вылавливали "большевиков" в воинских частях. На следующий день арестованные солдаты Т. Глухов, П. Шереметьев, Г. Сывороткин и С. Глазков по приговору особого военного суда были расстреляны 114 . Как сообщал правительственный "Вестник", 24 и 26 марта, 5 и 6 апреля были приведены в исполнение приговоры военного суда более чем над 20 гражданами, стоявшими, по выражению газеты, на стороне Советской власти 115 . Далее сообщения "Вестника" о приговорах военных судов и приказах Миллера-Марушевского об их утверждении следовали один за другим:

17 апреля - приказ Марушевского об утверждении приговора особого военного суда к расстрелу военнослужащих П. Аншукова, Р. Печенина и А. Богданова "за покушение на предание неприятелю г. Архангельска и находящихся в нем войсковых частей и за шпионство". Тут же - приговор особого военного суда о присуждении к смертной казни "через расстреляние" военнослужащих Власова, Квитко, Дегтева, Трубина, Сирина и Юргина, а Гусева - к 4 годам каторжных работ. Сообщалось, что оба приговора приведены в исполнение.

24 апреля - сообщение о расстреле 10 человек, "приговоренных к смертной казни за измену и шпионство".

27 апреля - 9 приказов Миллера об арестах, заключении в тюрьму и ссылке целого ряда лиц "за действия, угрожающие государственному порядку и общественному спокойствию".

6 мая - снова 9 приказов главкома Марушевского об утверждении приговоров особого военного суда, предусматривавших различные наказания осужденным, в том числе смертную казнь и каторжные работы до 12 лет. В частности, к расстрелу были приговорены красноармейцы М. Зыков, А. Горохов, И. Увечное - за покушение на 3 шотландских военнослужащих и солдат, Н. Розанов - "за шпионство", солдат славяно-британского легиона Ф. Сметанин - за покушение на английского капрала. Солдат того же легиона В. Костылев - к 1 году тюрьмы "за возбуждение вражды между отдельными классами населения". Приговоры были приведены в исполнение.

21 мая - приказы ген. Марушевского об утверждении 9 приговоров Военно-окружного суда.

31 мая - постановление начальника военно-регистрационной службы полк. Рындина о наказании 6 граждан за неисполнение требований о регистрации (заключение в тюрьму на 3 месяца, штраф 3 тыс. рублей).

24 июня - приказы Марушевского об утверждении судебных приговоров: отдаче в арестантские исправительные отделения на 2,5 года прапорщика Лебедева за неисполнение приказов командования; солдата Архангелогородского полка Батаргина на 4 года каторги за самовольную отлучку; гражданина П. Мальцева - к расстрелу (заменен 15 годами каторжных работ) за организацию строительства оборонительных укреплений против союзников на о. Мудьюг (припомнили и это) и за службу в Красной Армии; солдата Архангелогородского полка А. Лупачева - к 4 годам каторги за самовольное оставление части.
1 июля - ряд приговоров Особого военного суда:

1) солдату артдивизиона И. Беганцеву - к расстрелу "за участие в покушении на предание неприятелю г. Архангельска и находящихся в нем воинских частей и за шпионство";

2) красноармейцам 1-го Архангельского партизанского отряда - Семену Соболеву, Афанасию Завьялову, Ивану Кузнецову, Юрию Маразас, Антону Нелюбовичу, Михаилу Базанову, Павлу Макунину, Сергею Тулину - к расстрелу, Григорию Ермолину и Ивану Якушкину по 15 лет каторги за участие в партизанском движении;

3) патриотам-подпольщикам Сергею Закемовскому, Даниилу Анисимову, Анне Матисон, Клавдии Блезнинои, Карлу Теснанову, Францу Антину, Яну Розенбергу и Дмитрию Прокошеву - к расстрелу, Ивану Шпаклвскому и Михаилу Леденеву - по 15 лет каторги, Андрею Индриксону и Анне Яковлевой - по 12 лет каторжных работ; Анне Матисон смертная казнь заменена бессрочной каторгой; всем по этому делу - "за способствование неприятелю в его враждебных действиях путем агитации в пользу Советской власти и подготовление вооруженного выступления для предания неприятелю г. Архангельска и находящихся в нем войск";

4) солдатам А. Шиловскому - к расстрелу, Л. Костовецкому - к 12 годам каторги за покушение на военнослужащих союзных войск.

