Политические репрессии в СССР: реальные масштабы и спекулятивные построения

Автор: Земсков Виктор Николаевич — доктор исторических наук, профессор, гл. науч. сотрудник Института Российской истории РАН 
Источник: Политическое просвещение. 2013. №6. С. 107-137

Человеческая жизнь бесценна. Убийство невинных людей нельзя оправдать — будь то один человек или миллионы. Но исследователь не может ограничиваться нравственной оценкой исторических событий и явлений. Его долг — воскрешение подлинного облика нашего прошлого. Тем более, когда те или иные его аспекты становятся объектом политических спекуляций. Всё это в полной мере относится к проблеме статистики (масштаба) политических репрессий в СССР. В настоящей статье сделана попытка объективно разобраться в этом остром и болезненном вопросе.

К концу 1980-х годов историческая наука оказалась перед острой необходимостью доступа к секретным фондам силовых ведомств (бывшим и настоящим), так как в литературе, по радио и телевидению постоянно назывались разные оценочные, виртуальные цифры репрессий, ничем не подтверждённые, и которых нам, профессиональным историкам, нельзя было вводить в научный оборот без соответствующего документального подтверждения.

Во второй половине 1980-х годов на какое-то время сложилась несколько парадоксальная ситуация, когда снятие запрета на публикацию работ и материалов по этой теме сочеталось с традиционным недостатком источниковой базы, так как соответствующие архивные фонды по-прежнему были закрыты для исследователей. По своему стилю и тональности основная масса публикаций периода горбачёвской «перестройки» (да и позднее тоже) носила, как правило, резко разоблачительный характер, находясь в русле развернутой тогда пропагандистской антисталинской кампании (мы имеем, прежде всего, в виду многочисленные публицистические статьи и заметки в газетах, журнале «Огонёк» и т. п.). Скудность конкретно-исторического материала в этих публикациях с лихвой перекрывалась многократно преувеличенной «самодельной статистикой» жертв репрессий, поражавшей читательскую аудиторию своим гигантизмом.

В начале 1989 года по решению Президиума Академии наук СССР была создана комиссия Отделения истории АН СССР во главе с членом-корреспондентом Академии наук СССР Ю.А. Поляковым по определению потерь населения. Будучи в составе этой комиссии, мы в числе первых историков получили доступ к ранее не выдававшейся исследователям статистической отчётности ОГПУ-НКВД-МВД-МГБ, высших органов государственной власти и органов государственного управления СССР, находившейся на специальном хранении в Центральном государственном архиве Октябрьской революции (ЦГАОР СССР), переименованном ныне в Государственный архив Российской Федерации (ГАРФ).

Комиссия Отделения истории действовала в конце 80-х — начале 90-х годов и уже тогда нами была опубликована серия статей по статистике репрессий, заключённых, спецпоселенцев, перемещенных лиц и т. д.* В дальнейшем и до настоящего времени мы продолжали эту работу.

Ещё в начале 1954 года в МВД СССР была составлена справка на имя Н.С. Хрущёва о числе осуждённых за контрреволюционные преступления, то есть по 58-й статье Уголовного кодекса РСФСР и по соответствующим статьям УК других союзных республик, за период 1921—1953 годов. (Документ подписали три человека — Генеральный прокурор СССР Р.А. Руденко, министр внутренних дел СССР С.Н. Круглов и министр юстиции СССР К.П. Горшенин).

В документе говорилось, что, по имеющимся в МВД СССР данным, за период с 1921 года по настоящее время, то есть до начала 1954 года, за контрреволюционные преступления было осуждено Коллегией ОГПУ, тройками НКВД, Особым совещанием, Военной коллегией, судами и военными трибуналами 3 777 380 человек, в том числе к высшей мере наказания — 642 980 (см.: Государственный архив Российской Федерации (ГАРФ). Ф. 9401. Оп. 2. Д. 450).

В конце 1953 года в МВД СССР была подготовлена ещё одна справка. В ней на основе статистической отчетности 1-го спецотдела МВД СССР называлось число осуждённых за контрреволюционные и другие особо опасные государственные преступления за период с 1 января 1921-го по 1 июля 1953 года — 4 060 306 человек (5 января 1954 г. на имя Г.М. Маленкова и Н.С. Хрущёва было послано письмо за подписью С.Н. Круглова с содержанием этой информации).

Эта цифра слагалась из 3 777 380 осуждённых за контрреволюционные преступления и 282 926 — за другие особо опасные государственные преступления. Последние были осуждены не по 58-й, а по другим приравненным к ней статьям, прежде всего по пп. 2 и 3 ст. 59 (особо опасный бандитизм) и ст. 193-24 (военный шпионаж). К примеру, часть басмачей была осуждена не по 58-й, а по 59-й статье (см. таблицу 1).

Следует иметь в виду, что понятия «арестованные» и «осуждённые» не являются тождественными. В общую численность осуждённых не входят те арестованные, которые в ходе предварительного следствия, то есть до осуждения, умерли, бежали или были освобождены.

Вплоть до конца 1980-х годов в СССР эта информация являлась государственной тайной. Впервые подлинная статистика осуждённых за контрреволюционные преступления (3 777 380 за 1921—1953 гг.) была опубликована в сентябре 1989 года в статье В.Ф. Некрасова в «Комсомольской правде». Затем более подробно эта информация излагалась в статьях А.Н. Дугина (газета «На боевом посту», декабрь 1989 г.), В.Н. Земскова и Д.Н. Нохотович (Аргументы и факты, февраль 1990 г.), в других публикациях В.Н. Земскова и А.Н. Дугина. Число осуждённых за контрреволюционные и другие особо опасные государственные преступления (4 060 306 за 1921—1953 гг.) впервые было обнародовано в 1990 году в одной из статей члена Политбюро ЦК КПСС А.Н. Яковлева в газете «Известия». Более подробно эту статистику (I спецотдела МВД), с динамикой по годам, опубликовал в 1992 году В.П. Попов в журнале «Отечественные архивы».

Мы специально привлекаем внимание к этим публикациям, потому что именно в них содержится подлинная статистика политических репрессий. В конце 1980-х — начале 1990-х годов они являлись, образно говоря, каплей в море по сравнению с многочисленными публикациями иного рода, в которых назывались недостоверные цифры, как правило, многократно преувеличенные.

Реакция общественности на публикацию подлинной статистики политических репрессий была неоднозначной. Нередко высказывались предположения, что это фальшивка. Публицист А.В. Антонов-Овсеенко, акцентируя внимание на том, что эти документы подписывали такие заинтересованные лица, как Руденко, Круглов и Горшенин, внушал в 1991 году читателям «Литературной газеты»: «Служба дезинформации была на высоте во все времена. При Хрущёве тоже… Итак, за 32 года — менее четырёх миллионов. Кому нужны такие преступные справки, понятно» (Антонов-Овсеенко А.В. Противостояние // Литературная газета, 3 апреля 1991 г. С. 3). Несмотря на уверенность А.В. Антонова-Овсеенко, что эта статистика является дезинформацией, мы позволим себе смелость утверждать, что он ошибается. Это подлинная статистика, составленная путем суммирования за 1921—1953 годы соответствующих данных, имеющихся в I спецотделе.

Этот спецотдел, входивший в разное время в структуру ОГПУ, НКВД, МГБ (с 1953 г. и по настоящее время — МВД), занимался сбором полной информации о числе осуждённых по политическим мотивам у всех судебных и внесудебных органов. I спецотдел — это орган не дезинформации, а сбора всеобъемлющей объективной информации.

Вслед за А.В. Антоновым-Овсеенко с резкой критикой в наш адрес выступил в 1992 году другой публицист — Л.Э. Разгон (см.: Разгон Л.Э. Ложь под видом статистики: Об одной публикации в журнале «Социологические исследования» // Столица. 1992. № 8. С. 13—14). Смысл обвинений Антонова-Овсеенко и Разгона сводился к тому, что, мол, В.Н. Земсков занимается фальсификацией, оперируя сфабрикованной статистикой, и что документы, которыми он пользуется, будто бы недостоверны и даже фальшивы. Причём Разгон намекал на то, что Земсков причастен к изготовлению этих фальшивых документов. При этом они не смогли подкрепить подобные обвинения сколько-нибудь убедительными доказательствами. Мои ответы на критику Антонова-Овсеенко и Разгона в наш адрес были опубликованы в 1991—1992 годах в академических журналах «История СССР» и «Социологические исследования» (см.: История ССР. 1991. № 5. С. 151—152; Социологические исследования. 1992. № 6. С. 155—156).

Резкое неприятие Антоновым-Овсеенко и Разгоном наших публикаций, опирающихся на архивные документы, вызывалось также их стремлением «спасти» свою «самодельную статистику», не подтверждавшуюся никакими документами и являвшуюся не более чем плодом их собственного фантазирования. Так, Антонов-Овсеенко ещё в 1980 году опубликовал в США на английском языке книгу «Портрет тирана», где назвал число арестованных по политическим мотивам только за период 1935—1940 годов — 18,8 млн. человек (см.: Antonov-Ovseenko A. The Time of Stalin: Portrait of a Tyrany. — New York, 1980. P. 212). Наши же публикации, с опорой на архивные документы, прямо разоблачали эту «статистику» как чистое шарлатанство. Отсюда и проистекали их, Антонова-Овсеенко и Разгона, неуклюжие попытки представить дело так, что их «статистика» правильная, а Земсков якобы является фальсификатором и публикует сфабрикованную статистику.

Со стороны Л.Э. Разгона была предпринята попытка противопоставить архивным документам свидетельства репрессированных сотрудников НКВД, с которыми он общался в заключении. По словам Разгона, «в начале 1940 года встретившийся мне на одной из пересылок бывший начальник финансового отдела НКВД на вопрос: “Сколько же посадили?” — призадумался и ответил: знаю, что на 1 января 1939 года в тюрьмах и лагерях находилось около 9 миллионов живых заключенных» (Разгон Л.Э. Ложь под видом статистики: Об одной публикации в журнале «Социологические исследования» // Столица. 1992. № 8. С. 14).

Нам, профессиональным историкам, прекрасно известно, насколько сомнительна подобного рода информация и как опасно вводить её в научный оборот без тщательной проверки и перепроверки. Детальное изучение текущей и сводной статистической отчётности НКВД привело, как и следовало ожидать, к опровержению указанного «свидетельства» — в действительности в начале 1939 года в лагерях, колониях и тюрьмах насчитывалось около 2 млн. заключенных, из них 1 млн. 317 тыс. — в лагерях (см.: ГАРФ. Ф. 9413. Оп. 1. Д. 6. Л. 7—8; Ф. 9414. Оп. 1. Д. 1154. Л. 2—4; Д. 1155. Л. 2, 20—22).

