ПОИСК ПО САЙТУ

redvid esle



Исторические портреты: Михаил Васильевич Алексеев


Автор: Цветков Василий Жанович, кандидат исторических наук, профессор кафедры новейшей отечественной истории МПГУ.
Источник: Журнал "Вопросы истории", №10, 2012г.


Генерал Алексеев — начальник штаба верховного главнокомандующего российской армии Николая II, верховный главнокомандующий «революционной армии» 1917 г. и «организатор российской контрреволюции», верховный руководитель Добровольческой армии — сыграл заметную роль в судьбоносный период истории России. Правда, роль его в событиях оценивается подчас предвзято.

До сих пор выходит немало сочинений, авторы которых категорично называют Алексеева «бесталанным стратегом», «бездарностью, незаслуженно обласканной царскими милостями», «изменником Государю Императору», «руководителем генеральского заговора».

Сложная, неоднозначная фигура в российской истории и, к сожалению, малоисследованная.*

* Наиболее полной на сегодняшней день биографией генерала является книга: АЛЕКСЕЕВА-БОРЕЛЬ В.М. Сорок лет в рядах русской императорской армии. Генерал М.В. Алексеев. СПб. 2000. Объективно написан биографический очерк: КРУЧИНИН А.С. Генерал от инфантерии М.В. Алексеев. В кн.: Белое движение. Исторические портреты. М. 2003.

Родился будущий генерал 3 ноября 1857 г. в патриархальной военной семье, глава которой, Василий Алексеевич Алексеев, — выслужившийся из сверхсрочных унтер-офицеров «армеец». Мать, Надежда Ивановна Галахова, была дочерью учителя словесности. Семья жила в Вязьме, а затем переехала в Тверь. В 1872 г. умерла Надежда Ивановна. Овдовевший Василий Алексеев остался с двумя детьми — 8-летней дочерью Марией и 15-летним Михаилом.

Михаил учился в Тверской классической гимназии и особыми успехами не отличался. Желая направить сына к военной карьере и не располагая средствами, отец после 6-го класса гимназии отдал его вольноопределяющимся во 2-й гренадерский Ростовский полк. Затем Михаил Алексеев поступил в Московское пехотное юнкерское училище. Военное обучение проходило лучше гимназического, и молодой юнкер обратил на себя внимание училищного начальства усердием и дисциплиной. И еще несколько характерных черт отличали воспитанника: скромность, некоторая замкнутость и истовая религиозность. Получая образование без «протекций» и «ходатайств», Алексеев, вполне в духе православной традиции, понимал, что надеяться нужно на бога, но и самому «не плошать», а служить и честно «тянуть лямку».

Училище было закончено по первому разряду зимой 1876 года.

В 1877 г. началась война с Османской империей. В «турецкий поход» молодой прапорщик отправился в рядах «родного» 64-го пехотного Казанского полка, в котором раньше служил его отец. В августе 1877 г. полк сражался под Плевной. Алексеев в должности полкового адъютанта служил в штабе отряда генерала М.Д. Скобелева. Проявив исполнительность и смелость, он заслужил боевые ордена св. Станислава 3-й степени с мечами и бантом, св. Анны 3-й степени с мечами и бантом, св. Анны 4-й степени.

Участие в боевых действиях способствовало продвижению по службе.

Алексеев к концу войны дослужился до чина подпоручика. В январе 1881 г. был произведен в поручики, а в мае 1883 г. — в штабс-капитаны. По свидетельствам современников, «у начальства Михаил Васильевич был одним из лучших офицеров».*

* КИРИЛИН Ф. Основатель и верховный руководитель Добровольческой армии генерал Михаил Васильевич Алексеев. Ростов-на-Дону. 1919, с. 4.

После окончания войны он решил держать экзамены в Николаевскую академию Генерального штаба. Ведь рассчитывать на «протекции» по-прежнему не приходилось, а предстояла служба в новой, реформированной армии. Но намерения продолжить военное образование осуществились нескоро.

В октябре 1885 г. Алексеев принял должность командира роты Казанского полка. Здесь опыт боевой штабной работы дополнился опытом строевого начальника. В отношениях со своими солдатами Алексеев считался «демократом» и командовал ротой, опираясь на авторитет знаний и опыта, не требуя слепого подчинения, без грубых окриков — это отличало нового командира от многих других.

Четырехлетний «строевой ценз» командования ротой не прошел даром.

В 1886 г., во время корпусных маневров под Белостоком, командир корпуса генерал-лейтенант М.Ф. Петрушевский ходатайствовал за него перед начальником Академии Генерального штаба генерал-адъютантом М.И. Драгомировым; летом 1887 г. Алексеев выехал из Вильно в Петербург и сдал вступительные экзамены.*

* Там же, с. 4 - 7 ; АЛЕКСЕЕВА-БОРЕЛЬ В.М. Ук. соч., с. 12-13.

В Академии отмечали тщательность его подготовки, педантичность и исключительную работоспособность. Светской жизнью Петербурга он пренебрегал, да и вряд ли был бы принят в ее среду провинциальный армейский офицер. Зато в его характере развивались такие черты, как вдумчивость, стремление максимально расширить познания, не ограничиваясь рамками установленной программы.

Высокий результат при прохождении «дополнительного» (третьего) курса Академии давал право на зачисление в списки офицеров Генерального штаба и на самостоятельный выбор вакансии для продолжения службы. Кроме того, «за отличные успехи в науках» он был в мае 1890 г. произведен в капитаны по Генеральному штабу.

Изменилась и личная жизнь 33-летнего генштабиста. Вскоре после окончания учебы Алексеев обвенчался с 19-летней Анной Николаевной Пироцкой, дочерью батальонного командира Казанского полка. В январе 1891 г. в Екатеринославе состоялась их свадьба, и затем молодая чета переехала в Петербург. А в декабре у них появился первенец — Николай. В феврале 1893 г. родилась дочь Клавдия, и в 1899 г. — Вера, будущая хранительница семейного архива, автор книги о своем отце.

Алексеев был причислен к Генеральному штабу и назначен на службу в Петербургский военный округ. Летом он начал службу в штабе округа. Однообразие военно-бюрократического быта тяготило его. Но вскоре начались лагерные сборы при штабе гвардейского корпуса, во время которых Алексеев «отдыхал душой», вернувшись к привычным для себя полевым занятиям.
Тем же летом 1890 г. выпускнику Академии неожиданно удалось получить дополнительный заработок и первый опыт профессиональной преподавательской работы. Ему поручили проведение занятий с юнкерами Николаевского кавалерийского училища по топографическим съемкам и военно-административному праву. Первый педагогический опыт оказался удачным, и хотя в училище у Алексеева была «временная работа», вскоре преподавательский труд стал для него основным.*

* АЛЕКСЕЕВА-БОРЕЛЬ В.М. Ук. соч., с. 19-20, 31-32, 40-41, 44-45.