19 августа - приказы Марушевского, утверждавшего приговоры особого военного суда матросам, солдатам и гражданским лицам, в том числе 9 человекам - к смертной казни, 3 - к 15 годам каторги, 1 - к 8 годам каторги. Девятку, приговоренную к расстрелу, составляли матросы, участвовавшие 1 августа 1918 г. в потоплении в устье Северной Двины ледоколов "Святогор" и "Микула Селянинович" с целью заграждения фарватера для кораблей интервентов и в обстреле их аэроплана. Это были Александр Терехин, Петр Даниленко, Владимир Лариков, Александр Бабурин, Павел Панченко, Антон Маковяк, Иван Бакулич, Яков Павлюченко и Кирилл Лемешко. Герои-патриоты, ставшие на защиту родной земли от нашествия иноземцев, пали от рук предателей России. Оргия расправ диктатуры Миллера со своими противниками еще более усилилась на последнем этапе ее существования.

Возвращаясь к политике правительства Чайковского-Миллера по рабочему вопросу, напомним, что это правительство от постоянной дискриминации независимых профсоюзов - действительных и единственных представителей интересов рабочего класса - переходило к их постепенной ликвидации. Уже в середине апреля 1919 г. генерал-губернатор Миллер распорядился: "Приказываю подчиненным мне учреждениям считать законными только профсоюзы, которые имеют утвержденные Окружным судом уставы, и с союзами, не имеющими таковых, никаких сношений не иметь и заявлять о них, как о незаконно существующих, подлежащих властям" 116 . Так перечеркивалось обещанное переворотчиками право граждан создавать свои независимые профсоюзы.

Марионеточной власти нужны были только "карманные" профсоюзы, действующие под девизом: "Чего изволите?". Но несмотря на то, что руководство профсоюзов области являлось почти сплошь эсеро-меньшевистским, стоявшим на антибольшевистских позициях, вытравить в них дух классового сознания так и не удалось. Уж очень тягостной была жизнь трудового человека под властью оккупационного режима. И недовольство рабочих, время от времени прорывавшееся наружу, заставляло "желтых" вождей профсоюзов то розоветь, то краснеть, а порой и открыто обличать власти в большевистском духе. Уже в апреле 1919 г. ген. Миллер сообщал Маклакову, послу бывшего правительства Керенского в Париже: "В Архангельске настроение рабочих большевистское, буржуазии - безразличное" 117 .

Когда истек год оккупации края, совет профсоюзов Архангельска подвел более чем плачевный итог политики правительства Чайковского-Миллера по рабочему вопросу. "Отношение к рабочим организациям, - говорилось в нем, - создалось такое же, как и к рабочей печати. Собрания разрешались с трудом, при непременном участии чина милиции. Заводские комитеты часто разгонялись распоряжением агентов власти, в некоторых из них реквизированы пишущие машинки, в других набегами милиции отняты печати, бланки и т. п. Характерно отметить, что даже управляющий отделом внутренних дел и губернский комиссар не знали, что эти заводские комитеты существуют на основании постановления всероссийского Временного правительства от 23 апреля 1917 г., и полагали, что это большевистские учреждения. Отдельным заводским комитетам не даются и по настоящее время разрешения на созыв собраний, для этого требуются печати профессионального союза, что не только противоречит указанному постановлению правительства, но и стоит в противоречии с положением о профессиональных союзах.

Отдельные ответственные работники профсоюзов подвергались гонениям: в частности, секретарь совета был приглашен начальником милиции, который по предложению губернского комиссара объявил, что работа секретаря в совете считается вредной, и предложил сделать надлежащие выводы, указав, что в противном случае пребывание его в пределах Северной области будет признано недопустимым.

В области урегулирования взаимоотношений между работодателями и рабочими ничего не сделано, если не считать одного распоряжения о запрещении стачек, фактически направленного только против рабочих. Отсутствием государственного вмешательства и разгулом предпринимателей обострено взаимоотношение, и недовольство доведено до крайних пределов. На казенных заводах отсутствует принцип законности и права и существует излюбленное - "чего моя нога захочет".
Управление торгового мореплавания и портов без всякого основания отказалось продлить коллективный договор и, сверх того, несмотря на вздорожание жизни, произвольно уменьшило на 50 руб. в месяц содержание тех рабочих, у которых был заключен коллективный договор; на требование заинтересованных профсоюзов и предложение совета о созыве согласительной комиссии управление ответило отказом, а правительство, к которому совет отнесся с запросом от 30 июля с. г. за N 313, указать, к какому органу власти или отдельному агенту надлежит обратиться для немедленного созыва примирительной камеры, до сего дня не дало ответа, и таким образом рабочие организации были лишены возможности, законно действуя, удовлетворить свои требования. Трудящиеся в лучшем случае могли во имя государственности терпеть ограничения, но последние, однако, были доведены до последнего предела" 118 .