Попутно заметим, что общее число заключённых во всех местах лишения свободы (лагеря, колонии, тюрьмы) на определённые даты редко когда превышало 2,5 млн. Обычно оно колебалось в разные периоды от 1,5 млн. до 2,5 млн. Наивысшее количество заключённых за всю советскую историю нами зафиксировано по состоянию на 1 января 1950 года — 2 760 095 человек, из них 1 416 300 — в лагерях, 1 145 051 — в колониях и 198 744 — в тюрьмах (см.: ГАРФ. Ф. 9414. Оп. 1. Д. 330. Л. 55; Д. 1155. Л. 1—3; Д. 1190. Л. 1—34; Д. 1390. Л. 1—21; Д. 1398. Л. 1; Д. 1426. Л. 39; Д. 1427. Л. 132—133, 140—141, 177—178). 

Поэтому нельзя всерьёз воспринимать, к примеру, утверждения того же А.В. Антонова-Овсеенко, что после войны в лагерях и колониях ГУЛАГа содержалось 16 млн. заключенных (см.: Антонов-Овсеенко А.В. Противостояние // Литературная газета, 3 апреля 1991 г. С. 3). Надо понимать, что на ту дату, которую имеет в виду Антонов-Овсеенко (1946 г.), в лагерях и колониях ГУЛАГа содержалось не 16 млн., а 1,6 млн. заключенных. Следует все-таки обращать внимание на запятую между цифрами.

Главную причину роста численности заключённых в конце 1940-х — начале 1950-х годах следует усматривать в успехах правоохранительных органов в борьбе с уголовной преступностью. Это — положительный результат деятельности плеяды прототипов Жеглова и Шарапова из телевизионного фильма «Место встречи изменить нельзя», их успехов в обуздании распоясавшейся уголовной стихии. Что касается политических репрессий, то таковые, конечно, тогда тоже имели место, но по своим масштабам, как это видно из таблиц 1 и 3, намного уступали уровню 1937—1938 годов.

Составной частью системной фальсификации советской истории периода 1930-х — 40-х годов является намеренное отождествление немецких лагерей смерти (особенно Освенцима) с гулаговскими лагерями. Однако отождествлять их, мягко говоря, некорректно. Только за период 1936—1940 годов из лагерей ГУЛАГа (без учёта сотен тысяч освобождённых из колоний, тюрем и ссылки) по отбытии установленных сроков и досрочно было освобождено в общей сложности 1 554 394 заключённых, в том числе 369 544 — в 1936 году, 364 437 — в 1937-м, 279 966 — в 1938 году, 223 622 — в 1939-м и 316 825 — в 1940 году (см.: ГАРФ. Ф. 9414. Оп. 1. Д. 1155. Л. 2). Что же касается узников гитлеровского концлагеря Освенцим, то им пути на свободу не было — они сотнями тысяч заживо сжигались в крематориях и газовых камерах. И как же в свете этого можно отождествлять Освенцим и лагеря ГУЛАГа? Ведь некорректность подобного отождествления совершенно очевидна. 

В сталинский период и в течение нескольких лет после смерти Сталина система мест заключения была трёхчленной и выглядела так: исправительно-трудовые лагеря (ИТЛ) — исправительно-трудовые колонии (ИТК) — тюрьмы. Систему ИТЛ принято называть гулаговскими лагерями. Последние в течение 1956—1961 годов были ликвидированы (см.: Система исправительно-трудовых лагерей в СССР. 1923—1960: Справочник / Сост. М.Б. Смирнов. — М., 1998. С. 60—62), и установилась существующая и поныне несколько иная система мест заключения, но тоже трёхчленная: исправительно-трудовые колонии строгого режима — исправительно-трудовые колонии общего режима — тюрьмы. Причём современные исправительно-трудовые колонии строгого режима мало чем отличаются от бывших гулаговских лагерей. 

В процессе свёртывания лагерной системы важное значение имело постановление ЦК КПСС и Совета Министров СССР № 1443—719с от 25 октября 1956 года, которое признало «нецелесообразным дальнейшее существование ИТЛ МВД СССР как не обеспечивающих выполнения важнейшей государственной задачи — перевоспитания заключённых в труде» (там же. С. 60). Это постановление касалось только ИТЛ, а на существование ИТК и тюрем никак не посягало. Более того, неликвидированные ИТЛ впоследствии должны были быть преобразованы в ИТК, а ГУЛАГ получил новое название — ГУИТК (Главное управление исправительно-трудовых колоний).

Подчёркиваем: ГУЛАГ не был ликвидирован — он был преобразован в ГУИТК. Глаголы «ликвидировать» и «преобразовать» — далеко не синонимы. Поэтому в какой-то мере является заблуждением распространённое представление, что ГУЛАГ существовал только при Сталине, а уже при Хрущёве был «ликвидирован». Фактически же ГУЛАГ в преобразованном виде и с изменённым названием продолжал существовать как при Хрущёве, Брежневе, Андропове и Черненко, так и при Горбачёве, Ельцине и последующих президентах. Сталинское творение в лице ГУЛАГа оказалось бессмертным — его можно только преобразовывать, менять названия и т. п., но ликвидировать невозможно. 

К сказанному надо добавить, что в середине и во второй половине 1950-х годов произошли довольно радикальные качественные изменения в составе заключённых. В этот период стремительно уменьшались численность и удельный вес политических. Из таблицы 2 видно, что с 1 января 1952-го по 1 января 1959 года количество последних в лагерях и колониях ГУЛАГа понизилось в 52,4 раза (с 579 757 до 11 059 человек), а их удельный вес в общем составе заключённых упал с 23,1% до 1,3%. Этот факт мы расцениваем как самый значимый в ряду всех позитивных изменений, произошедших в ситуации с заключёнными в 1953—1959 годах.


Масштабы осуждений по политическим мотивам в середине и конце 50-х годов стали многократно ниже, чем в начале 50-х, не говоря уже о 30-х — 40-х годах. В 1958 году по обвинениям в контрреволюционных преступлениях было осуждено 1 553 человека, из них 69 приговорено к расстрелу (см.: ГАРФ. Ф. 9492. Оп. 6. Д. 30. Л. 11). Для сравнения: в 1952 году эти показатели составляли соответственно 28 800 и 1 612 человек (см. таблицу 1). Таким образом, в 1958 году по сравнению с 1952-м это было в 18,5 раз меньше по общему числу осуждённых «политических преступников» и в 23,4 раза — по количеству смертных приговоров. Данный факт мы тоже относим к числу наиболее значимых в изменении ситуации с заключёнными в послесталинское время.
После 1953 года шло быстрое приближение СССР к западным странам по такому показателю, как число заключённых в среднем на 1 млн. населения. По данным на 1 января 1959 года, в ФРГ этот показатель составил 2 629, Франции — 2 003, США — 1 095, Англии — 572 человек. В СССР по союзным республикам на ту же дату это выглядело так: РСФСР — 6 098, Казахстан — 4 876, Эстония — 3 086, Грузия — 2 864, Латвия — 2 630, Киргизия — 2 463, Туркмения — 2 182, Азербайджан — 2 012, Узбекистан — 1 983, Армения — 1 715, Таджикистан — 1 531, Украина — 1 486, Молдавия — 1 419, Литва — 1 371, Белоруссия — 1 075 человек (см.: там же. Ф. 9 414. Оп. 1. Д. 1 427. Л. 103—104).

В лагерях и других местах лишения свободы России и Казахстана содержалось значительное число заключённых, этапированных из других союзных республик. Это и привело к тому, что наличие заключённых на 1 млн. населения в РСФСР и Казахстане существенно превышало аналогичные показатели и по другим регионам СССР, и по западным странам.

В сравнении СССР с другими странами по такому показателю, как наличие заключённых на 1 млн. населения, имеются сложности, влияющие на степень адекватности и корректности подобных сопоставлений. Во многих западных странах широко практиковалось вынесение приговоров, влекущих за собой не лишение свободы, а уплату штрафов. В ФРГ в 1954 году насчитывалось 461 084 осуждённых, из них только 139 908 находились в заключении (137 150 — в исправительных тюрьмах и 2 758 — в каторжных тюрьмах), а 320 501 человек (почти 70%) были приговорены к штрафу. В таких странах, как США и Англия, удельный вес приговорённых к уплате штрафов в общем числе осуждённых был ещё выше, чем в ФРГ (см.: там же. Л. 105). Данное обстоятельство весьма затрудняет делать достаточно адекватные и корректные сопоставления СССР с западными странами относительно наличия заключённых (осуждённых) на 1 млн. населения.

А.В. Антонов-Овсеенко и Л.Э. Разгон были бессильны предотвратить массовый ввод в научный оборот архивных документов, включая и ненавистную им статистику репрессий. Данное направление исторической науки стало прочно опираться на документальную архивную базу (и не только в нашей стране, но и за рубежом). В этой связи в 1999 году А.В. Антонов-Овсеенко, по-прежнему пребывая в глубоко ошибочном убеждении, что опубликованная Земсковым статистика является фальшивой, а его, Антонова-Овсеенко, «собственная статистика» якобы правильной (в действительности чудовищно извращённой), вновь с прискорбием констатировал: «Служба дезинформации была на высоте во все времена. Жива она и в наши дни, иначе как объяснить “сенсационные” открытия В.Н. Земскова? К сожалению, явно сфальсифицированная (для архива) статистика облетела многие печатные издания и нашла сторонников среди учёных» (Антонов-Овсеенко А.В. Чёрные адвокаты // Возрождение надежды. — М., 1999. № 8. С. 3). Этот «крик души» был не более чем гласом вопиющего в пустыне, бесполезным и безнадёжным (для Антонова-Овсеенко). Идея «явно сфальсифицированной (для архива) статистики» уже давно воспринимается в учёном мире как на редкость нелепая и абсурдная; подобные оценки не вызывают иной реакции, кроме недоумения и иронии.

Таков был закономерный результат схватки между профессионализмом и дилетантизмом — ведь в конечном итоге профессионализм обязан победить. «Критика» Антонова-Овсеенко и Разгона в наш адрес находилась тогда в общем русле наступления воинствующего дилетантизма с целью подмять под себя историческую науку, навязать ей свои правила и приёмы научного (вернее: псевдонаучного) исследования, с профессиональной точки зрения совершенно неприемлемые.

Однажды в 1990-х годах А.В. Антонов-Овсеенко явился в Институт российской истории РАН с целью, ни много ни мало, «просветить» Ю.А. Полякова, ставшего к тому времени академиком РАН. На такой шаг его, Антонова-Овсеенко, сподобили дошедшие до него слухи, что академик Ю.А. Поляков покровительствует Земскову и считает публикуемую им статистику достоверной. Дабы положить конец такому «безобразию», он и явился на аудиенцию с Ю.А. Поляковым в надежде переубедить его. Преследуя данную «просветительскую» цель, Антонов-Овсеенко подарил Полякову копии своих статей и выступлений, опубликованных в различных журналах и газетах. Ю.А. Поляков, хорошо осведомленный о характере этой писанины, после ухода «просветителя» все эти подаренные копии, не читая, выбросил. Чуть позднее на мой вопрос, почему он сразу выбросил эти «произведения», предварительно не просмотрев их, Ю.А. Поляков ответил: «У меня нет времени читать эти глупости».