В мае 1894 г., накануне производства в чин подполковника, состоялся перевод в канцелярию Военно-ученого комитета Главного штаба, на должность младшего делопроизводителя. Здесь он, по собственному его признанию, учился анализировать особенности ведения современной войны, учитывать во всей сложности характеристики театра военных действий, оценивать техническое оснащение противостоящих армий, состояние путей сообщения, фронтовых резервов, продовольственного снабжения. Во время работы Алексеева в Военно-ученом комитете начались разработки будущих операций русских войск на западной границе, в частности, планов нанесения ударов по Австро-Венгрии через Галицию, Карпаты. В Комитет регулярно поступала информация о численности армий европейских государств, их вооружении и обучении. Все это тщательно изучалось и анализировалось штабными работниками.

Продолжалась и преподавательская деятельность. С ноября 1893 г. Алексеев проводил занятия по уже разработанному им курсу тактики в Академии Генерального штаба. В 1890-е годы по инициативе генерал-майора Д.Ф. Масловского в учебный план был включен курс истории русского военного искусства. В июне 1898 г. в составе Академии была создана соответствующая самостоятельная кафедра (позднее — кафедра истории военного искусства), что потребовало привлечения новых преподавательских кадров.

Исполняющим должность экстраординарного профессора по новой кафедре был назначен полковник Алексеев: в дополнение к курсу тактики он теперь вел занятия и по курсу отечественного военного искусства.*

* Российский государственный военно-исторический архив (РГВИА), ф. 544, оп. 1,д. 1109, л. 6; Академия Генерального штаба. М. 2002, с. 67, 73—74.

К каждой лекции Алексеев тщательно готовился, стремясь не упустить ни малейшей детали. По свидетельству генерал-майора Б.В. Геруа, не всегда его лекции воспринимались с интересом. Во внешности профессора Алексеева «ничего не было от Марса. Косой, в очках, небольшого роста. В лице что-то монгольское, почему его иногда звали "японцем". Лектор он был плохой, привести в законченный вид и напечатать свой курс не имел времени, но практическими занятиями руководил превосходно».*

* ГЕРУА Б.В. Воспоминания. Париж. 1969, с. 134.

Период 1890—1904 гг. был наиболее спокойным в его жизни. Он уверенно продвигался по служебной лестнице: в апреле 1898 г. был произведен в чин полковника, в октябре — в генерал-майоры. Но ситуация в самой импе рии и на ее рубежах в это время не отличалось стабильностью. Начало войны на Дальнем Востоке застало его в должности начальника оперативного отделения генерал-квартирмейстерской части Главного штаба.*

* АЛЕКСЕЕВА-БОРЕЛЬ В.М. Ук. соч., с. 71, 81; Академия Генерального штаба, с. 79.

По прибытии на фронт в ноябре 1904 г. он принял должность генерал-квартирмейстера 3-й Маньчжурской армии, на него возлагалась организация разведывательной работы, контроль за боевым снабжением частей и многие другие разнообразные обязанности.

Положение русской армии осложнялось. Уже был сдан Порт-Артур, и армии под командованием генерал-адъютанта А.Н. Куропаткина готовились к генеральному сражению под Мукденом. Стратегические планы и тактические решения Куропаткина генерал-квартирмейстер 3-й армии воспринимал скептически. В одном из писем супруге Алексеев отмечал: «Колебания и боязнь — вот наши недуги и болезни, мы не хотим рисковать ничем и бьем и бьем лоб об укрепленные деревни... И противник остается хозяином положения». Но даже при таком мнении о высшем командовании Алексеев не позволял себе открытой критики, протеста, выражения недовольства.*

* АЛЕКСЕЕВА-БОРЕЛЬ В.М. Ук. соч., с. 112; КРУЧИНИН А.С. Ук. соч., с. 61-62.

Во время Мукденского сражения штабная работа была напряженной и требовала постоянных контактов с действующими войсками. Во время одного из оборонительных боев Алексеев и его помощники попали под артиллерийский обстрел. Генерал был ранен, но смог организовать отступление. За доблестное командование он был награжден золотым Георгиевским оружием с надписью «За храбрость»; в дальнейшем во время войны он также был награжден орденом св. Станислава 1-й степени с мечами.*

* ЛЕВИЦКИЙ НА. Русско-японская война. М. 1938, с. 280-284; КИРИЛИН Ф. Ук. соч., с. 9.

Вернувшись после войны в Петербург, Алексеев в сентябре 1906 г. принял должность первого обер-квартирмейстера в переформированном Главном управлении Генерального штаба. Теперь в его ведении находились проблемы, связанные с разработкой общего плана будущей войны в Европе. В ГУГШ Алексеев, как и новый начальник Академии Генерального штаба генерал от инфантерии Ф.Ф. Палицын, пользовались авторитетом среди участников образовавшегося кружка генштабистов. В эту группу входили вернувшиеся с фронтов русско-японской войны будущие известные лидеры Белого движения, соратники Алексеева — полковник Л.Г. Корнилов (бывший ученик. Алексеева в Академии Генерального штаба), капитаны С.Л. Марков, И.П. Романовский, А.А. Свечин ш. Алексеев выступал с предложениями о реформе военного аппарата, улучшении штабной работы. Он утверждал, что роль «полководца», то есть верховного главнокомандующего, должна быть максимально освобождена от текущей штабной работы, чтобы он мог сосредоточиться на стратегических проблемах. Деятельность штаба должна строиться на основе четкого разделения функций каждого отдела, определения должностных полномочий каждого работника в интересах максимального приспособления к решению стратегических и тактических задач.

Не оставались в стороне и академические проблемы. Алексеев составил доклад, в котором предлагал принципиально изменить порядок поступления в Академию Генерального штаба и систему распределения выпускников. Он считал целесообразным расширить численность слушателей с 300—350 до 450 человек. Выпускников следовало в обязательном порядке направлять сначала в войска для прохождения стажировки и только затем переводить на службу в Генеральный штаб, если они показали свою пригодность. О высокой оценке деятельности Алексеева свидетельствовало награждение орденом св. Анны 1-й степени в 1906 г. и производство в генерал-лейтенанты «за отличие по службе» 30 октября 1908 года. Его доклад о реорганизации учебного процесса в Академии получил одобрение (исполнению намеченного помешала война).*

* РГВИА, ф. 544, оп. 1, д. 1430, л. 1; БЕСКРОВНЫЙ Л.Г. Армия и флот России в начале XX в. М. 1986, с. 39-40; КИРИЛИН Ф. Ук. соч., с. 9.