Убедившись, что в тисках все ужесточавшейся военной диктатуры нет элементарных условии для защиты прав рабочих, профсоюзы Архангельска в сентябре 1919 г. решили прекратить свою деятельность. Их мотивировка была пощечиной режиму: "В связи с отсутствием гарантий нормального существования профсоюзов" 119 .

А как сложились взаимоотношения между режимом и предпринимателями? Уже отмечалось, что правительство, придя к власти, горой встало на защиту интересов торгово-промышленных и финансовых дельцов, вернуло им национализированную собственность и открыто держало их сторону в постоянных конфликтах с рабочими. Оно рассчитывало получить от предпринимателей всестороннюю поддержку, но во многом ошиблось. Миллер, как отмечено выше, оценил их позицию как "безразличную". Правительство объявило кампанию подписки на заем "Доверие" под лозунгом "защиты отечества". Но местные толстосумы раскошелиться не пожелали. Еще раз подтвердилось, что у крупного капитала нет отечества, а есть один бог - максимальная нажива. Рука об руку с заморскими дельцами они ринулись к ограблению богатств Севера и сбыту их за границу, чтобы получить заветную максимальную прибыль.

Как сообщал в марте 1919 г. Чайковскому в Париж "министр" торговли и промышленности Н. В. Мефодиев (выдвиженец крупного капитала в правительстве), только за навигацию 1918 г. из Архангельска ушло с грузами в союзные страны 57 пароходов и 4 парусника с пиломатериалами, фанерой, пушниной, куделями льна и пеньки, марганцевой рудой, смолой и т. п. При этом в Англию было направлено грузов на 2793700 английских фунтов, в США - на 679600 фунтов, во Францию - на 821300 фунтов стерлингов. "Итого по компенсационным обязательствам, - говорилось в телеграмме, - погружено в союзные страны (товаров) на приблизительную стоимость 4294700 английских фунтов". Кроме того, частные экспортеры под валютные обязательства союзников вывезли материалов на 909700 английских фунтов 120 . В пересчете на российские денежные знаки это составило свыше 150 млн. рублей. Если к ним приплюсовать стоимость товаров, вывезенных в навигацию 1919 г. на сумму 48 млн. рублей, то получается удручающий итог в 200 млн. рублей 121 . На такую сумму союзники при полном содействии марионеточной власти и местных дельцов ограбили богатства Севера.

Но в ажиотаже грабежа "хозяева" Севера не разобрались, с кем имеют дело. Хищные иностранные дельцы, навыдавав им пустых бумажек в виде компенсационных обязательств, когда дело дошло до оплаты вывезенных богатств, объявили, что стоимость их идет в счет погашения долгов России за военные поставки. Вот уж поистине: продавали - веселились, подчитали - прослезились. Как сообщал отдел иностранных дел правительства Северной области в штаб ген. Деникина, "все, что имелось в Архангельске на складах, и все, что могло интересовать иностранцев, было ими вывезено в минувшем году почти безвалютно" 122 .

Настоящему испытанию на "патриотизм" буржуазия Севера подверглась осенью 1919 г., когда с уходом союзных войск режим ген. Миллера приложил неимоверные усилия, чтобы любой ценой устоять. Мобилизация охватила все и вся. Местным богатеям было предложено сдать на "нужды обороны" всю валюту, заработанную по вывозным разрешениям. Но они опять раскошелиться не спешили: сдали лишь 5 млн., тогда как расходы только за июль-сентябрь составили более 110 млн. рублей. Тогда диктатор Миллер пошел против "своих" на крайние меры и 9 ноября издал приказ, по которому лица, не сдавшие валюту, подвергались "лишению всех прав состояния и ссылке на каторжные работы сроком от 4 до 5 лет и сверх того отобранию всего принадлежащего им имущества в казну". Дела о саботажниках передавались в военные суды 123 . Буржуазия завопила о "большевистских" методах экспроприации. Классовые союзники режима отворачивались от него, что предвещало близкий конец этого режима.