Свою лепту в фальсификацию вопроса о численности заключённых внёс и Н.С. Хрущёв, который написал в своих мемуарах: «…Когда Сталин умер, в лагерях находилось до 10 млн. человек» (Мемуары Никиты Сергеевича Хрущёва // Вопросы истории. 1990. № 3. С. 82). Если даже понимать термин «лагеря» широко, включая в него также колонии и тюрьмы, то и с учётом этого в начале 1953 года насчитывалось около 2,6 млн. заключённых (см.: Население России в XX веке: Исторические очерки. — М., 2001. Т. 2. С. 183).

В Государственном архиве Российской Федерации (ГАРФ) хранятся копии докладных записок руководства МВД СССР на имя Н.С. Хрущёва с указанием точного числа заключённых, в том числе и на момент смерти И.В. Сталина. Следовательно, Н.С. Хрущёв был прекрасно информирован о подлинной численности заключённых и преувеличил её почти в 4 раза преднамеренно.

Большой резонанс в обществе вызвала публикация Р.А. Медведева в «Московских новостях» (ноябрь 1988 г.) о статистике жертв сталинизма (Медведев Р.А. Наш иск Сталину // Московские новости, 27 ноября 1988 г.). По его подсчётам, за период 1927—1953 годов было репрессировано около 40 млн. человек, включая раскулаченных, депортированных, умерших от голода в 1933 году и др. 

В 1989—1991 годах эта цифра была одной из наиболее популярных при пропаганде преступлений сталинизма и довольно прочно вошла в массовое сознание.

На самом деле такого количества (40 млн.) не получается даже при самом расширенном толковании понятия «жертвы репрессий». В эти 40 млн. Р.А. Медведев включил 10 млн. раскулаченных в 1929—1933 годы (в действительности их было около 4 млн.), почти 2 млн. выселенных в 1939—1940 годах поляков (в действительности — около 380 тыс.), и в таком духе абсолютно по всем составляющим, из которых слагалась эта астрономическая цифра.

Однако эти 40 млн. скоро перестали удовлетворять «растущим потребностям» определённых политических сил в очернении отечественной истории советского периода. В ход пошли «изыскания» американских и других западных советологов, согласно которым в СССР от террора и репрессий погибли 50—60 млн. человек. Как и у Р.А. Медведева, все составляющие подобных расчётов были чрезвычайно завышены; разница же в 10—20 млн. объяснялась тем, что Р.А. Медведев начинал отсчёт с 1927 года, а западные советологи — с 1917-го. Если Р.А. Медведев оговаривал в своей статье, что репрессии не всегда смерть, что большая часть раскулаченных осталась жива, что из репрессированных в 1937—1938 годах расстреляна меньшая часть и т. д., то ряд его западных коллег называл цифру в 50–60 млн. человек как физически истреблённых и умерших в результате террора, репрессий, голода, коллективизации и др. Словом, потрудились над выполнением заказов политиков и спецслужб своих стран с целью дискредитировать в наукообразной форме своего противника по «холодной войне», не гнушаясь фабриковать прямую клевету.

Это, конечно, не означает, что в зарубежной советологии не было исследователей, старавшихся объективно и добросовестно изучать советскую историю. Крупные учёные, специалисты по советской истории А. Гетти (США), С. Виткрофт (Австралия), Р. Дэвис (Англия), Г. Риттершпорн (Франция) и некоторые другие подвергали открытой критике исследования большинства советологов и доказывали, что в действительности число жертв репрессий, коллективизации, голода и т. д. в СССР было значительно меньше.
Однако труды именно этих зарубежных учёных с их несравненно более объективной оценкой масштабов репрессий у нас в стране замалчивались. В массовое сознание активно внедрялось только то, что содержало недостоверную, многократно преувеличенную статистику репрессий. И мифические 50—60 млн. скоро затмили собой в массовом сознании роймедведевские 40 миллионов.

Поэтому, когда председатель КГБ СССР В.А. Крючков в своих выступлениях по телевидению называл подлинную статистику политических репрессий (он неоднократно приводил данные по учёту в КГБ СССР за 1930—1953 годы — 3 778 234 осуждённых политических, из них 786 098 приговорённых к расстрелу) (см.: Правда, 14 февраля 1990 г.), то многие в буквальном смысле не верили своим ушам, полагая, что ослышались. Журналист А. Мильчаков в 1990 году делился с читателями «Вечерней Москвы» своим впечатлением от выступления В.А. Крючкова: «…И дальше он сказал: таким образом, о десятках миллионов не может быть и речи. Не знаю, сделал ли он это сознательно. Но я знаком с последними широко распространенными исследованиями, которым верю, и прошу читателей „Вечерней Москвы“ ещё раз внимательно прочитать произведение А.И. Солженицына „Архипелаг ГУЛАГ“, прошу ознакомиться с опубликованными в „Московском комсомольце“ исследованиями известнейшего нашего учёного-литературоведа И. Виноградова. Он называет цифру в 50—60 миллионов человек. Хочу обратить внимание и на исследования американских советологов, которые подтверждают эту цифру. И я в ней глубоко убежден» (Вечерняя Москва, 14 апреля 1990 г.).

Комментарии, как говорится, излишни. Недоверие было проявлено только к документально подтверждённой информации и безмерное доверие — к информации противоположного свойства.

Можно констатировать, что информационное противостояние Крючков — Мильчаков в плане влияния на массовое сознание завершилось победой последнего. Почему так произошло? Мильчаков довольно эффектно встал в позу «борца за историческую правду» (на самом деле всё было с точностью до наоборот — он в данном случае осознанно или не совсем осознанно выступал как борец за историческую неправду). Ни Солженицын, ни американские советологи, на которых ссылался Мильчаков, не имели доступа в советские секретные архивы, и, следовательно, вся их «статистика» является не более чем плодом их собственного фантазирования. Это понятно профессиональным историкам, но далеко не всем из многомиллионной читательской аудитории, и на их недостаточной компетентности активно спекулировали Мильчаков и ему подобные. На этой зыбкой «источниковой» базе (фактически у него не было никакой источниковой базы) Мильчаков в эмоциональной форме, не без использования действенных методов «психологической войны», как бы «опроверг» те цифры (в действительности достоверные), которые называл Крючков. Это был один из методов обработки общественного сознания, чем-то похожий на зомбирование, по результатам которого подлинная, зафиксированная в документах статистика репрессий в сознании людей отторгалась.

Однако и это ещё не было пределом оболванивания общественности. В июне 1991 года в «Комсомольской правде» было опубликовано интервью А.И. Солженицына испанскому телевидению в 1976 году. Из него мы узнаём следующее: «Профессор Курганов косвенным путём подсчитал, что с 1917 года по 1959 только от внутренней войны советского режима против своего народа, то есть от уничтожения его голодом, коллективизацией, ссылкой крестьян на уничтожение, тюрьмами, лагерями, простыми расстрелами, — только от этого у нас погибло, вместе с нашей гражданской войной, 66 миллионов человек… По его подсчётам, мы потеряли во Второй мировой войне от пренебрежительного, от неряшливого её ведения 44 миллиона человек! Итак, всего мы потеряли от социалистического строя — 110 миллионов человек!» (Размышления по поводу двух гражданских войн: Интервью А.И. Солженицына испанскому телевидению в 1976 г. // Комсомольская правда, 4 июня 1991 г.).

На волне этой псевдосенсационной и лживой «статистики» родилась и стала довольно активно пропагандироваться (особенно в публицистике) идея «геноцида собственного народа». Отчасти подобная «идея» (как бы в виде вируса, разъедающего здоровый организм) проникла и в научную среду. Но если руководствоваться элементарным здравым смыслом, надо понимать: сам термин «геноцид» предполагает, что территория СССР в конечном счёте должна была стать почти безлюдной. Однако Всесоюзная перепись населения 1959 года показала, что тогда в СССР жило даже больше людей, чем до Великой Отечественной войны. И как же в свете этого быть с идеей «геноцида собственного народа»? Ведь само понятие «геноцид» означает тотальное или почти тотальное физическое истребление людей! Для нас совершенно очевидно, что идея «геноцида собственного народа» придумана в определённых политических и пропагандистских целях и входит в арсенал клеветнических измышлений озлобленных антисоветчиков.

Чаще всего в качестве примера «геноцида собственного народа» приводится смертность от голода в 1933 году — дескать, это «заранее планировалось». На самом же деле, конечно, такого «планирования» не существовало. Для Политбюро и Правительства разразившийся тогда голод являлся непредвиденным неприятным сюрпризом, и реакция на это была при тогдашних нравах обычной и стандартной: «найти и покарать виновных». В качестве «козлов отпущения» оказались 10 руководящих работников Наркомата земледелия, которые были приговорены к расстрелу якобы за организацию голода в стране (см: Соколов А.К. Курс советской истории. 1917—1940. — М., 1999. С. 190). 

На этом примере видно, что политическое руководство СССР в лице И.В. Сталина и его окружения не только не планировало «геноцида собственного народа», но и лица, только заподозренные в чём-то подобном, несли суровое наказание, вплоть до расстрела.

Формулировкой «от пренебрежительного, от неряшливого её ведения» А.И. Солженицын все людские потери в Великой Отечественной войне (сильно им преувеличенные) фактически приравнял к умершим и погибшим в результате коллективизации и голодомора, которые многими историками и публицистами включаются в число жертв политического террора и репрессий. Мы же склонны решительно дистанцироваться от подобного приравнивания.

Оценка этих потерь в 44 млн. человек, конечно, чрезвычайно завышена. К общепринятой в последнее время оценке в 27 млн., вошедшей во многие учебники, мы тоже относимся скептически, считая её завышенной. Не беря в расчёт обычную ежегодную смертность населения (а также снижение рождаемости), мы пытались установить людские потери (военные и гражданские), так или иначе связанные именно с боевыми действиями. К потерям вооружённых сил погибшими (около 11,5 млн., включая умерших в плену) прибавлялись потери гражданских добровольческих формирований (ополченцы, партизаны и др.), ленинградских блокадников, жертвы гитлеровского геноцида на оккупированной территории, убитые и замученные советские граждане в фашистских лагерях и др. Итоговая цифра не превышает 16 млн. человек.

В средствах массовой информации время от времени, но довольно регулярно приводилась статистика политических репрессий по воспоминаниям О.Г. Шатуновской. Она — бывший член Комитета партийного контроля при ЦК КПСС и комиссии по расследованию убийства С.М. Кирова и политических судебных процессов 30-х годов во времена Н.С. Хрущёва. В 1990 году в «Аргументах и фактах» были опубликованы её воспоминания, где она, ссылаясь на некий документ КГБ СССР, впоследствии якобы таинственно исчезнувший, отмечала: «…С 1 января 1935 г. по 22 июня 1941 г. было арестовано 19 млн. 840 тыс. “врагов народа”. Из них 7 млн. было расстреляно. Большинство остальных погибло в лагерях» (Шатуновская О.Г. Фальсификация // Аргументы и факты. 1990. № 22).