30 августа 1908 г. Алексеев был назначен начальником штаба Киевского военного округа, имевшего важное стратегическое значение. Командовал округом генерал от артиллерии Н.И. Иванов. Алексеев разработал план оперативно-стратегического развертывания войск округа на случай предполагаемого наступления в Галиции. Существовавшие на тот момент планы исходили из вероятности ведения войны против Австро-Венгрии и Германии одновременно. Алексеев был сторонником нанесения главного удара по Австро-Венгрии, для чего следовало сосредоточить все силы Киевского и Одесского округов на границе и, если противник, воспользовавшись незавершенностью мобилизационного развертывания, начнет вторжение, то нанести сильный контрудар и перевести военные действия на территорию Галиции и Буковины.

Эти планы были изложены Алексеевым в докладе «Общий план войны», датированном 17 февраля 1912 года. В нем Алексеев критически оценивал официальный план, одобренный в 1910 г. военным министром, генералом от кавалерии В.А. Сухомлиновым. В этом плане, исходя прежде всего из соображений «союзнического долга» перед Францией, устанавливалась необходимость нанесения главного удара по Германии. Алексеев же исходил из того, что «в первый период войны России следует наносить главный удар Австро-Венгрии, назначая для этого возможно большие силы». Для обоснования направления главного удара Алексеевым был приведен анализ геополитических перспектив. Он считал, что российское командование должно в своих интересах использовать очевидное стремление славянских народов, находившихся в составе империи Габсбургов, к обретению национальной независимости. Последующие события подтвердили правильность данных прогнозов.*

* ГОЛОВИН Н.Н. Из истории кампании 1914 года на русском фронте. Галицийская битва. Париж. 1930, с. 22-24, 41-42; БОРИСОВ В. Ук. соч., с. 6-8.

После критики Алексеевым плана войны отношения с Сухомлиновым ухудшились. Перевод его из ГУГШ в округ многие оценивали как некое «понижение по службе». Еще более заметным «понижением» считался перевод Алексеева в июле 1912 г. с должности начальника штаба Киевского округа в Смоленск на должность командующего 13-м армейским корпусом. Однако «переход в строй» дал ему возможность почувствовать перемены, происходившие не в высших военных сферах, а в среде офицеров и солдат. И все же с точки зрения эффективности использования его штабного опыта это перемещение вряд ли принесло пользу.

В этой ситуации обнаружилась еще одна черта характера Алексеева. Вместо ожидаемых твердости и категоричности в отстаивании своих взглядов, он проявлял порой неожиданную уступчивость. Можно было заметить стремление избежать столкновения, когда возникало противостояние, в котором ему — по его должности, «бюрократическому весу» в системе военного управления — заведомо пришлось бы уступить министерским чиновникам. К этому добавлялось свойственное христианской этике смирение и терпимость к своим противникам. (Эти качества проявились и во время революционных событий февраля—марта 1917 года.) И это несмотря на то, что в трусости Алексеева нельзя было упрекнуть.

Приближалась война. 19 июля 1914 г. он принял должность начальника штаба Юго-Западного фронта, в состав которого вошли армии, развернутые на основе хорошо знакомого ему Киевского военного округа. В августе-сентябре 1914 г. русские войска на Юго-Западном фронте действовали с успехом. Австрийское командование предполагало, разгромив русские армии у Люблина, развернуть дальнейшее наступление на территории Польши. В свою очередь немецкие войска, наступая навстречу австрийцам, должны были замкнуть окружение и захватить переправы через Вислу. В создаваемый таким образом «польский мешок» попали бы значительные силы Северо-Западного и Юго-Западного фронтов. Отсутствие должного внимания Ставки верховного главнокомандующего к действиям Юго-Западного фронта привело к тому, что австро-венгерским войскам удалось произвести сильное давление в направлении на Люблин и Холм. Не смущаясь неудачами в Люблин-Холмском сражении, Алексеев быстро составил новый план. Поскольку теперь правый фланг Юго-Западного фронта прочно опирался на линию Люблин-Холм—Ковель, а наступательный порыв австро-венгерской армии явно ослабевал, было решено скорректировать направление контрударов: попытаться опрокинуть левый фланг австро-венгерских войск, отбросить их от Люблина и перейти в общее фронтальное наступление. Удары левофланговых армий Юго-Западного фронта на Галич и Львов оказались сокрушительными и во многом неожиданными для австрийского командования.

21 августа 1914 г. пал Львов. Австро-венгерские войска оказались не только отброшенными за пределы российской границы, но и оставили почти всю Галицию и Волынь. Была окружена мощная крепость Перемышль, являвшаяся узловым оборонительным пунктом в обороне противника. Ему потребовалось перебросить подкрепления и резервы с других направлений, в частности, с Балкан, что существенно облегчало положение сербской армии. За успешное проведение операции Алексеев получил звание генерала от инфантерии (24 сентября 1914 г.) и орден св. Георгия 4-й степени.
В разработке и проведении стратегических планов заслуги Алексеева были несомненны. Сказался характерный для него «почерк» стратегической работы: холодная трезвость рассуждений, выдержка в расчетах, отсутствие эмоциональности, импульсивности.

Победоносная Галицийская операция и явные неудачи соседнего Северо-Западного фронта в Восточной Пруссии повлияли на перемену отношения высшего военного командования к Юго-Западному направлению. По оценке современников, «инициатива операций, видимо, была в руках Алексеева. Ставка в основу действий клала планы, выработанные штабом Юго-Запада для себя. Главная масса войск была в руках Юго-Запада. Уже тогда высказывалось мнение, что место Алексеева не в штабе Юго-Запада, а в Ставке».*

* БОРИСОВ В. Ук. соч., с. 8, 10-12.

Наступление Юго-Западного фронта успешно развивалось. В начале 1915 г. был окружен и капитулировал гарнизон крепости Перемышль, сильнейшего укрепленного пункта в Галиции. Сразу же после взятия Перемышля, 17 марта 1915 г. Алексеев был назначен командующим Северо-Западным фронтом. В отличие от Юго-Западного, Северо-Западный фронт не провел крупных победоносных операций. Под командованием Алексеева оказалась группировка из восьми армий, стратегической задачей которых было нанесение ударов не только в Восточной Пруссии, но и далее на Берлин. Однако вместо наступательных операций штабу фронта приходилось отражать активные удары противника.

В апреле 1915 г. началось мощное австро-немецкое контрнаступление.

Юго-Западный фронт не сдержал натиск. Отступая из Галиции и Волыни, русские армии вынужденно открывали фланг Северо-Западного фронта. В сложившейся обстановке от командующего фронтом требовались гибкость и оперативность, и со своей задачей он справился. По линии Белосток—Брест, переходя в частые контратаки, медленно и планомерно отходили русские войска на восток. Затянуть «польский мешок» противнику так и не удалось.

Фронт был выпрямлен, армии спасены, планы немецкого командования не осуществились. Союзники по Антанте выразили свое признание заслуг генерала: 14 января 1916 г. он был награжден британским орденом св. Михаила и св. Георгия.