Теперь об отношении к власти крестьянства - самого многочисленного слоя населения области. Народный социалист Чайковский и его эсеровские министры были уверены почему-то, что крестьяне, как и мелкая городская буржуазия, дружно поддержат их. В официальных заявлениях новой власти навязчиво подчеркивалось, что ее политика опоры на иностранные войска проводится "при полном и единодушном согласии местного населения" (как будто его кто-то об этом спрашивал). Многие городские обыватели, соблазненные обещаниями иностранных и отечественных "благодетелей" обеспечить всем сытую и вольготную жизнь за счет поставки заморских почти дармовых пайков, очень скоро почувствовали отрезвление. Газеты сообщали о бешеном росте цен на все самое необходимое. Деревня отнеслась к новой власти по-крестьянски мудро, то есть выжидательно: поживем - увидим. И только зажиточные верхи приветствовали переворот и даже кое-где сформировали в его поддержку свои партизанские отряды (шенкурский, тарасовский).

Однако миражи о дармовых заморских пайках и вольготной жизни при оккупантах быстро рассеялись. Самозваная власть, свалившаяся на обывателей как снег на голову, первым делом пожелала создать свою собственную опору.

Главком Чаплин сразу же бросил клич - записываться добровольцами в "Северную армию". Ген. Пуль, видимо, не веря в затею Чаплина, призвал северян вступать в славяно-британский легион, обещая златые горы. Но сразу же предупреждал: "Дисциплина - британской армии. Полковые комитеты не допускаются". Это был обычный колонизаторский прием: создать туземную вооруженную силу, в которой солдаты - русские, офицеры и власть - британские. Но если для вступления в легион охотники до сытой жизни все же находились, то добровольцев в "Северную армию" оказалось ничтожное количество. Поэтому уже менее чем через месяц после переворота (20 августа) последовало постановление Верховного управления о возобновлении всеобщей воинской повинности и призыве под ружье сразу пяти возрастов (родившихся в 1897- 1893 гг.).

При этом вольнодумных граждан предупреждали, что все уклонившиеся от призыва подвергаются наказанию согласно "Уложению о наказаниях", принятому в царские времена 124 . Чайковский и его эсеровские соратники, еще находясь в Советской России, излили реки желчи на Советскую власть за введение всеобщей воинской повинности, трактуя ее как милитаризм и диктаторство большевиков. Теперь же они сами загоняли в свою армию граждан, в массе своей не понимавших, во имя чего их заставляют воевать. Мобилизация в армию, главным образом из деревни, пяти возрастов наиболее активных работников ставила крестьянские хозяйства в крайне тяжелое положение. Но этим их беды не ограничились.

Чашу крестьянского терпения переполняли постоянные реквизиции, которыми режим буквально душил деревню. Особенно тягостной была гужевая повинность. При бездорожье и большой растянутости фронта она приобретала для властей чрезвычайное значение. Поэтому генерал-губернатор Миллер 13 февраля 1919 г. распорядился: жителям "по первому требованию чинов милиции и лиц, уполномоченных на это военными властями или волостными земельными управами, выставлять на указанные ими пункты подводы с проводниками" 125 . Ослушникам грозил штраф в 3 тысячи рублей или тюремное заключение сроком на три месяца. Что означало для хозяйства изъятие на длительное время, а может, и навсегда, работника с лошадью и повозкой. Находилось немало тех, кто шел на риск и уклонялся от повинности. В ответ следовали новые приказы предавать их суду "за неподчинение властям".

Наряду с гужевой повинностью еще в октябре 1918 г. была объявлена реквизиция лошадей "для нужд армии". Но и она зачастую не исполнялась. В связи с этим ген. Миллер в разгар летних полевых работ 1919 г. издал приказ: "Ввиду неоднократных случаев недоставки владельцами лошадей в назначенное время на сгонные пункты" виновных подвергать денежному штрафу или заключению в тюрьму на три месяца 126 . Затем последовал приказ населению сдать для нужд армии шубы, шапки, шинели, брюки, мундиры, одеяла и другие вещи 127 . И снова неповинующимся грозили карами. Настроение деревни становилось все более мрачным и непредсказуемым. Оно быстро передавалось в армию.