Мотивы поступка О.Г. Шатуновской не совсем понятны: то ли она сознательно выдумала эти цифры с целью мести (она была репрессирована), то ли сама стала жертвой какой-то дезинформации. Шатуновская уверяла, что Н.С. Хрущёв якобы затребовал справку, в которой приводились эти сенсационные цифры, в 1956 году. Это очень сомнительно. Вся информация о статистике политических репрессий была изложена в двух справках, подготовленных в конце 1953-го — начале 1954 года, о которых мы говорили выше.

Мы уверены, что такого документа никогда не существовало. Ведь уместен вопрос: что же мешает ныне находящимся у власти политическим силам, не менее О.Г. Шатуновской заинтересованным, надо полагать, в разоблачении преступлений сталинизма, официально подтвердить статистику Шатуновской со ссылкой на заслуживающий доверия документ? Если, по версии Шатуновской, служба безопасности в 1956 году подготовила такую справку, что же мешало сделать то же самое в 1991—1993 годах и позднее? Даже если сводная справка 1956 года и была уничтожена, то первичные данные сохранились.

Ни Министерство безопасности Российской Федерации (МБРФ, позднее — ФСБ РФ), ни МВД, ни другие органы не могли этого сделать по той простой причине, что вся соответствующая информация, которой они располагают, прямо опровергает статистику Шатуновской.

Утверждение О.Г. Шатуновской «большинство остальных погибло в лагерях» (надо полагать, 7—10 млн., если считать от её виртуальных почти 13 млн. «остальных»), разумеется, тоже не соответствует истине. Подобные утверждения могут восприниматься как достоверные только в той среде, где господствуют ошибочные представления, что в ГУЛАГе якобы умерли и погибли десятки миллионов людей. Детальное же изучение статистической отчётности о смертности заключённых дает иную картину. За 1930—1953 годы в местах лишения свободы (лагеря, колонии и тюрьмы) умерло около 1,8 млн. заключённых, из них почти 1,2 млн. — в лагерях и свыше 0,6 млн. — в колониях и тюрьмах*. Эти подсчёты не оценочные, а основаны на документах. И здесь возникает непростой вопрос: какова доля политических среди этих 1,8 млн. умерших заключённых (политических и уголовных).

Ответа на этот вопрос в документах нет. Думается, что политические составляли примерно одну треть, то есть порядка 600 тыс. Этот вывод базируется на том факте, что осуждённые за уголовные преступления обычно составляли примерно 2/3 заключённых. Следовательно, из указанного в таблицах 1 и 3 количества приговорённых к отбыванию наказания в лагерях, колониях и тюрьмах приблизительно такое количество (порядка 600 тыс.) не дожило до освобождения (в промежутке времени между 1930-м и 1953 г.).

Наивысший уровень смертности имел место в 1942—1943 годы — за эти два года в лагерях, колониях и тюрьмах умерло 661,0 тыс. заключённых, что в основном являлось следствием значительного урезания норм питания в связи с чрезвычайной военной обстановкой. В дальнейшем масштабы смертности стали неуклонно снижаться и составили в 1951—1952 годах 45,3 тыс. человек, или в 14,6 раз меньше, чем в 1942—1943 годы (Население России в XX веке: Исторические очерки. — М., 2001. Т. 2. С. 195). При этом хотелось бы обратить внимание на один любопытный нюанс: по имеющимся у нас данным за 1954 год, среди свободного населения Советского Союза на каждые 1000 жителей умерло в среднем 8,9 человек, а в лагерях и колониях ГУЛАГа на каждые 1000 заключенных — только 6,5 человек (см.: ГАРФ. Ф. 9414. Оп. 1. Д. 2887. Л. 64)

Обладая документально подтвержденными доказательствами, что статистика О.Г. Шатуновской недостоверна, мы в 1991 году на страницах академического журнала «Социологические исследования» опубликовали соответствующие опровержения (см.: Земсков В.Н. ГУЛАГ: историко-социологический аспект // Социологические исследования. 1991. № 6. С. 13).

Казалось, что с версией Шатуновской ещё тогда вопрос был решен. Но не тут-то было. И по радио, и по телевидению продолжали пропагандироваться её цифры в довольно навязчивой форме. Например, 5 марта 1992 года в вечерней программе «Новости» диктор Т. Комарова вещала на многомиллионную аудиторию о 19 млн. 840 тыс. репрессированных, из них 7 млн. расстрелянных в 1935—1940 годы как о якобы безусловно установленном факте. И это происходило в то время, когда историческая наука доказала недостоверность этих сведений и располагала подлинной статистикой.

За счёт 10-кратного преувеличения реальных масштабов жертв Большого террора в СССР в 1937—1938 годах (с почти 0,7 млн. до 7 млн.) отодвигается на второй план совершённое нацистами во главе с Гитлером и Гиммлером действительно самое чудовищное гуманитарное преступление ХХ века — Холокост (уничтожение 6 млн. евреев). Гитлер, Гиммлер и иже с ними уже не выглядят главными гуманитарными преступниками ХХ века (каковыми они в действительности были), так как на первый план выдвигается тогдашнее советское руководство во главе со Сталиным. И достигается эта поразительная «рокировка» посредством откровенного статистического мошенничества, в результате чего жертв политических репрессий в СССР в 1937—1938 годы (приговорённых к расстрелу) становится на 1 млн. больше, чем жертв Холокоста (на самом же деле их было примерно на 5,3 млн. меньше).

Именно под углом зрения указанной «рокировки» обработано и западное общественное мнение. Здесь особенно «постарался» уже упоминавшийся публицист А.В. Антонов-Овсеенко, который в своей изданной в США книге «Портрет тирана» уверял, что в 1935—1940 годы в СССР по обвинениям политического характера якобы было расстреляно 7 млн. человек (Antonov-Ovseenko A. The Time of Stalin: Portrait of a Tyrany. P. 212). 

Ложным является и прошедшее в средствах массовой информации заявление руководителя Центра публикации документов по истории ХХ века Института всеобщей истории РАН Н.С. Лебедевой, что в период с 1937-го по 1941 год в СССР было репрессировано 11 млн. человек (см.: Колеров М.А. «Архивная революция» и «оппортунисты» от истории: К вопросу о достоверности статистики сталинских репрессий // Родина. 2011. №11. С.130). При этом она не пояснила, откуда взяла эту цифру, которая всеми имеющимися в нашем распоряжении достоверными документами безоговорочно опровергается. В недоумении находятся и другие специалисты, причём не исключается версия умышленной фальсификации со стороны Н.С. Лебедевой. Так, М.А. Колеров в статье, опубликованной в 2011 году в журнале «Родина», делает вывод, что Н.С. Лебедева «до сих пор, видимо, следует тому предположению, что в идейной борьбе против сталинизма полезней всего не фундированные источниками факты, а произвольные, зато максимальные, поражающие воображение цифры» (там же).

Если же допустить, что Н.С. Лебедева видела эту цифру (11 млн.) в каком-то документе (на который почему-то не сослалась), то, скорее всего, речь идёт об общей уголовной статистике за 1937-1941 годы. Но поскольку мы занимаемся политическими репрессиями, то из этой статистики надо отсеять убийц, насильников, воров, жуликов, взломщиков, взяточников, хулиганов, мошенников всех мастей и прочих осуждённых за уголовные преступления. 
Уголовных в общем составе осуждённых всегда было значительно больше, чем политических. Их нельзя смешивать при разработке проблем политических репрессий, поскольку подавляющее большинство уголовных было осуждено именно за уголовные преступления, без предъявления обвинений политического характера. К тому же политические и уголовные довольно резко отличались друг от друга по ментальности, поведенческой позиции, восприятию в общественном сознании и др. Особенно наглядно эти отличия продемонстрированы в художественном фильме «Холодное лето пятьдесят третьего…», где двое политических ссыльных (их сыграли артисты Приёмыхов и Папанов) противостоят группе амнистированных уголовников, и, по сюжету фильма, дело дошло до вооружённой схватки между ними.

2 августа 1992 года в пресс-центре Министерства безопасности Российской Федерации (МБРФ) состоялся брифинг, на котором начальник отдела регистрации и архивных фондов МБРФ генерал-майор А. Краюшкин заявил журналистам и другим приглашённым, что за всё время коммунистической власти (1918—1990 гг.) в СССР по обвинению в государственных преступлениях и некоторым другим статьям уголовного законодательства аналогичного свойства осуждены 3 853 900 человек, 827 995 из них приговорены к расстрелу. В терминологии, прозвучавшей на брифинге, это соответствует формулировке «за контрреволюционные и другие особо опасные государственные преступления». Любопытна реакция средств массовой информации на это событие: большинство газет обошли его гробовым молчанием. Одним эти цифры показались слишком большими, другим — слишком маленькими, и в итоге редколлегии газет и журналов различных направлений предпочли не публиковать этот материал, утаив тем самым от своих читателей общественно значимую информацию (умолчание, как известно, одна из форм клеветы). Надо отдать должное редколлегии газеты «Известия», опубликовавшей подробный отчет о брифинге с указанием приводимой там статистики (см.: Руднев В. НКВД — расстреливал, МБРФ — реабилитирует // Известия, 3 августа 1992 г.).

Примечательно, что в указанных выше данных МБРФ добавление сведений за 1918—1920 и 1954—1990 годы принципиально не изменило приводимую нами статистику политических репрессий за период 1921—1953 годов. Сотрудники МБРФ пользовались каким-то другим источником, сведения которого несколько расходятся со статистикой 1-го спецотдела МВД. Сопоставление сведений этих двух источников приводит к весьма неожиданному результату: по информации МБРФ, в 1918—1990 годы по политическим мотивам было осуждено 3 853 900, а по статистике 1-го спецотдела МВД в 1921—1953 годы — 4 060 306 человек. По нашему мнению, такое расхождение следует объяснять отнюдь не неполнотой источника МБРФ, а более строгим подходом составителей этого источника к понятию «жертвы политических репрессий». При работе в ГАРФ с оперативными материалами ОГПУ-НКВД мы обратили внимание, что довольно часто на рассмотрение Коллегии ОГПУ, Особого совещания и других органов представлялись дела как на политических или особо опасных государственных преступников на обычных уголовников, ограбивших заводские склады, колхозные кладовые и т. д. По этой причине последние включались в статистику 1-го спецотдела как «контрреволюционеры» и по нынешним понятиям являются «жертвами политических репрессий» (такое про воров-рецидивистов можно сказать только в насмешку), в источнике МБРФ они отсеяны.