Становилось очевидным, что скорого окончания военных действий ожидать не приходится. В этой обстановке вполне оправданным выглядело решение Николая II возглавить действующую армию и флот, принять должность верховного главнокомандующего. 18 августа состоялось официальное назначение Алексеева начальником штаба верховного главнокомандующего.

«Тяжело мне... не по количеству работы, а потому что по неисповедимым указаниям Господним я скоро... стану в такой среде, в такой атмосфере, которую я не знаю, боюсь, к которой не подготовило меня мое скудное воспитание и незаконченное для высокого света образование», — так писал Алексеев о своем предстоящем «повышении».*

* «Во имя честности, во имя любви к нашей дорогой России». Письма генерала М.В. Алексеева к сыну Николаю. — Источник, 1997, № 3, с. 26.

Однако первоначальные опасения Алексеева, что на новой должности ему трудно будет строить взаимоотношения с императором, на деле не оправдались. По воспоминаниям современников, их отношения «базировались на взаимном и полном доверии». Николай II полностью передал Алексееву («моему косоглазому другу») не только всю «бумажную» часть деятельности, но и всю стратегическую и оперативно-тактическую работу. Проявилась и еще одна черта, сближавшая царя-главкома и его начальника штаба — это глубокая православная вера.

Ставка находилась в Могилеве. Алексеев регулярно делал доклады Николаю II, начинавшиеся после 10 часов утра. К этому времени он просматривал сообщения, полученные с фронтов за предыдущий день. В первой, «информационной» части доклада, включавшей чтение донесений и пояснения на карте, участвовал генерал-квартирмейстер М.С. Пустовойтенко. Во время второй части доклада, содержавшей «обсуждение происшедшего, принятие решений, назначения, рассмотрение важнейших государственных вопросов», Алексеев оставался наедине с государем, и содержание их бесед оставалось неизвестным.

Генерал А.И. Деникин считал, что «такая комбинация, когда военные операции задумываются, разрабатываются и проводятся признанным стратегом, а "повеления" исходят от верховной и притом самодержавной власти, могла быть удачной». Однако Николай II последнее слово при принятии принципиальных решений сохранял за собой. Вопросы стратегического планирования, разумеется, разрабатывал Алексеев, тогда как вопросы назначений и отставок зависели только от воли Николая II.*

* ГЕРУА Б.В. Ук. соч., с. 99; БОРИСОВ В. Ук. соч., с. 15; БРУСИЛОВ А.А. Мои воспоминания. М. 1963, с. 211-212; ДЕНИКИН А.И. Путь русского офицера. М. 1990, с. 289; МИЛЬТИАД. Алексеев и царь. В кн.: Генерал М.В. Алексеев. Екатеринодар. 1918, с. 20.

Но вот что постоянно отмечали очевидцы: «Михаил Васильевич оберегал дело от всяких посторонних влияний и вмешательств. В этом отношении он, столь неограниченно деликатный и мягкий, сразу давал понять, что не допустит в святое святых тех, кому этого хотелось бы лишь для собственного любопытства». Можно объяснять подобные действия начальника штаба соображениями секретности: вероятность внедрения немецкой разведки даже в самые высшие «сферы» не исключалась. Но куда более опасными и подчас раздражающими представлялись ему желания придворных, находившихся в Ставке, и многочисленных представителей «общественности» узнать детали готовившихся военных операций.*

* АЛЕКСЕЕВА-БОРЕЛЬ В.М. Ук. соч., с. 268; Источник, 1997, № 3, с. 21; МИЛЬТИАД. Ук. соч., с. 15—17; ВОЕЙКОВ В.Н. С царем и без царя. Гельсингфорс. 1936, с. 158.

«Нерасторопность» правительства в деле снабжения армии побуждала Алексеева расширять сотрудничество с «общественными кругами». На этой основе сложились его контакты с деятелями Союзов земств и городов и Центрального военно-промышленного комитета (ЦВПК). Одним из наиболее активных представителей «общественности» был А.И. Гучков, уже знакомый Алексееву по периоду работы в ГУГШ и позднее — по времени командования Северо-Западным фронтом. Сама по себе идея сотрудничества власти и общества во имя победы над врагом выглядела позитивной. «Общественная инициатива», направленная на поддержку фронта, выражалась также через посредство Военно-морской комиссии Государственной думы, члены которой входили в состав созданного Особого совещания по обороне государства.

В практику таким путем вошло совместное обсуждение членами Государственной думы, Государственного совета и Совета министров вопросов производства военной техники и боеприпасов. И все же многие представители «общественности» не упускали случая доказать явные преимущества работы структур ЦВПК и Земгора перед правительственными структурами, продемонстрировать гораздо большую степень своих «патриотических усилий» по сравнению с «бездеятельностью» чиновников. Этим отличалось и поведение Гучкова. В своем честолюбивом стремлении к политическому лидерству он не останавливался подчас перед крайне резкой критикой действий власти.

Осенью 1916 г. широкое распространение получили машинописные копии оставшегося безответным письма Гучкова Алексееву от 15 августа 1916 года.

В нем Гучков в резкой форме отзывался о деятельности правительства, обвиняя конкретных министров и при этом отмечая успехи военной стратегии самого Алексеева, намеренно противопоставляя фронт тылу, генерала — министрам, подчеркивая заслуги Ставки. Но Алексеев еще со времени «великого отступления» 1915 г. был хорошо осведомлен относительно положения в тылу и отнюдь не питал иллюзий относительно дееспособности правительства. Гучков не «раскрывал глаза» Алексееву. Для пользы дела нужны были конкретные, реальные действия по улучшению снабжения фронта, а не эмоциональные оценки действий правительства со стороны пусть даже и довольно известного представителя «общественности». К самому Гучкову у Алексеева отношение было в то время нейтральным, но после Февраля 1917 г. — определенно отрицательным ввиду тех непоправимых ошибок, которые были допущены им в должности «революционного» военного министра.

Что касается вероятности участия Алексеева в том, что позднее получило наименование «дворцового переворота», то мнение, выраженное Гучковым позднее, в эмиграции, о том, что Алексеев «был настолько осведомлен, что делался косвенным участником», не подтверждается какими-либо конкретными сведениями об участии генерала в «заговоре». В рукописном очерке о подготовке «дворцового переворота» Гучков сообщал иное: «Никого из крупных военных к заговору привлечь не удалось». «Заговорщики» сознавали, что им не удастся «получить участников в лице представителей высшего командного состава», — и напротив, были вполне уверены в том, что «они бы нас арестовали, если бы мы их посвятили в наш план».*

* Государственный архив Российской Федерации (ГАРФ), ф. 5868, оп. 1, д. 117, л. 7; МЕЛЬГУНОВ С. На путях к дворцовому перевороту. Париж. 1931, с. 149.