Это вынужден был признать публично и диктатор Миллер. Выступая в августе 1919 г. на земско-городском совещании, он заявил: "Надо сказать всю правду, основное зло - это настроение. На армии отражается настроение тыла, в частности деревни. Деревня гораздо больше терпит, чем город. Солдаты главным образом взяты оттуда; в деревне производятся реквизиции; деревня несет подводную повинность и т. д. И она начинает уставать: лучше не воевать, уйти "домой" 128 . На этот раз генерал сказал наконец правду, но сказал ее лишь тогда, когда режим, как говорится, припекло.

О тревожных настроениях деревни правительственный "Вестник" писал уже в декабре 1918 г. Корреспондент газеты в "Письмах из деревни" с негодованием восклицал: "Неужели так укоренилась зараза большевизма и ничегонеделания?.. Население до сего времени не может уяснить гражданского долга по отношению к родине... Город веселится в вихре разгула, справляя "пир во время чумы", а деревня спит и во сне заявляет: "Не будите меня - я нейтральна" 129 Корреспондент явно спутал нараставшее неприятие режима с нейтральностью. В деревне день ото дня копился гнев против мобилизаций, разного рода повинностей, поборов и репрессии против неповинующихся. И он вылился в целом ряде восстаний в частях "Северной армии", основную массу которых составляли мобилизованные из деревни (о чем речь ниже).

В связи с приведенными выше признаниями ген. Миллера о том, как поступал его режим по отношению к своему тылу, есть основание сопоставить политику жестких мобилизаций и реквизиций, которую в период гражданской войны проводили в своих тылах противоборствующие стороны. Политика большевиков, как известно, получила название - "военный коммунизм". Политику ген. Миллера и других "белых" режимов следовало бы по аналогии назвать - "военный капитализм". И та, и другая огромной тяжестью ложились на гражданское население в тылу. Но этим их внешнее сходство и заканчивается.

Далее следует их глубинное различие, определявшееся различием целей. Советский "военный коммунизм" со стороны антикоммунистов всех мастей, как прежних, так и нынешних, тысячекратно предан анафеме как якобы проявление "злой воли" большевиков. Что же касается чрезвычайной политики "белых" режимов, то по отношению к ней - заговор молчания. Ей даже постыдились дать название, стремясь представить дело таким образом, будто ее не было вовсе. Но она была, господа антикоммунисты, и у Миллера, и у Колчака, и у Деникина, и у других "белых" генералов. Причем, как подтверждают неопровержимые факты, она являлась намного более жестокой и разорительной по отношению к большинству мирных граждан, чем советский "военный коммунизм".

Если чрезвычайную политику большевиков поддержало, хотя и с временными колебаниями, трудящееся крестьянство, составлявшее большинство населения страны и 75% личного состава Красной Армии, то у "белых" режимов все оказалось наоборот. В их армиях крестьянство тоже составляло большинство. Но, согнанное на фронт во имя возвращения власти помещиков и капиталистов, оно не пожелало реставрации проклятого прошлого и в конечном счете либо перешло на сторону "красных", либо разошлось по домам. Именно это стало глубинной причиной краха "белого" движения. "Военный капитализм" со всеми его жестокостями не только не предотвратил этот крах, но ускорил его. Обличителям "военного коммунизма" следовало бы хоть немного поумнеть.

Теперь - о судьбе "Северной армии" Чайковского-Миллера. Она может служить весьма наглядной иллюстрацией того, о чем сказано выше. После объявленной мобилизации пяти возрастов дела с набором обстояли весьма плачевно. На конец 1918 г., по признанию командующего "Северной армией" ген. Марушевского, "русские силы фактически еще были в зачатке, кроме отмобилизованного батальона, небоеспособного и нетвердого по духу" 130 . Причина крылась в массовом уклонении от призыва. Поэтому Марушевский и его штаб один за другим издавали грозные приказы, требуя "исполнения долга". В одном, подписанном лично Марушевским, указывалось: "Никаких изъятий по званию и роду занятий, а также отсрочек по семейному и имущественному положению никому предоставляться не будет" 131 . Против "саботажников" пошли в ход репрессии - аресты, военные суды, внесудебные высылки в каторжные места и прочие "вразумительные" меры.