Проблема отсева уголовников из общего числа осуждённых за контрреволюционные и другие особо опасные государственные преступления является гораздо серьёзнее, нежели это может показаться на первый взгляд. Если в источнике МБРФ и был произведён их отсев, то далеко не полный. В одной из справок, подготовленных I спецотделом МВД СССР в декабре 1953 года, имеется пометка: «Всего осуждённых за 1921—1938 гг. — 2 944 849 чел., из них 30% (1062 тыс.) — уголовники» (ГАРФ. Ф. 9401. Оп. 1. Д. 4157. Л. 202). Это означает, что в 1921—1938 годы осуждённых чисто политических насчитывалось 1 883 тыс.; за период же 1921—1953 годов получается не 4 060 тыс., а менее 3 млн. Это при условии, если в 1939—1953 годы среди осуждённых «контрреволюционеров» не было уголовников, что весьма сомнительно. 

В пропаганде, публицистике и кинематографе весьма широко распространён следующий фальсификаторский приём: преступников, заслуженно осуждённых за свои преступные деяния, изображать «невинными жертвами сталинизма». Так, по сюжету фильма «Последний бой майора Пугачёва», вышедшему на экраны к 9 мая 2005 года, 12 заключённых, являвшихся будто бы невинно осуждёнными заслуженными офицерами-фронтовиками, поднимают в одном из лагерей нечто вроде восстания. Встаёт вопрос: а кто же был их прототипами? Выясняется, что подобный факт действительно имел место 26 июля 1948 года — тогда из одного гулаговского лаготделения бежали 12 опасных преступников (один убийца, два полицая и девять бандеровцев), убив при этом троих человек (старшего надзирателя, дежурного по взводу и дежурного по вахте). В ходе их преследования действительно состоялся бой — в завязавшейся перестрелке девять беглецов были убиты, а троих удалось взять живьём (см.: Бирюков А.М. Колымские истории: очерки. — Новосибирск, 2004. С. 250—251, 268). И вот в фильме «Последний бой майора Пугачёва» эта шайка немецких пособников, участников бандформирований и «мокрушников» чудесным образом трансформируется в «заслуженных офицеров-фронтовиков, невинно осужденных сталинским правосудием». Это — сознательный фальсификаторский трюк.

В 1997 году В.В. Лунеев опубликовал погодовую статистику осуждённых политических, взятую из источника КГБ СССР (МБРФ, ФСБ РФ) (см.: Лунеев В.В. Преступность XX века. — М., 1997. С. 180). Это дало возможность составить сравнительную таблицу статистики осуждённых в 1921—1952 годы по политическим мотивам (с указанием числа приговорённых к расстрелу) по данным двух источников — I спецотдела МВД СССР и КГБ СССР (см. таблицу 3). 

По 15-ти годам из 32-х соответствующие показатели этих двух источников в точности совпадают (включая 1937—1938 гг.); по остальным же 17-ти годам имеются расхождения, причины которых ещё предстоит выяснять.


Сравнительная статистика за 1921—1952 годы не лишена отдельных странных феноменов. Так, по учёту КГБ (ФСБ) за этот период осуждённых «контрреволюционеров» получается почти на 300 тыс. меньше, чем по статистике I спецотдела МВД, а приговорённых к смертной казни в их составе — на 16,3 тыс. человек больше. Конечно, основная причина такой ситуации кроется в данных за 1941 год, когда органы госбезопасности учли 23 726 приговорённых к высшей мере по политическим мотивам, а I спецотдел НКВД — только 8011.

Наибольшее расхождение в числе осуждённых по политическим мотивам зафиксировано в данных за 1931 год: 1 спецотдел их насчитал 180 696, а органы госбезопасности — лишь 33 539, т. е. разница в 147 157 человек. Мы скептически относимся к гипотезе, согласно которой органы госбезопасности якобы допустили «оплошность» и «забыли» поставить на свой учёт означенные 147 157 человек. Дело, скорее, в другом. Из общего числа осуждённых по всем статьям Уголовного Кодекса в 1931 году сотрудники 1 спецотдела усматривали наличие политической подоплёки у 180 696 человек, а сотрудники органов госбезопасности — только у 33 539 человек. Это, на наш взгляд, является одним из наглядных свидетельств очень высокой степени субъективизма, предвзятости и волюнтаризма в выявлении пресловутой «политической подоплёки», и при различных трактовках получился указанный разнобой в статистике. В данном случае даже трудно сказать — завышены ли данные 1 спецотдела или, напротив, занижены данные органов госбезопасности. Во всяком случае, насколько нам известно, в статистике органов госбезопасности учтены все осуждённые в 1931 году участники подпольных антисоветских организаций и групп. 

Тем не менее, важно, что, несмотря на указанные расхождения, показания этих двух источников за период 1920-х — начала 1950-х годов находятся в рамках одного масштаба.

В этой статистике особое место занимают два года (1937 и 1938), известные как годы Большого террора, когда наблюдался резкий взлёт (или скачок) масштаба политических репрессий. За эти два года было осуждено по обвинениям политического характера 1 млн. 345 тыс. человек, или 35% от общего их числа за период 1918—1990 годов.

Ещё более впечатляющая картина по статистике приговорённых к смертной казни из их числа. Всего за весь советский период их было 828 тыс., из них 682 тыс. (или свыше 82%) приходится на эти два года (1937—1938). На остальные 70 лет советского периода приходится в общей сложности 146 тыс. смертных приговоров по политическим мотивам, или менее 18%.

Общее количество осуждённых по политическим мотивам по учёту КГБ СССР за 1918—1990 годы (3 853 900 человек) подразделяется во времени на две неравные части: 3 815 721 — за 1918—1952 годы и 38 179 — за 1953—1990 годы. Если взять за 100% указанное общее число за 1918—1990 годы, то на период 1918—1952 годов приходится 99%, а на период 1953—1990 годов — 1%. 

Излюбленным приёмом фальсификаторов, утверждающих, что данная статистика — «фальшивая», «фальсифицированная», «заниженная» и т. п., является следующий аргумент: часть политических осуждалась по уголовным статьям, которые якобы не учтены в ней, так как, дескать, учитывались только осуждённые по 58-й статье. Это неправда. У органов госбезопасности не было такого формалистского подхода, и они ставили на свой учёт всех лиц, в действиях которых усматривалась политическая подоплёка (реальная или мнимая), независимо от того, осуждены ли они по политической 58-й статье или же по уголовным статьям. Так что в указанную статистику органов госбезопасности (3 853 900 человек за 1918—1990 гг.) входят все осуждавшиеся по 58-й статье с добавлением тех осуждавшихся по уголовным статьям, в действиях которых усматривалась какая-то политическая подоплёка. 

Попутно заметим: лживое утверждение о «непонимании» Земсковым того факта, что часть политических осуждалась по уголовным статьям, и, следовательно, публикуемая им статистика является «заниженной» и «недостоверной», активно используется фальсификаторами в закулисной дискредитации нашей скромной персоны. 

В арсенале мошеннических приёмов фальсификаторов, подвизающихся на поприще «ниспровержения» публикуемой нами статистики, заметное место занимают клеветнические утверждения о «низком профессионализме» Земскова: дескать, он, Земсков, чего-то «не понимает», чего-то «не учитывает» и т. п. В августе 2009 года одна из передач радиостанции «Эхо Москвы» специально была посвящена подобному «ниспровержению», и там основной аргумент звучал так: Земсков не является специалистом в области сравнительного источниковедения. Это просто чудовищная клевета. На самом деле в кругу соответствующих специалистов мы имеем репутацию одного из лучших, не говоря уже о том, что в бытность нашу студентом истфака МГУ (1968—1974 гг.) по источниковедению у нас всегда были только отличные оценки (впрочем, как и по многим другим предметам, в результате чего в 1974 г. мы окончили истфак МГУ с дипломом красного цвета). 

Важно отметить, что со стороны крупных учёных в оценке результатов наших исследований принципиальной критики нет. Она в основном исходит из дилетантской и псевдонаучной среды. В солидной же научной литературе (и в нашей стране, и за рубежом), в которой в той или иной мере затрагиваются проблемы политических репрессий, заключённых ГУЛАГа, спецпоселенцев, «кулацкой ссылки» и т. п., именно публикуемая нами статистика воспринимается как наиболее достоверная, с высоким индексом её цитирования и использования в соответствующих научных разработках.

Такое восприятие наших научных разработок является доминирующим в учёном историческом мире. Однако бывают и исключения. 18 апреля 2008 года на Ассоциации историков Второй мировой войны с докладом «Репрессии в 1930-е годы: новый взгляд» выступил доктор исторических наук Ю.Н. Жуков и сделал шокирующее аудиторию безответственное лженаучное заявление: «Статистики репрессий не существует. Нет её». Это прозвучало как смертный приговор моей научной деятельности. Докладчик вскоре исчез, и мне потом долго пришлось втолковывать недоумевающим членам Ассоциации, что Ю.Н. Жуков в данном случае попался на удочку одного фальсификаторского приёма.

В основе его лежит сочинённая А.В. Антоновым-Овсеенко клеветническая басня о «двух статистиках» — «фальшивой», находящейся в государственном архиве (которую «подсунули» Земскову для публикации), и «достоверной», которую в государственный архив не передавали и «припрятали» где-то в МВД и КГБ. Поскольку со временем становилось всё более очевидным, что «припрятанная» в МВД и КГБ (ФСБ) «подлинная» статистика — это всего лишь нелепая выдумка, что не существует никаких «двух статистик» и в государственном архиве хранится подлинная статистика (а именно её-то и публиковал Земсков), то в фальсификаторской среде родилась идея подкорректировать «концепцию» А.В. Антонова-Овсеенко, а именно: сохранить в неизменности лживый тезис о том, что Земсков публиковал «фальшивую» статистику, а взамен легенды о «припрятанной» в МВД и ФСБ «подлинной» статистике заявить, что её, подлинной статистики, якобы вообще не существует. 

Поскольку настоящая статья посвящена масштабам, то есть статистике политических репрессий, то в ней не ставится задача исследования их причин и мотивации. Но на одно обстоятельство мы всё же хотели бы обратить внимание, а именно: на роль И.В. Сталина в этом деле. В последнее время раздаются голоса, утверждающие, что Сталин будто бы лично не является инициатором массовых репрессий, в том числе Большого террора 1937—1938 годов, что это ему якобы навязали местные партийные кадры и т. д. Мы же должны понимать, что это не так.

Существует большое количество документов, в том числе опубликованных, где отчётливо видна инициативная роль Сталина в этом вопросе. Взять, к примеру, его речь на февральско-мартовском Пленуме ЦК ВКП(б) 1937 года, после которого начался Большой террор. В речи Сталин сказал, что страна оказалась в крайне опасном положении из-за происков саботажников, шпионов, диверсантов, а также тех, кто искусственно порождает трудности, создаёт большое число недовольных и раздражённых. Досталось и руководящим кадрам, которые, по словам Сталина, пребывают в самодовольстве и утратили способность распознавать истинное лицо врага. О троцкистах же он сказал, что это «разбойники с большой дороги, способные на любую гадость, способные на всё мерзкое, вплоть до шпионажа и прямой измены своей родины» (Доклад И.В. Сталина на февральско-мартовском Пленуме ЦК ВКП(б). 3 марта 1937 г. // Лубянка: Сталин и главное управление госбезопасности НКВД. — М., 2004. С. 98—100).