Реальная точка зрения генерала сводилась к необходимости укрепить власть, сосредоточить решение важнейших вопросов военной организации и снабжения армии в одних руках. В начале лета 1916 г. под влиянием очевидных успехов на фронте в высших военных сферах обсуждались задачи наращивания военного производства. При поддержке генерал-инспектора артиллерии великого князя Сергея Михайловича начальник ГАУ генерал А.А. Маниковский представил в Ставку докладную записку с обоснованием предложения о создании должности «Верховного министра государственной обороны». В его компетенции находились бы все вопросы, связанные с производством вооружения, распределением военных заказов, их финансированием. Сам же этот министр должен был подчиняться только верховному главнокомандующему. Алексеев в целом поддержал записку Маниковского, составив на ее основе доклад государю (15 июня 1916 г.). Но подобные планы не получили действенной поддержки со стороны власти.*

* АЙРАПЕТОВ О.Р. Генералы, либералы и предприниматели. М. 2003, с. 176—177; БОРИСОВ В. Ук. соч., с. 17; РОДЗЯНКО М.В. Крушение империи. Л. 1927, с. 166—167; Генерал Алексеев и Временный комитет Государственной думы. — Красный архив, 1922, т. 2, с. 284-286.

Военные планы на 1916 год Алексеев составлял со всей свойственной ему тщательностью и педантичностью. Очевидно было, что год может стать переломным. Требовалось учитывать не только потенциальные возможности российского Восточного фронта, но и принимать во внимание планы союзников по Антанте. На состоявшейся в марте межсоюзнической конференции во французском городе Шантильи было намечено одновременное наступление союзников в мае.

22 марта 1916 г. Алексеев представил Николаю II доклад, в котором детально рассматривались возможности общего наступления Восточного фронта. Отмечая существенное численное превосходство над противником, начальник штаба пришел к выводу о необходимости энергичного наступления войск Северного и Западного фронтов сходящимися ударами в направлении на Вильно. Юго-Западный фронт, имея против себя многочисленные силы австро-венгерский армии, должен был сковывать противника, не давая ему возможности перебросить подкрепления на помощь немцам, а затем перейти в наступление — после того как его соседи, Северный и Западный фронты, смогут развить успех в Полесье. На растянутом Восточном фронте, при недостаточной сети железных дорог и слабости шоссейных коммуникаций, невозможно было рассчитывать на оперативное использование резервов в случае отдельных «точечных» ударов. Поэтому генеральное наступление требовало одновременного участия всех фронтов российской армии.*

* Наступление Юго-Западного фронта в мае—июне 1916 г. Сб. документов. М. 1940, с. 51, 68-72, 74, 212.

Итоговый план, утвержденный после совещания главнокомандующих фронтами в Ставке 11 апреля 1916 г., несколько отличался от первоначального. Главный удар теперь предписывалось нанести Западным фронтом, а Северный и Юго-Западный должны были оказывать ему содействие, наступая на флангах. Однако не прошло и месяца, как план опять пришлось изменить ради спасения Италии, перешедшей из Тройственного союза в Антанту.

Теперь начать наступление предстояло частям Юго-Западного фронта, с целью «притянуть к себе» силы австро-венгерской армии.*

* ГОЛОВИН Н.Н. Военные усилия России в мировой войне. Т. 2. Париж. 1939, с. 174—177.

22 мая 1916 г. войска Юго-Западного фронта перешли в наступление.

Начался знаменитый «Брусиловский прорыв». В историографии подчас встречается утверждение, что командующий фронтом действовал вопреки мнению Алексеева, который не принимал новую тактику прорыва неприятельских позиций. На самом деле здесь, очевидно, имел место не конфликт двух тактических методов прорыва, а разное понимание его результатов: генерал А.А. Брусилов не исключал эффективного развития наступления на любом из участков фронта, тогда как Алексеев стремился добиться гарантированного успеха именно там, где это будет наиболее выгодно для реализации стратегического плана наступления всех фронтов. Целесообразность концентрированных фронтальных ударов была очевидна тогда, когда требовалось «разорвать» линию обороны противника. Одновременные фронтальные удары, как правомерно считал Брусилов, не позволяли противнику подводить резервы к отдельным участкам прорыва. Алексеев, не возражая Брусилову в принципе, поддерживал идею фронтальных «демонстративных ударов», которые при этом позволяли бы сохранять силы для последующего развития наступления. Но в любом случае, после того как оборона прорвана, следовало развивать силу удара на отдельных стратегически важных направлениях, концентрировать ресурсы именно на этих участках.

Фронтальное наступление, таким образом, отнюдь не исключало отдельных, сосредоточенных прорывов, что, в сущности, и подтвердилось дальнейшим развитием Брусиловского прорыва.*

* Наступление Юго-Западного фронта, с. 185.

Наступление Юго-Западного фронта продолжалось почти три месяца.

Первоначальный план прорыва был выполнен полностью. 25 мая был взят Луцк. За первые три дня войска Юго-Западного фронта прорвали оборону противника в полосе 8—10 км и продвинулись в глубину на 25—35 километров. Ситуация на фронте быстро менялась и требовала оперативных решений со стороны Ставки. Ввиду очевидного успеха Брусилова Алексеев пересмотрел план общего наступления, и теперь нанесение главного удара предоставлялось Юго-Западному фронту. В принципе это было своеобразным развитием предвоенного, хорошо известного начальнику штаба плана развертывания сил российской армии, по которому основным считалось именно юго-западное направление. К этой же цели Алексеев склонялся и в начале 1916 года. Теперь преимущества эти становились неоспоримыми. По новому плану действий, главным направлением удара становился район Ковеля — стратегически важный узел железных дорог, центр коммуникаций, соединявший австро-венгерские и немецкие войска. Здесь наступала наиболее боеспособная, 8-я армия Юго-Западного фронта.*

* СЕМАНОВ С. Брусилов. М. 1980, с. 215; БРУСИЛОВ А.А. Мои воспоминания. М. 1943, с. 255; АЛЕКСЕЕВА-БОРЕЛЬ В.М. Ук. соч., с. 349.

Директива Ставки от 26 июня 1916 г. предусматривала создание мощного «кулака» для нанесения решающего удара под Ковелем. После того как 8-я армия достигла тактического успеха, закрепить его должны были гвардейские полки, составившие Особую армию под командованием генерала от кавалерии В.М. Безобразова. Алексеев считал Безобразова недостаточно подготовленным для такой ответственной роли, но Николай II настоял на своем решении. 15 июля наступление возобновилось, и в течение нескольких дней русские войска пытались пробиться к Ковелю.

Героические атаки гвардейских полков сопровождались огромными потерями, но добиться успеха не удалось. К противнику подошли подкрепления, и бои остановились, возобновилось состояние «позиционной войны».