В результате весной 1919 г. удалось загнать в казармы более 15 тыс. человек (по данным того же Марушевского). Летом "Северная армия" увеличилась, согласно официальным интендантским сводкам, до 50 тыс. едоков. Но лишь меньшая часть из них находилась в окопах, остальные предпочитали осесть в тыловых учреждениях. Солдаты в своей массе не желали рисковать жизнью и умирать неизвестно во имя чего. Из деревни приходили вести одна хуже другой: семьи бедствовали и разорялись. Недовольство в солдатской среде накоплялось.

Положение в частях марионеточной армии находилось под повседневным и весьма жестким контролем союзного командования. Так, 12 ноября 1918 г. замещавший уехавшего в Англию Пуля главнокомандующий вооруженными силами союзников созвал офицеров, врачей и чиновников "Северной армии", чтобы дать им наставление. Война с Германией только что закончилась. "Теперь, - заявил командующий, - цель союзников - ввести порядок в России". И главная задача - создание русской армии. На первом плане, заявил он, дисциплина, комитеты недопустимы. "Также недопустимо, чтобы солдаты имели право высказывать свое мнение и решение о том, что они желают или не желают делать". В армии - никакой политики, и пообещал, что вместе с ген. Пулем "примем все меры к тому, чтобы этого явления не было" 132 . Собравшимся дали четко понять, кто заправляет "Северной армией". Временный командующий вместе с тем выразил опасения, "что уже возникли трения" между офицерами-добровольцами и теми, кто призван по мобилизации. Это была первая трещина, предвещавшая впереди глубокий разлом.

Уже в декабре 1918 г. для правительства Чайковского прозвенел первый сигнал тревоги: вспыхнул бунт солдат в Архангелогородском полку, стоявшем под носом у правительства. Причина - нежелание идти на фронт. В окнах казарм появились красные флаги в знак отказа солдат воевать против "красных". Взъярилась власть, переполошились союзники. По приказу Марушевского "мятежники" подверглись обстрелу из бомбометов и пулеметов. Бунт, по выражению генерала, был "пресечен". Роты выстроили на плацу, и Марушевский потребовал выдать зачинщиков, "а если роты таковых выдавать не будут - взять каждого десятого человека по шеренгам и расстрелять на месте". 13 человек выдали. Под конвоем взвода англичан их вывели к месту казни и тут же расстреляли. Без суда" 3 . 2-ю и 3-ю роты обезоружили и заперли в барак под охраной английского караула. Как вспоминает Марушевский, узнав о расстреле солдат, Чайковский воскликнул: "Как, без суда?". Но... тут же капитулировал перед генералом. "Правительство, - пишет Марушевский, - признало мои действия правильными и отвечающими обстановке". В правительственном "Вестнике" он назвал случившееся "небольшим недоразумением" и пообещал, что подобные "случайности" "мною допущены не будут" 134 .

Но самоуверенность командующего оказалась пустой бравадой. Уже в мае 1919 г. вспыхнули серьезные волнения во фронтовых частях: первое - в 3-м полку в Тулгасе, второе - в 8-м полку в Пинеге. Воинствующий пыл командующего заметно угас, и он вынужден был признать: "Если союзные войска будут отозваны, наша молодая армия, лишенная к тому же и материальной поддержки в виде иностранного пайка, муки и т. д., не устоит" 135 . На этот раз мятежников с помощью союзных войск удалось укротить, отдав многих зачинщиков в руки военно-полевых судов. Но не надолго.

Не добавляло оптимизма и настроение в войсках союзников. Весной 1919 г. взбунтовались солдаты двух американских частей, требуя отправки домой. Зачинщиков схватили, но судить не рискнули, боясь возмушения американской общественности. И, опасаясь худшего, американское командование во главе с ген. Ричардсоном с весны начало постепенную эвакуацию своих войск. Настроение у французов и англичан было не лучше: для солдат война на далеком Севере давно стала бессмысленной и безнадежной. Ген. Миллер в начале апреля 1919 г. телеграфировал в Париж: "Благодаря неустойчивому политическому курсу в Европе и Америке (имелась в виду колеблющаяся позиция правящих кругов Запада под давлением общественности этих стран по вопросу продолжения интервенции. - Авт.) американские войска к бою не готовы. Французские войска устали и деморализованы, англичане кое-как держатся... Если союзники будут отозваны, как это американцы уже делают, дело будет проиграно" .

Источники 


1. Савинков Б. В. Борьба с большевиками. - Варшава, 1920. С. 26.
2. Мельгунов С. П. Воспоминания и дневники. - Париж, 1964, вып. 2. Ч. 3. С. 20.