Для нас совершенно ясно, что эти заявления Сталина на февральско-мартовском Пленуме 1937 года и есть призыв к Большому террору, и он, Сталин, его главный инициатор и вдохновитель. 
Естественно желание сравнить масштабы политических репрессий в СССР с соответствующими показателями в других странах — прежде всего с гитлеровской Германией.

В то же время хочется предостеречь от некорректного характера сравнений с масштабами политических репрессий в фашистской Германии. Утверждается, что, мол, в Германии масштаб репрессий в отношении германских граждан был значительно меньше. Да, политические репрессии в отношении этнических немцев выглядят относительно невысокими, хотя речь идёт о десятках тысяч людей. Но именно в этом случае нельзя замыкаться в рамках отдельных государств, и следует ставить вопрос в иной плоскости: а что принес гитлеровский режим человечеству? И получается, что это Холокост с шестью миллионами жертв и плюс к этому ещё длинный ряд гуманитарных преступлений со множеством жертв, исчисляемых миллионами, в отношении русского, белорусского, украинского, польского, сербского и других народов.

Мы отнюдь не посягаем на известный постулат об отсутствии в США преследований по политическим мотивам. Однако у нас есть основания утверждать, что американская юриспруденция отдельные преступления, имеющие политическую подоплеку, сознательно квалифицирует как чисто уголовные. В самом деле, в СССР Николаев — убийца Кирова — однозначно политический преступник; в США же Ли Харви Освальд — убийца президента Кеннеди — не менее однозначно уголовный преступник, хотя и совершил чисто политическое убийство. 

В СССР выявленные шпионы осуждались по политической 58-й статье, а в США таковые — уголовные преступники. При таком подходе у американцев, естественно, есть все основания рекламировать самих себя как общество, в котором полностью отсутствуют преследования и осуждения по политическим мотивам.

Грандиозной мистификацией является прочно внедрённый в массовое сознание известный миф о тотальном (или почти тотальном) репрессировании в СССР советских военнослужащих, побывавших в фашистском плену. Мифология выстроена, как правило, в самых мрачных и зловещих тонах. Это касается различных публикаций, издававшихся на Западе, и публицистики в нашей стране. Для того чтобы представить процесс репатриации советских военнопленных в СССР из Германии и других стран и его последствия в максимально жутком виде, используется исключительно тенденциозный подбор фактов, что само по себе уже является изощрённым способом клеветы. В частности, смакуются подчас жуткие сцены насильственной репатриации личного состава коллаборационистских воинских частей, а соответствующие выводы и обобщения переносятся на основную массу военнопленных, что в принципе неправильно.

Соответственно этому и их репатриация, в основе которой, несмотря на все издержки, лежала естественная и волнующая эпопея обретения Родины многими сотнями тысяч людей, насильственно лишённых её чужеземными завоевателями, трактуется как направление чуть ли не в «чрево дьявола». Причём и тенденциозно подобранные факты подаются в искажённом виде с заданной интерпретацией, буквально навязывая читателю абсурдный вывод, будто репатриация советских военнопленных осуществлялась только для того, чтобы их в Советском Союзе репрессировать, а других причин репатриации вроде бы и не было.

Однако приведённые в таблице 4 данные решительно не подтверждают столь пессимистических оценок. Напротив, они вдребезги разбивают миф о якобы чуть ли не поголовном репрессировании в СССР советских военнослужащих, побывавших в фашистском плену. В эту статистику вошли 1 539 475 военнопленных, поступивших в СССР за период с октября 1944-го и до 1 марта 1946 года из Германии и других стран, из них 960 039 прибыло из зон действия союзников (Западная Германия, Франция, Италия и др.) и 579 436 — из зон действия Красной Армии за границей (Восточная Германия, Польша, Чехословакия и др.) (см.: ГАРФ. Ф. 9526. Оп. 4а. Д. 1. Л. 62, 223—226).

В 1945 году из армии были демобилизованы военнослужащие 13 старших возрастов, и, соответственно, их ровесники из числа военнопленных (свыше 280 тыс.) были отпущены по домам. Часть военнопленных недемобилизуемых возрастов была зачислена в рабочие батальоны — это отнюдь не репрессированные, а одна из форм мобилизованной рабочей силы (обычная практика в то время), и их направление к месту жительства ставилось в зависимость от будущей демобилизации их ровесников, продолжавших службу в Красной Советской Армии. Большинство же военнопленных недемобилизуемых возрастов было восстановлено на военной службе.

Остаётся только спецконтингент НКВД (удельный вес — менее 15%), но при этом не надо забывать, что основную массу этой категории репатриированных военнопленных составляли лица, которые в своё время после пленения поступили на военную или полицейскую службу к врагу.


Представление о том, что высшее политическое руководство СССР якобы отождествляло понятия «пленные» и «предатели», относится к разряду придуманных задним числом небылиц (артефактов). Подобное «сочинительство» обычно преследовало цель побольше ошельмовать и дискредитировать И.В. Сталина. В частности, приписываемое Сталину выражение — «у нас нет пленных, у нас есть предатели» — является басней (артефактом), сочинённой в 1956 году в писательско-публицистической среде на волне критики культа личности Сталина. Вообще-то придуманных артефактов бытует довольно много.

К ним, например, относится и сказка об «отказе» Сталина произвести обмен пленными — фельдмаршала Паулюса на своего сына Якова Джугашвили (в реальности этого не было; это — позднейший художественный вымысел). Специально с целью дискредитации Сталина ещё в хрущёвские времена было сфабриковано подложное «донесение» советского разведчика Рихарда Зорге, якобы датированное 15 июня 1941 года и сообщавшее дату немецкого вторжения — 22 июня 1941 года (на самом же деле Зорге такого донесения не посылал, так как не знал точной даты немецкого нападения на СССР). 

Р.А. Медведев предполагает, что до 1946 года включительно органами НКВД было репрессировано от 2 млн. до 3 млн. человек, проживавших на территории СССР, подвергавшейся фашистской оккупации (см.: Медведев Р.А. Наш иск Сталину // Московские новости, 27 ноября 1988 г.). В действительности по всему Советскому Союзу в 1944—1946 годы было осуждено по политическим мотивам 321 651 человек, из них 10 177 приговорено к высшей мере (по учёту I спецотдела МВД). Думается, большинство осуждённых с бывшей оккупированной территории было наказано справедливо — за конкретную изменническую деятельность.

Имеющее широкое хождение в западной советологии утверждение, что во время коллективизации 1929—1932 годов погибло 6—7 млн. крестьян (в основном кулаков), не выдерживает критики. В 1930—1931 годах в «кулацкую ссылку» было направлено немногим более 1,8 млн. крестьян, а в начале 1932 года их там оставалось 1,3 млн. Убыль в 0,5 млн. приходилась на смертность, побеги и освобождение «неправильно высланных». За 1932—1940 годы в «кулацкой ссылке» родилось 230 258, умерло 389 521, бежало 629 042 и возвращено из бегов 235 120 человек. Причём с 1935 года рождаемость стала выше смертности: в 1932—1934 годы в «кулацкой ссылке» родилось 49 168 и умерло 271 367, в 1935—1940 годы — соответственно 181 090 и 108 154 человека (см.: ГАРФ. Ф. 9479. Оп. 1. Д. 89. Л. 205, 216).

В научной и публицистической литературе нет согласия в вопросе — причислять ли раскулаченных крестьян к жертвам политических репрессий или нет? Раскулаченные делились на три категории, и их общее число варьировалось в пределах от 3,5 млн. до 4 млн. (точнее установить пока сложно). Здесь следует сразу же отметить, что кулаки 1-й категории (арестованные и осуждённые) входят в приводимую в таблицах 1 и 3 статистику политических репрессий. Спорным является вопрос относительно кулаков 2-й категории, направленных под конвоем на жительство в «холодные края» (на спецпоселение), где они находились под надзором органов НКВД, что очень походило именно на политическую ссылку. Кулаков 3-й категории, избежавших как ареста и осуждения, так и направления на спецпоселение, нет оснований, по нашему мнению, включать в число жертв политических репрессий. Попутно заметим, что из числа помещиков, у которых в 1918 году была экспроприирована собственность, к жертвам политических репрессий можно относить только тех, кто в дальнейшем был арестован и осужден карательными органами Советской власти. Не следует отождествлять понятия «экспроприированные» и «репрессированные».

Нами изучен весь комплекс статистической отчётности Отдела спецпоселений НКВД-МВД СССР. Из него следует, что в 1930—1940 годы в «кулацкой ссылке» побывало около 2,5 млн. человек, из них порядка 2,3 млн. — раскулаченные крестьяне и примерно 200 тыс. — «примесь» в лице городского деклассированного элемента, «сомнительного элемента» из погранзон и др. В указанный период (1930—1940 гг.) там умерло приблизительно 600 тыс. человек, из них подавляющее большинство — в 1930—1933 годы (см.: Земсков В.Н. Спецпоселенцы в СССР. 1930—1960: Автореферат диссертации на соискание ученой степени доктора исторических наук. — М., 2005. С. 34—35).

В свете этого известное и часто цитируемое утверждение У. Черчилля, что в одной из бесед с ним И.В. Сталин якобы назвал 10 млн. высланных и погибших кулаков (Черчилль У. Вторая мировая война / Пер. с англ. — М., 1955. Т. 4. С. 493), следует воспринимать как недоразумение.

В число жертв политического террора часто включаются умершие от голода в 1933 году, что вряд ли правомерно. Ведь речь-то идёт о фискальной политике государства в условиях стихийного бедствия (засухи). Тогда в регионах, поражённых засухой (Украина, Северный Кавказ, часть Поволжья, Урала, Сибири, Казахстана), государство не сочло нужным снизить объём обязательных поставок и изымало у крестьян собранный скудный урожай до последнего зёрнышка, обрекая их на голодную смерть. Полемика по вопросу о численности умерших от голода далека от своего завершения — оценки варьируются в основном в пределах от 2 млн. до 8 млн. (см.: Данилов В.П.)

Дискуссия в западной прессе о голоде 1932—1933 гг. и «демографическая катастрофа» 30—40-х годов в СССР // Вопросы истории. 1988. № 3. С. 116—121; Конквест Р. Жатва скорби // Вопросы истории. 1990. № 4. С. 86; Население России в XX веке: Исторические очерки. — М., 2000. Т. 1. С. 270—271). По нашим оценкам, жертвами голодомора 1932—1933 годов стали около 3 млн. человек, из них примерно половина — на Украине. Наш вывод, конечно, не является оригинальным, поскольку примерно такие же оценки ещё в 80-х годах XX века давали историки В.П. Данилов (СССР), С. Виткрофт (Австралия) и др. (см.: Данилов В.П. Коллективизация: как это было // Страницы истории советского общества: факты, проблемы, люди. — М., 1989. С. 250). 