Большие потери гвардии многие ставили в вину Алексееву. В этом усматривалось едва ли не умышленное стремление «сына фельдфебеля», «не любившего гвардию», поставить гвардейцев под удар. Но гвардейские полки несли неоправданные потери отнюдь не из-за «неприязни» начальника штаба верховного главнокомандующего, а из-за слабой подготовки атак, недостаточной разведки местности, неудовлетворительной координации действий строевых начальников и, нередко, неуместной «гвардейской» самоуверенности идущих в атаку солдат и офицеров.*

* Наступление Юго-Западного фронта, с. 329—331, 291; СЕМАНОВ С. Ук. соч., с. 222; ГЕРУА Б.В. Ук. соч., с. 140.

Брусиловский прорыв предопределил общий, успешный для Антанты, итог кампании 1916 года. Но этот успех не был подкреплен должным содействием других фронтов, а также союзников.*

* ЗАЙОНЧКОВСКИЙ А.М. Стратегический очерк войны 1914-1918 гг. Ч. 5. М. 1923, с. 73, 108; БРУСИЛОВ А.А. Ук. соч. М. 1963, с. 248.

Осенью 1916 г. здоровье Алексеева ухудшилось. На это влияли и тяжелая работа, и постоянное нервное напряжение, и хроническое недосыпание.

В начале ноября он еще принимал участие в разработке планов на 1917 год. По мнению Алексеева, следовало отдать приоритет Юго-Западному фронту и нанести главный удар на львовском направлении. Наступление планировалось начать не позднее 1 мая 1917 года.*

* ЗАЙОНЧКОВСКИЙ А.М. Ук. соч. Ч. 7. М. 1923, с. 14; РГВИА, ф. 2003, оп. 1, д. 63, л. 94, 284; ф. 2031, оп. 1, д. 1532, л. 76-76об.

Из-за обострения болезни он вынужден был отойти от руководства штабом и несколько дней находился буквально на грани жизни и смерти. Для улучшения здоровья было решено отправить Алексеева в отпуск в Крым. Его должность временно занял генерал от кавалерии В.И. Гурко.*

* ШАВЕЛЬСКИЙ Г. Воспоминания последнего протопресвитера русской армии и флота. Нью-Йорк. 1954, с. 234-235.

Но отъезд не означал перерыва в его работе. В Морское собрание в Севастополе, где поселился Алексеев, был протянут прямой телеграфный провод, что позволяло регулярно запрашивать его мнения по неотложным вопросам.

1916 год заканчивался в условиях стабильного фронта, но все более нараставшего внутриполитического кризиса. Потенциальные «заговорщики» во главе с Гучковым помышляли о разработке конкретного плана действий. Не оставили они без внимания и Алексеева. Точных сведений о встрече генерала с «оппозиционерами» в Севастополе нет. По воспоминаниям дворцового коменданта В.Н. Воейкова, Алексеев будто бы сказал двум посетившим его делегатам Государственной думы: 

«Содействовать перевороту не буду, но и противодействовать не буду». А согласно воспоминаниям Деникина, на вопрос о своем участии в «перевороте» Алексеев ответил категорическим отказом. Во время войны, особенно, накануне решающих сражений, радикальные изменения обстановки в стране создают огромную опасность для армии, которая «и так не слишком прочно держится».*

* ВОЕЙКОВ В.Н. Ук. соч., с. 187; ДЕНИКИН А.И. Очерки Русской смуты. Т. 1. Париж. 1921, с. 37.

Подлечившись, он решил вернуться в Ставку и 17 февраля 1917 г. выехал в Могилев. Незаконченный курс лечения периодически напоминал о болезни высокой температурой и болью.

Вечером 24 и 25 февраля из Петрограда были получены первые относительно подробные сведения о «беспорядках», антиправительственных выступлениях. По воспоминаниям полковника В.М. Пронина, офицера генерал-квартирмейстерской части Ставки, «особого значения» этим сведениям «как-то не придавали».*

* ПОРОШИН А.А. Падение русской монархии и генерал Алексеев. В кн.: Падение империи, революция и гражданская война в России. М. 2010, с. 53—69; ПРОНИН В.М. Последние дни царской Ставки. Белград. 1930, с. 8—9.

Телеграмма командующего Петроградским военным округом генерал-лейтенанта С.С. Хабалова хотя и сообщала о рабочих демонстрациях и столкновениях с полицией, все же вызывала оптимизм: «толпа разогнана», порядок в столице восстановлен и положение контролируется местными властями. Однако из телеграмм председателя Государственной думы М.В. Родзянко следовало, что в Петрограде «гражданская война началась и разгорается», а «правительство совершенно бессильно подавить беспорядок». Поскольку же председатель Думы давно имел в Ставке репутацию «паникера», его словам не придали большого значения. Большего доверия заслуживала депеша военного министра, генерала от инфантерии М.А. Беляева, утверждавшего, что «власти сохраняют полное спокойствие».

Беляев и Хабалов просили незамедлительной отправки в Петроград «надежных войсковых частей».

Хотя Петроградский военный округ был выделен из состава Северного фронта и наделен правами особой армии, с подчинением ее непосредственно командующему округом, Алексеев не оставил его без поддержки. В общей сложности, около трех дивизий наметил он направить с разных фронтов и из внутренних округов против петроградских мятежников. Во главе этих войск, по его настоянию, должны были находиться «смелые помощники», «прочные генералы», решительные начальники. Начальнику Московского военного округа, генералу от артиллерии И. И. Мрозовскому предписывалось объявить и Москву на осадном положении, чтобы не допустить распространения революции по стране. Положение, однако, серьезно осложнялось тем, что предназначенные к отправке части предстояло снять с фронтовых позиций, переместить к местам погрузки и оперативно перевезти к местам сосредоточения для дальнейшего «похода на бунтующий Петроград». Сделать это в течение нескольких дней не представлялось возможным.*

* ГАРФ, ф. 6435, оп. 1, д. 37, л. 1 - 2 ; РОДЗЯНКО М.В. Ук. соч., с. 219, 278; ПРОНИН В.М. Ук. соч., с. 12—13; ЛУКОМСКИЙ А.С. Из воспоминаний. — Архив русской революции, 1924, т. 2, с. 22; Красный архив, 1927, т. 2(21), с. 4 - 9 , 11, 14, 22-24, 28.

Упрекать Алексеева за «преступное бездействие» в создавшейся ситуации, нельзя. Напротив, учитывая временное затишье на фронте, наштаверх принимал все возможные меры для переброски армейских частей против надвигавшейся революции. Что касается политических «уступок», то здесь генерал опирался первоначально на предложения великого князя Михаила Александровича, предлагавшего государю назначить главой правительства, наделенного чрезвычайными полномочиями, князя Г.Е. Львова, как человека, хорошо зарекомендовавшего себя в отношениях с «общественностью», но затем стал склоняться к возможности введения «ответственного министерства».