3. Мельгунов С. П. Н. В. Чайковский в годы гражданской войны. - Париж, 1929. С. 52.

4. Журн. "На чужой стороне". - Берлин, 1923, N2. С. 188.

5. Там же, с. 192.

6. Мельгунов С. П. Воспоминания и дневники. Вып. 2. Ч. 3. С. 17.

7. Заброшенные в небытие. Интервенция на Русском Севере (1918 - 1919) глазами ее участников. - Архангельск, 1997. Приложение документов. С. 465.

8. Там же, с. 444.

9. Вестник правительства Северной области, 6.VII.1919 (далее - Вестник ВПСО).

10. Государственный архив Российской Федерации (далее - ГАРФ), ф. 18, оп. 1, д. 8, л. 30.

11. Заброшенные в небытие. С. 443.

12. Там же, с. 436 - 442.

13. Деникин А. И. Очерки русской смуты. - Берлин, 1926. Т. 5. С. 40.

14. Белый Север. 1918 - 1920 гг. Мемуары и документы. - Архангельск, 1993. Вып. 1. С. 8.

15. Там же, с. 9.

16. Там же.

17. Голдин В. И. Интервенция и антибольшевистское движение на Русском Севере 1918 - 1920 - М., 1993. С. 40 - 42.

18. Документы внешней политики СССР. - М., 1956. Т. 1.

19. Белый Север. Вып. 1. С. 9.

20. Голдин В. И. Указ. соч. С. 46 - 50.

21. Там же, с. 53.

22. Там же, с. 49 - 50.

23. Киселев А. А., Климов Ю. Н. Мурман в дни революции и гражданской войны. - Мурманск, 1977. С. 174 - 175.

24. Там же, с. 176.

25. Голдин В. И. Указ. соч. С. 52.

26. Белое дело. - Берлин, 1928. Т. 4. С. 13.

27. Там же, с. 14.

28. Там же, с. 15.

29. Там же, с. 14 - 15.

30. Вестник ВПСО. 3.XI.1918.

31. Проблемы отечественной истории. Сб. научных статей. - М., 1994. Вып. 3. С. 57.

32. Белое дело. - Берлин, 1927. Т. 3. С. 8.

33. Голдин В. И. Указ. соч. С. 68.

34. Проблемы отечественной истории. Вып. 3. С. 56.

35. Вестник ВПСО, N 1. 10.X.1918. Архангельск.

36. Ротштейн Э. Когда Англия вторглась в Советскую Россию. - М., 1982. С. 110.

37. Там же.

38. Белое дело. Т. 4. С. 19.

39. Заброшенные в небытие. С. 444.
40. Вестник Верховного управления Северной области (далее - Вестник ВУСО), N 1. 10.VIII.1918. Архангельск.
41. Голдин В. И. Указ. соч. С. 73.

42. ГАРФ, ф. 16, оп. 1, д. 60, л. 24.

43. ГАРФ, ф. 18, оп. 1, д. 8, л. 4.

44. Там же, л. 12.

45. ГАРФ, ф. 16, оп. 1, д. 1, л. 30.

46. Там же, д. 60, л. 35.

47. Там же, л. 32.

48. Там же, л. 29.

49. Там же, л. 30.

50. Там же, д. 1, л. 67.

51. ГАРФ, ф. 17, оп. 1, д. 20, л. 46.

52. Там же, л. 45.

53. Вестник ВУСО. 14.IX.1918.

54. Вестник ВУСО. 11.IX.1918.

55. Вестник ВУСО. 3.X.1918.

56. Вестник ВПСО. 20.XI.1918.

57. Вестник ВПСО. 24.1.1919.

58. Бюллетень Совещания членов Учредительного собрания. Париж, 1921, N 2. С. 10.

59. Белое дело. Т. 3. С. 51.

60. Минц И. Английская интервенция и северная контрреволюция. М., 1931. Приложение документов. С. 249.

61. Вестник ВУСО. 10.VIII.1918.

62. Там же.

63. Возрождение Севера. Архангельск. 18.VIII.1918.

64. Мельгунов С. П. Воспоминания и дневники. Вып. 2. Ч. 3. С. 10, 24.

65. Вестник ВУСО. 18.VIII.1918.

66. ГАРФ, ф. 16, оп. 1, д. 1, л. 52.