Главным препятствием для включения умерших от голода в 1933 году в число жертв именно политического террора с выработанной в правозащитных организациях формулировкой «искусственно организованный голод с целью вызвать массовую гибель людей» является то обстоятельство, что фискальная политика была вторичным фактором, а первичным — стихийное бедствие (засуха). Не преследовалась также цель вызвать массовую гибель людей (политическое руководство СССР не предвидело и не ожидало столь негативных последствий своей фискальной политики в условиях засухи).

В последние примерно четверть века на Украине активно пропагандируется идея (в том числе в научных кругах), что голод 1932—1933 годов явился следствием антиукраинской политики Москвы, что это был сознательный геноцид в отношении украинцев и т. п. Но ведь точно в таком же положении оказалось население Северного Кавказа, Поволжья, Казахстана и других районов, где царил голод. Здесь не было какой-то избирательной антирусской, антиукраинской, антиказахской или какой-то иной направленности. Собственно, такими же соображениями руководствовалась и Организация Объединенных Наций, отказавшаяся в 2008 году большинством голосов признать факт геноцида украинского народа (хотя США и Англия и голосовали за такое признание, но они оказались в меньшинстве).

Сильно преувеличены также потери у депортированных в 1941—1944 годах народов — немцев, калмыков, чеченцев, ингушей, карачаевцев, балкарцев, крымских татар и др. В прессе, к примеру, проскальзывали оценки, согласно которым до 40% крымских татар умерло при транспортировке в места высылки. Тогда как из документов следует, что из 151 720 крымских татар, направленных в мае 1944 года в Узбекскую ССР, было принято по актам органами НКВД Узбекистана 151 529, а в пути следования умер 191 человек (0,13%) (см.: ГАРФ. Ф. 9479. Оп. 1. Д. 179. Л. 241—242).

Другое дело, что в первые годы жизни на спецпоселении в процессе сложной адаптации смертность значительно превышала рождаемость. С момента первоначального вселения и до 1 октября 1948 года у выселенных немцев (без трудовой армии) родилось 25 792 и умерло 45 275, у северокавказцев (чеченцы, ингуши, карачаевцы, балкарцы и др.) соответственно 28 120 и 146 892, у крымчан (татары, армяне, болгары, греки) — 6564 и 44 887, у выселенных в 1944 году из Грузии (турки-месхетинцы и др.) — 2873 и 15432, у калмыков — 2702 и 16 594 человек. С 1949 года у всех них рождаемость стала выше смертности (см.: там же. Д. 436. Л. 14, 26, 65—67).

В число безусловных жертв большевистской власти дилетанты от истории включают все людские потери во время Гражданской войны. С осени 1917 года до начала 1922-го население страны сократилось на 12 741,3 тыс. человек (см.: Поляков Ю.А. Советская страна после окончания Гражданской войны: территория и население. — М., 1986. С. 98, 118); сюда входит и белая эмиграция, численность которой точно неизвестна (ориентировочно 1,5—2 млн.). Виновником Гражданской войны безапелляционно объявляется только одна противоборствующая сторона (красная), и ей приписываются все жертвы, включая её собственные. Сколько в последние годы публиковалось «разоблачительных» материалов о «пломбированном вагоне», «кознях большевиков» и т. п.?! Не сосчитать. 

Нередко утверждалось, что не будь Ленина, Троцкого и других большевистских лидеров, то и не было бы революции, Красного движения и Гражданской войны (от себя добавим: с таким же «успехом» можно утверждать, что не будь Деникина, Колчака, Юденича, Врангеля, то и не было бы Белого движения). Нелепость подобных утверждений совершенно очевидна. Самый мощный в мировой истории социальный взрыв, каковым являлись события 1917—1920 годов в России, был предопределён всем предшествующим ходом истории и вызван сложным комплексом трудноразрешимых социальных, классовых, национальных, региональных и других противоречий. 

В свете этого наука не может столь расширительно толковать понятие «жертвы политических репрессий» и включает в него только лиц, арестованных и осуждённых карательными органами Советской власти по политическим мотивам. Это значит, что жертвами политических репрессий не являются миллионы умерших от сыпного, брюшного и повторного тифа и других болезней. Таковыми не являются также миллионы людей, погибших на фронтах Гражданской войны у всех противоборствующих сторон, умершие от голода, холода и др.

И в итоге получается, что жертвы политических репрессий (в годы «красного террора») исчисляются вовсе не миллионами. Самое большее, о чем можно вести речь, — это о десятках тысяч. Недаром, когда на брифинге в пресс-центре МБРФ 2 августа 1992 года было названо число осуждённых по политическим мотивам начиная с 1917 года, оно принципиально не повлияло на соответствующую статистику, если вести отсчёт с года 1921-го.

По имеющемуся учёту в ФСБ РФ, в 1918—1920 годах за «контрреволюционную преступность» был осуждён 62 231 человек, в том числе 25 709 — к расстрелу (см.: Лунеев В.В. Преступность XX века. С. 180; Кудрявцев В.Н., Трусов А.И. Политическая юстиция в СССР. — М., 2000. С. 314). Эти сведения составной частью входят в указанную выше статистику, названную на брифинге в пресс-центре МБРФ 2 августа 1992 года. Мы считаем, что приведённая статистика по периоду Гражданской войны неполная. Там наверняка не учтены многие жертвы самосудов над «контрреволюционерами». Эти самосуды нередко вообще не документировались, а в ФСБ явно учтено только то количество, которое подтверждается документами. Вызывает также сомнение, что в 1918—1920 годы в Москву поступала с мест исчерпывающая информация о числе репрессированных. Но даже с учётом всего этого, мы полагаем, что общее число репрессированных «контрреволюционеров» (включая жертв «красного террора») в 1918—1920 годы едва ли превышало 100 тыс. человек.

Наши публикации с опирающейся на архивные документы статистикой политических репрессий, заключённых ГУЛАГа, «кулацкой ссылки» оказали существенное влияние на западную советологию, заставив её отказаться от своего главного тезиса о якобы 50—60 млн. жертв советского режима. От опубликованной архивной статистики западные советологи не могут просто так отмахнуться как от назойливой мухи и вынуждены принимать её в расчёт. В подготовленной в конце 1990-х годов французскими специалистами «Чёрной книге коммунизма» этот показатель снижен до 20 млн. (см.: Чёрная книга коммунизма: Преступления. Террор. Репрессии / Пер. с франц. — М., 1999. С. 37). 

Но даже этот «сниженный» показатель (20 млн.) мы не можем признать приемлемым. В него вошли как ряд достоверных, подтверждённых архивными документами, данных, так и оценочные цифры (многомиллионные) демографических потерь в Гражданской войне, умерших от голода в разные периоды и др. Авторы «Чёрной книги коммунизма» в число жертв политического террора включили даже умерших от голода в 1921-1922 годах (голодомор в Поволжье, вызванный сильнейшей засухой), чего ранее ни Р.А. Медведев, ни многие другие специалисты в этой области никогда не делали.

Тем не менее сам факт снижения (с 50—60 млн. до 20 млн.) оценочных масштабов жертв советского режима свидетельствует о том, что в течение 1990-х годов западная советология претерпела значительную эволюцию в сторону здравого смысла, но, правда, застряла на полпути в этом позитивном процессе.

По нашим подсчётам, строго опирающимся на документы, получается не более 2,6 млн. при достаточно расширенном толковании понятия «жертвы политического террора и репрессий». В это число входят более 800 тыс. приговорённых к высшей мере по политическим мотивам, порядка 600 тыс. политических заключённых, умерших в местах лишения свободы, и около 1,2 млн. скончавшихся в местах высылки (включая «кулацкую ссылку»), а также при транспортировке туда (депортированные народы и др.). Составляющие наших расчётов соответствуют сразу четырём критериям, указанным в «Чёрной книге коммунизма» при определении понятия «жертвы политического террора и репрессий», а именно: «расстрел, повешение, утопление, забивание до смерти»; «депортация — смерть во время транспортировки»; «смерть в местах высылки»; «смерть в результате принудительных работ (изнурительный труд, болезни, недоедание, холод)» (там же. С. 36).

В итоге мы имеем четыре основных варианта масштабов жертв (казнённых и умерщвлённых иными способами) политического террора и репрессий в СССР: 110 млн. (А.И. Солженицын); 50—60 млн. (западная советология в период «холодной войны»); 20 млн. (западная советология в постсоветский период); 2,6 млн. (наши, основанные на документах, расчёты).

Может возникнуть вопрос: а где же роймедведевские 40 млн.? Эта цифра несопоставима с приведёнными выше: там речь идет только о казнённых и умерщвлённых иными способами, а статистика Р.А. Медведева включает в себя также миллионы людей, которые хотя и подвергались различным репрессиям, но остались живы. Это, однако, не отменяет того факта, что статистика Р.А. Медведева всё равно является многократно преувеличенной.

В серьёзной научной литературе современного периода авторы избегают делать легковесные заявления о якобы многих десятках миллионов жертв большевизма и советского режима. В свете этого резким диссонансом выглядит книга Ю.Л. Дьякова «Идеология большевизма и реальный социализм» (М., Тула, 2009), в которой в перечне преступлений КПСС упомянуто также «уничтожение десятков миллионов своих людей» (С. 146). Более того, Ю.Л. Дьяков считал вполне достоверными и так называемые «расчёты» профессора И. Курганова (которые в своё время воспринял А.И. Солженицын), согласно которым по вине большевизма потери населения России (СССР) в 1918—1958 годы составили свыше 110 млн. человек (С. 234). Такая позиция автора этой книги покоится на полном игнорировании всего комплекса имеющихся исторических источников. Использование Ю.Л. Дьяковым документально опровергнутой статистики, на основе которой он строит далеко идущие выводы и обобщения по исследуемой теме, нельзя назвать иначе, как патологическим отклонением от магистрального направления в данной области исторической науки.

Ещё один вопрос, который мы хотели бы осветить, — это статистика реабилитаций и её этапы. Возвращаемся к нашей базовой цифре — 3 млн. 854 тыс. (точнее — 3 853 900) осуждённых по политическим мотивам за все 73 года Советской власти. От этой цифры отталкивались, рассчитывая количество и удельный вес реабилитированных.

Реабилитации имели место ещё при жизни Сталина, но их масштабы были совершенно незначительны. Период массовой реабилитации начался с 1953 года, сразу после известных событий, связанных со смертью Сталина, арестом и расстрелом Берии и особенно после XX съезда КПСС 1956 года, осудившего культ личности Сталина.

Реабилитацию возглавило бывшее сталинское окружение во главе с Н.С. Хрущёвым, напрямую причастное к прежним сталинским репрессиям. 

В данном случае оно, в особенности Хрущёв, проявили известную политическую прозорливость. В первые годы после смерти Сталина ситуация была такова, что продолжать линию покойного вождя без существенных корректировок — это был путь заведомого политического самоубийства. Идея массовой реабилитации по многим соображениям была политически выигрышной и буквально напрашивалась. Тот факт, что этот процесс инициировало и возглавило бывшее сталинское окружение, напрямую причастное к репрессиям, то их внутренние побудительные мотивы мы бы сформулировали так: «Лучше это сделаем мы, чем вместо нас кто-то другой». Тут сработал инстинкт политического самосохранения.