Сильное беспокойство у Алексеева вызывало неизменное желание Николая II как можно скорее оставить Ставку и выехать в Царское Село, где находилась в опасности его семья. Были получены сведения о переходе на сторону восставших частей петроградского гарнизона, примеру которого мог последовать и царскосельский. Все это чрезвычайно беспокоило царя, и после недолгих колебаний он решил ехать в Царское Село. Алексеев, напротив, был убежден, что оставлять Ставку в столь неопределенном положении и рисковать отъездом к «бунтующему Петрограду» недопустимо. К 28 февраля правительство в Петрограде уже заявило о «коллективной отставке», а Хабалов и Беляев окончательно выпустили из рук средства ликвидации «петроградского бунта».

Заверив Алексеева в том, что он не поедет в Царское Село, Николай II неожиданно изменил свое решение и покинул Могилев. Начальнику штаба поручалась координация действий по отправке войск к Петрограду. Утром 28 февраля из Ставки выехал Георгиевский батальон. С вечера 28 февраля 1917 г. начались самые тяжёлые для Ставки часы. Непосредственной связи с императорским поездом не было, и, по свидетельству Пронина, «сведений о местонахождении государя добыть не удалось». Еще утром 28 февраля в Ставку пришли сообщения о том, что власть в столице фактически перешла к «самочинно созданному» Временному комитету Государственной думы во главе с Родзянко. 1 марта телеграфная связь Ставки с Царском Селом была прервана. Алексеев первоначально не вел собственных переговоров с Родзянко, отправляя телеграммы Хабалову и Беляеву, а позднее пользовался посредничеством штаба Северного фронта. И только получив известие о контроле Комитета над связью и железными дорогами, в категорической форме потребовал от Родзянко незамедлительно восстановить прерванное с Петроградом прямое сообщение, предупредив о гибельности вмешательства столичных политиков в дела фронта.*

* Красный архив, 1927, т. 2(21), с. 24-31; ПРОНИН В.М. Ук. соч., с. 15-20.

Если в борьбе с «внешним врагом» цели и задачи были ясны, то для ведения успешной борьбы с «внутренним врагом», в условиях тяжелейшей войны, надежность воинских частей становилась относительной. Отправленные против столицы, но «разагитированные» посланцами революционного Петрограда полки и батальоны отказывались «стрелять в народ», заявляли о своем «нейтралитете».*

* Красный архив, 1927, т. 2(21), с. 33—45; РОДЗЯНКО М.В. Государственная дума и февральская 1917 года революция. — Архив русской революции, 1922, т. 6, с. 58—59; Из дневника генерала В.Г. Болдырева. — Красный архив, 1927, т. 4(23), с. 250—251.

Надежды Алексеева на «подавление бунта вооруженной силой» окончательно исчезли после полученных днем 1 марта сообщений о том, что «полная революция» произошла в Москве и на сторону мятежников перешел Кронштадт. Если раньше можно было рассчитывать на создание «ударного кулака» против одной только столицы, то теперь, для подавления революционного московского гарнизона и Балтийского флота, сил очевидно не было.*

* ПРОНИН В.М. Ук. соч., с. 23-24; ЛУКОМСКИЙ А.С. Ук. соч., с. 22-23.

В этой ситуации оставалось надеяться исключительно на «политические уступки», которые, как могло представляться в Ставке, позволяли продолжать войну и сохранить хотя бы минимальную устойчивость фронта.

В 3 часа дня 1 марта в Ставке были получены сведения о том, что поезд государя находится на станции Дно. Блокированные в своем движении к Царскому Селу, литерные поезда царя-главковерха вынуждены были направиться в Псков, в месторасположение штаба Северного фронта. Алексеев, не исключая возможности создания «ответственного министерства», решил настоять перед государем о согласии с прежними условиями Комитета Государственной думы. К тому же полученная от Николая II телеграмма предписывала до приезда государя в Царское Село войскам, направленным в Петроград, «никаких мер не предпринимать». Казалось, что вероятность мирного разрешения конфликта сохраняется. В Псков был отправлен составленный камергером Н.А. Базили проект манифеста о «даровании ответственного министерства».

В ночь на 2 марта согласие государя подписать манифест было получено, и сообщение об этом было отправлено в Петроград. Но вскоре из штаба Северного фронта пришли сообщения, что «династический вопрос поставлен ребром, и войну можно продолжать до победного конца лишь при исполнении предъявленных требований относительно отречения государя от престола в пользу сына, при регентстве Михаила Александровича». Алексеев, получив депешу из Пскова, разослал ее содержание всем командующим фронтами с собственным добавлением: «Обстановка, по-видимому, не допускает иного решения».*

* ГАРФ, ф. 6435, оп. 1, д. 25, л. 1-2; ПРОНИН В.М. Ук. соч., с. 26-32; Из дневника генерала М.В. Алексеева. — Русский исторический архив (Прага), 1929, сб. 1, с. 53; Красный архив, 1927, т. 2(21), 64, 68-69.

Вполне закономерен в этой связи вопрос о противоречивости в действиях Алексеева: как можно было так быстро отказаться от полученного согласия Николая II на «ответственное министерство», чтобы признать революционные предложения Родзянко и Рузского, связанные с необходимостью отречения? Здесь, очевидно, следует отметить недостаток твердости у Алексеева в столь критических условиях. Очень верно отметил позже эту его психологическую черту генерал А.С. Лукомский в переписке с Деникиным по поводу издания «Очерков русской смуты»: «Начавшиеся в Петрограде события должны были его (Алексеева. — В.Ц.) побудить определенно заставить государя с места дать ответственное министерство и затем принять решительные меры для подавления "Петроградского действа". И он это сделать не мог, но... что ему помешало?». Ответ Деникина был краток и точен: «Вы упрекаете Алексеева за то, что он якобы мог сделать, но не сделал: заставить государя пойти на реформы и подавить "Петроградское действо"? Нет, не мог — по слабости своего характера и по неустойчивости государева характера».*

* ГАРФ, ф. 5829, оп. 1,д. 7, л. 39 (Деникин - Лукомскому, 24.Х1.1921); ПРОНИН В.М. Ук. соч., с. 29-30; Красный архив, 1927, т. 3(22), с. 9-10.

Важно помнить, что ко 2 марта перспективы силового «подавления бунта» представлялись в Ставке исчерпанными. Но оставалась главная цель, ради которой можно было идти на любые политические уступки: победа в войне.
В изменяющихся условиях Алексеев стремился к максимально возможному сохранению преемственности власти, к недопущению скоропалительных, непродуманных перемен. «Сознавая, насколько отречение царя может тяжело повлиять на армию, Алексеев стремился, чтобы Николай II, перестав быть царем, все же некоторое время оставался бы верховным главнокомандующим и этим как бы примирил раздоры в армии... По плану Алексеева, через некоторое время государя должен был сменить прибывший с Кавказа великий князь Николай Николаевич».*

* РГВИА, ф: 372, оп. 1, д. 41, л. 41-43; БОРИСОВ В. Ук. соч., с. 18.