67. ГАРФ, ф. 3691, оп. 1, д. 105, л. 15.

68. Там же, л. 56.

69. Вестник ВУСО. 1.IX.1918.

70. Белое дело. Берлин, 1926. Т. 1. С. 44.

71. ГАРФ, ф. 16, оп. 1, д. 34, лл. 31, 37, 38.

72. Там же, д. 105, л. 238.

73. Там же, л. 244.

74. Там же, д. 103, л. 13.

75. Там же, л. 66.

76. Вестник ВУСО. 17. IX. 1918.

77. ГАРФ, ф. 3691, оп. 1, Д. 110, лл. 67, 71, 101.

78. Там же, л. 78.

79. Там же, л. 31.

80. Там же, лл. 50 - 56.

81. Там же, лл. 3 - 5.

82. Там же, л. 97.

83. ГАРФ, ф. 18, оп. 1, д. 21, л. 47.

84. Там же, лл. 49 - 109.

85. Потылицин А. И. Белый террор на Севере. 1918 - 1920. Архангельск, 1931. С. 22.

86. Белый Север. 1918 - 1920. Мемуары и документы. Архангельск, 1993. Вып. 2. С. 138.

87. ГАРФ, ф. 3691, оп. 1, Д. 114, лл. 4 - 9.

88. Там же, д. 4, лл. 1 - 15.

89. ГАРФ, ф. 16, оп. 1, д. 60, л. 28.

90. Голдин В. И. Указ. соч. С. 103.

91. Вестник ВПСО. 16.III.1919.

92. Вестник ВУСО. 10.VIII.1918.

93. Рассказов П. П. Записки заключенного. Архангельск, 1952. С. 64.

94. Там же, с. 23.

95. ГАРФ, ф. 3691, оп. 1, д. 103, лл. 59, 251,260.

96. Там же, лл. 401, 405.

97. Голдин В. И. Указ. соч. С. 129 - 130.

98. Минц И. Указ. соч. Приложение документов. С. 247.

99. Игнатьев В. И. Некоторые факты и итоги 4 лет гражданской войны (1917- 1921 гг.). М., 1922. 4.1. С. 45.

100. Вестник ВПСО. 4.VI.1919.

101. Овсянкин Е. И. Архангельск в годы революции и военной интервенции. 1917- 1920. Архангельск, 1987. С. 142 - 143.

102. Там же, с. 144.

103. ГАРФ, ф. 16, оп. 1, д. 1, л. 11.

104. Овсянкин Е. И. Указ. соч. С. 145.

105. Рабочий Севера, Архангельск. 5.1.1919.

106. Возрождение Севера, 10.X.1918.

107. Вестник ВПСО. 15.III.1919.

108. Там же.

109. Голдин В. И. Указ. соч. С. 130.

110. Киселев А. А., Климов Ю. Н. Указ, соч. С. 181.

111. Вестник ВПСО. 14.III.1919.

112. Белый Север. Вып. 2. С. 47.

113. ГАРФ, ф. 176, оп. 3, д. 16, л. 8.

114. Голдин В. И. Указ. соч. С. 195 - 196.

115. Вестник ВПСО. 15.IV.1919.

116. Вестник ВПСО. 18.VII.1919.

117. ГАРФ, ф. 17, оп. 1, д. 44, л. 59.

118. Минц И. Указ, соч., приложение документов. С. 247 - 248.

119. Вестник ВПСО. 16.X.1919.

120. ГАРФ, ф. 17, оп. 1, д. 44, л. 52.

121. Минц И. Указ. соч. С. 138 - 140.

122. Там же. С. 138.

123. Вестник ВПСО. 9.XI.1919.

124. Вестник ВУСО. 25.VIII.1918.

125. Вестник ВПСО. 15.II.1919.

126. Вестник ВПСО. 16.VII.1919.

127. Вестник ВПСО. 7.XII.1919.

128. Возрождение Севера, 13.VIII.1919.

129. Вестник ВПСО. 6.XII.1919.

130. Белое дело, Берлин, 1926. Т. 1. С. 44.

131. Вестник ВПСО. 3.1.1919.

132. Вестник ВПСО. 16.XI.1918.

133. Белое дело. Т. 1. С. 52.

134. Вестник ВПСО. 13.XII.1918.

135. Белое дело. Т. 2. С. 55, 57.

136. ГАРФ, ср. 17, оп. 1, д. 44, л. 59 об.