Процесс реабилитации во времени имел свои взлёты и падения. Первый её этап — массовая «хрущевская» реабилитация — охватывает период 1953—1961 годов. Затем реабилитация пошла на спад, но тем не менее продолжалась (замедленными темпами). С 1987 года началась массовая «горбачёвская» реабилитация, значительно превзошедшая по масштабам «хрущёвскую». Численность и удельный вес реабилитированных (и не реабилитированных) представлены в таблице 5.



Надо сказать, что не все осуждавшиеся по политическим мотивам желают быть реабилитированными. Известный диссидент Натан Щаранский, отсидевший более 10 лет в советских местах заключения и ставший позднее министром в правительстве Израиля, решительно отклонил предложение председателя Комиссии по реабилитации жертв политических репрессий А.Н. Яковлева реабилитировать его на том основании, что акт реабилитации девальвирует его, Щаранского, имидж борца против КПСС и КГБ.

Термин «невинно осуждённые» применим далеко не ко всем реабилитированным. Действительно, сотни тысяч оказались жертвами надуманных и сфабрикованных обвинений. Но было и немало таких, кто имел в своём активе конкретные действия (в том числе вооружённого характера), направленные против существующего строя. Их реабилитировали на том основании, что их борьба против большевизма и Советской власти якобы «была справедливой». В частности, в середине 1990-х годов под этим политически ангажированным и весьма сомнительным с правовой точки зрения тезисом происходила массовая реабилитация практически всех участников многочисленных кулацко-крестьянских восстаний и мятежей периода 1918—1933 годов (причём реабилитировали таковых всех подряд, включая и палачей, расстреливавших и вешавших коммунистов, комсомольцев и беспартийных советских активистов). 

Дело дошло даже до того, что в 1996 году был реабилитирован решением Главной военной прокуратуры группенфюрер СС Г. фон Паннвиц. Казачьи части под командованием Паннвица — 1-я казачья кавалерийская дивизия, затем развёрнутая в 15-й казачий кавалерийский корпус — участвовали в карательных операциях в Югославии. В 1947 году вместе с другими военными преступниками он был повешен по приговору Военной коллегии Верховного суда СССР. Правда, в 2001 году Главная военная прокуратура вынесла уже иное заключение: фон Паннвиц за совершенные преступные деяния осуждён обоснованно и реабилитации он не подлежит. 

Из таблицы 5 видно, что из почти 3 млн. 854 тыс. осуждённых по политическим мотивам (по имеющемуся в ФСБ РФ персонифицированному учёту) к началу 2000 года было реабилитировано 2 млн. 438 тыс. (63,3%) и остались не реабилитированными около 1 млн. 416 тыс. (36,7%).

В дальнейшем процесс реабилитации застопорился, поскольку, собственно, и реабилитировать стало некого. Основу не реабилитированных составляют пособники фашистских оккупантов — все эти полицаи, каратели, зондеркомандовцы, власовцы и т. д. и т. п., которые, как правило, проходили по 58-й статье как политические преступники. В советском законодательстве существовало положение, запрещавшее реабилитацию пособников фашистских оккупантов. Это положение перешло и в нынешнее российское законодательство, то есть их реабилитация прямо запрещена законом. Помимо пособников фашистских оккупантов, остаётся не реабилитированным ещё ряд лиц, действия которых носили такой характер, что их просто невозможно реабилитировать.

Для ответа на вопрос о влиянии репрессий в их реальном масштабе на советское общество мы бы посоветовали ознакомиться с выводами американского историка Р. Терстона, выпустившего в середине 1990-х годов научную монографию «Жизнь и террор в сталинской России. 1934—1941» (Thurston R. Life and Terror in Stalin`s Russia. 1934—1941. — New Haven, 1996). Основные выводы, по Терстону, звучат так: система сталинского террора в том виде, в каком она описывалась предшествующими поколениями западных исследователей, никогда не существовала; влияние террора на советское общество в сталинские годы не было значительным; массового страха перед репрессиями в 1930-е годы в Советском Союзе не было; репрессии имели ограниченный характер и не коснулись большинства населения страны; советское общество, скорее, поддерживало сталинский режим, чем боялось его; большинству людей сталинская система обеспечила возможность продвижения вверх и участия в общественной жизни. 

Эти выводы американского историка Р. Терстона, являющиеся под углом зрения традиций и духа западной советологии чуть ли не кощунственными и именно так воспринимаемые большинством советологов, основаны на документально подтверждённых фактах и статистике. Кроме того, Терстон, не будучи сторонником коммунизма и Советской власти, тем не менее, в своём стремлении докопаться до исторической правды сумел абстрагироваться от устоявшихся антикоммунистических и антисоветских стереотипов и догматов. Это, образно говоря, луч света в тёмном царстве. 

Особое неприятие у многих советологов вызывает вытекающий из исследования Терстона вывод, что большинство населения СССР не подвергалось никаким репрессиям. Известная и авторитетная в западной советологии исследовательница Ш. Фицпатрик написала рецензию на монографию Терстона и опубликовала её в 1997 году в американском научном журнале «Американское историческое обозрение». В ней был подвергнут критике ряд положений Терстона, но больше всего «досталось» его выводу, что террор не был так страшен, как его обычно представляют, что он не затронул большинство советских людей, которые были вполне удовлетворены своей жизнью (см.: Fitzpatrick S. Review «Life and Terror in Stalin’s Russia» by Thurston // American Historical Review. 1997. Vol.102. Is. 4. P.1193). Конечно, для школы классической западной советологии, представительницей которой является Ш. Фицпатрик, выводы, сделанные Р. Терстоном, звучат по меньшей мере непривычно и нетрадиционно и (это главное) фактически опровергают сложившиеся в ней, западной советологии, соответствующие концептуальные построения. 

И здесь возникают отнюдь не риторические вопросы. Кто же всё-таки прав: Терстон или Фицпатрик? Подвергались репрессиям большинство советских граждан или не большинство? Для ответов на эти вопросы надо, во-первых, иметь представление об общей численности подвергавшихся различным репрессиям по политическим мотивам и, во-вторых, — об общем количестве населения, проживавшего в 1918—1958 годы. 

Наши расчёты, основанные на достижениях научной демографии, показывают, что на том геополитическом пространстве, называвшемся с декабря 1922 года Советским Союзом, в 1918—1958 годы проживало свыше 400 млн. человек, из них почти 209 млн. существовали в начале 1959 года, а примерно 195 млн. умерли в течение указанных четырёх десятилетий. 
Именно от этой цифры (свыше 400 млн.) и следует рассчитывать удельный вес жертв политических репрессий в составе населения СССР. «Мемориал» определяет общее число таковых в 14 млн. человек (осуждённые по политическим мотивам, высланные кулаки, депортированные народы, жертвы коллективизации и голода периода 1930—1933 гг. и некоторые другие). И сколько же в процентах указанные 14 млн. составляют по отношению к свыше 400 млн.? Отвечаем: 3,5%. Это означает, что даже при таком широком толковании понятия «репрессированные по политическим мотивам», какое дает «Мемориал», 96,5% населения СССР не подвергалось политическим репрессиям ни в какой форме. 

Такая статистика получается, если исходить из мемориальской версии количества репрессированных по политическим мотивам. Наша же версия несколько иная. Мы исходим из того, что таковых было не 14 млн., а около 10 млн. (осуждённые по политическим мотивам, кулаки 1-й и 2-й групп, депортированные народы, пострадавшие за политические или религиозные убеждения, подвергавшиеся «чисткам» по социальным и иным признакам). Таким образом, и наша интерпретация понятия «репрессированные по политическим мотивам» достаточно широкая. В отличие от «Мемориала», мы не включаем в число жертв репрессий умерших от голода в 1933 году, исходя из убеждения, что такое включение на практике производится весьма искусственно, посредством ряда малоубедительных и спорных доводов, носящих зачастую казуистический характер и к тому же используемых для подкрепления ложного тезиса о неком «геноциде украинского народа», а также утаивания факта имевшего тогда место природного катаклизма (засухи). 

Таким образом, исходя из нашей версии общего числа репрессированных по политическим мотивам, удельный вес таковых в составе населения, жившего в 1918—1958 годы, составляет 2,5% (около 10 млн. по отношению к свыше 400 млн.). Это значит, что 97,5% населения СССР не подвергалось политическим репрессиям ни в какой форме. 

На сокрытие этого непреложного факта в последние почти четверть века направлена вся мощь пропагандистской машины. Делается всё возможное и невозможное, чтобы сохранить внедрённое в массовое сознание ложное представление о том, что якобы весь или почти весь народ подвергался различным репрессиям. 

На этом «чёрном мифе» взращено младшее поколение нашего народа и изрядно распропагандированы в соответствующем духе старшие поколения. Если ещё во времена «холодной войны» на Западе было немало людей, которые сомневались в достоверности немецко-фашистской, англо-американской и перестроечно-советской пропаганды относительно «гигантских масштабов» политического террора и репрессий в СССР в 1930-х — 40-х годах, то теперь там таковых почти не осталось. 
А.Н. Яковлев, как председатель упоминавшейся выше Комиссии, в 1990-х годах в своих выступлениях и интервью иногда использовал статистику «Мемориала», но к 2000 году отказался от неё: дескать, «точных данных нет». В своей книге, изданной в 2000 году, он написал: «Точных данных, которые бы основывались на документах, о масштабах всенациональной трагедии нет» (Яковлев А.Н. Омут памяти. — М., 2000. С. 432). Это клеветническое заявление — на самом деле данных, основанных именно на документах, вполне достаточно если не для выведения точной цифры, то для установления реального масштаба (а А.Н. Яковлев говорил именно о масштабе) политических репрессий и в узком и в широком смысле.

Мы не можем отделаться от подозрения, что А.Н. Яковлев сделал такое заявление с целью не мешать фальсификаторам сочинять запредельно высокую, фантастическую статистику репрессий. Кроме того, в его приведённой цитате заложена изощрённая фальсификация, направленная на поддержание в общественном сознании ложного представления о «гигантских» масштабах репрессий. Ведь сочетание выражений «точных данных нет» и «всенациональная трагедия» при желании можно истолковывать и так, что, дескать, репрессии носили такие «огромные» масштабы, охватившие чуть ли не весь народ, что и сосчитать невозможно (массовый читатель именно так и понимает).

Помимо всего прочего, это заявление А.Н. Яковлева адресно направлено против добросовестных исследователей, старающихся объективно и беспристрастно разобраться в этой проблеме. Всё это, однако, не отменяет того факта, что миллионы людей (хотя и далеко не большинство народа) действительно стали жертвами политических репрессий, в том числе за политические и религиозные убеждения, по социальным, национальным и иным признакам. Этому не может быть оправдания. Но нужно учитывать и реальную ситуацию, в которой находилась страна в эти годы.