В ночь на 3 марта из Пскова были получены новые сообщения. В 1 час 30 минут в Ставку пришла телеграмма о назначении государем нового председателя Совета министров — князя Г.Е. Львова и нового главковерха — великого князя Николая Николаевича, но после этого последовало внезапное решение: «Государь император изволил подписать акт об отречении от престола с передачей такового великому князю Михаилу Александровичу».

По воспоминаниям Пронина, «отречения императора от престола и за сына никто не ожидал, это было полной неожиданностью для всех».*

* Красный архив, 1927, т. 3(22), с. 16, 20-21; ПРОНИН В.М. Ук. соч., с. 78.

Позиция Ставки оставалась неизменной. На престол должен был вступить великий князь Михаил Александрович, и в России должна сохраниться монархия. В течение всего дня 3 марта Алексеев безуспешно пытался связаться с Петроградом, отправлял телеграммы на имя Львова и Родзянко, настаивая на незамедлительной публикации акта отречения государя и скорейшем объявлении о присяге новому императору Михаилу.*

* Верховное командование в первые дни революции. — Архив русской революции, 1925, т. 16, с. 279-288; Красный архив, 1927, т. 3(22), с. 22-23.

Не случайно, получив известие об отказе вступить на престол Михаила Романова до вынесения решения об этом Учредительным собранием, Алексеев отмечал роковую ошибочность подобного акта: «Хотя бы непродолжительное вступление на престол великого князя сразу внесло бы уважение к воле бывшего государя и готовность великого князя послужить своему отечеству в тяжелые, переживаемые им дни; на армию это произвело бы наилучшее, бодрящее впечатление».

Поздним вечером 3 марта Алексеев на вокзале лично встречал вернувшийся из Пскова литерный поезд с уже бывшим императором.

Новое правительство все больше увлекалось массовой политикой и все меньше думало о самом важном государственном деле — победоносном окончании войны. Военное министерство во главе с Гучковым вместо удовлетворения насущных потребностей фронта 5 марта направило в Ставку приказ, устанавливающий новые отношения между офицерами и солдатами. В нем отменялись установившиеся столетиями традиции отдания воинской чести, титулования, вводились «политические права и свободы». Алексеев был убежден, что подобные меры несвоевременны, а в условиях войны — губительны.

Если отдельные перемены во «внешнем облике» армии еще можно было, по мнению Алексеева, принять, то «политические» перемены представлялись «совершенно недопустимыми». «Учитывая степень культурного развития нашего солдата... в число делегатов и число членов различных собраний, образуемых с политической целью, попадут исключительно мастеровые, то есть крайний левый элемент... Втягивание армии ныне в политику приведет к невозможности продолжать войну, и не позже июня Петроград будет в руках германцев, которые продиктуют нам мир по своему желанию и в экономическом отношении нас поработят»38.

* ПРОНИН В.М. Ук. соч., с. 64-68; Красный архив, 1927, т. 3(22), с. 36-37.

Прежняя «царская Ставка» доживала последние дни. Было решено, что государь выступит с прощальным обращением к армии. В ночь на 8 марта по распоряжению Алексеева в войска был передан «прощальный приказ императора», лично написанный Николаем II 7 марта. Но вскоре в Ставке была получена телеграмма от Гучкова, запретившего распубликовывать приказ, и дальше штабов армий и отдельных корпусов и дивизий (на Румынском фронте) он не прошел.*

* БОРИСОВ В. Ук. соч., с. 18-19; ПРОНИН В.М. Ук. соч., с. 71-73; НЕЗНАНСКИЙ В.И. Крушение Великой России и Дома Романовых. Париж. 1930, с. 519—527.

8 марта Николай II под контролем представителей Временного правительства, доставивших в Могилев распоряжение о его аресте, покинул Ставку.

Неожиданно для Алексеева изменилась и военная иерархия. Предполагаемое вступление в должность главковерха великого князя Николая Николаевича так и не состоялось. Еще вечером 6 марта у Алексеева состоялся длительный разговор по прямому проводу с Гучковым и Львовым. Петроградские политики снова, ссылаясь на изменившиеся политические обстоятельства, указывали генералу на неприемлемость представителя Дома Романовых на посту главнокомандующего, и под таким давлением Николай Николаевич заявил о своей отставке.

Алексеев стал исполнять обязанности главковерха, а со 2 апреля принял эту должность формально. Теперь ему самому в полном объеме предстояло принимать и проводить в жизнь стратегические решения, контролировать положение на фронтах, поддерживать взаимодействие с союзниками. В разговоре с Алексеевым 6 марта Львов говорил ему, что он «пользуется доверием правительства и популярностью в армии и народе». Но против кандидатуры Алексеева выступал Родзянко, считавший генерала приверженцем «диктаторских» методов управления. А представители нарождавшейся в те дни советской власти и вовсе были уверены в крайней «реакционности» «царского генерала». Политика революции властно вторгалась и беспощадно ломала установившуюся стратегию войны, и игнорировать политические факторы становилось невозможным.*

* Красный архив, 1927, т. 3(22), с. 51-53, 65, 68-70.

В военной сфере прежде всего требовалось уточнить стратегические планы, разработанные в начале года. В условиях происходивших революционных перемен Алексеев пессимистично оценивал возможности крупных военных операций и считал необходимым лишь соблюдение обязательств перед Антантой. Ставка не смогла получить полноту военной власти и стать, по словам Деникина, «объединяющим командным и моральным центром». Нарастала «демократизация» армии, ярко выраженная в так наз. Декларации прав солдата, которая закрепляла принцип участия солдат в политических акциях, в выборах, политических и профессиональных организациях.*

* ГАРФ, ф. 5881, оп. 2, д. 604, л. 5-9, 11; ЗАЙОНЧКОВСКИЙ А.М. Ук. соч. Ч. 7. Прилож. 6, с. 142, 150.

И все же при главковерхе Алексееве делалось все возможное для того, чтобы сохранить боеспособность фронта. 4 мая он вместе с командующими фронтов прибыл в столицу, и здесь состоялось первое после начала революции расширенное совещание военачальников с министрами Временного правительства, членами Комитета Государственной думы и представителями Исполкома Петроградского совета рабочих и солдатских депутатов. Стенограмма заседания отразила словесную готовность министров и лидеров Совета поддержать требования военных, однако реальность оказалась далека от ожиданий. «Армия на краю гибели, — предостерегал Алексеев в своем докладе, — еще шаг — и она будет ввергнута в бездну, увлечет за собою Россию и ее свободы, и возврата не будет».*

* ДЕНИКИН А.И. Ук. соч., с. 48-78.

В результате сроки намеченного наступления пришлось перенести на начало июня.

Радикальным революционерам, советским структурам, фронтовым, армейским, корпусным комитетам нужно было оперативно противопоставить контрреволюционные структуры, настроенные на решительные действия ради продолжения войны «до победного конца». С 7 по 22 мая в Ставке прошел 1-й съезд влиятельной военной организации, послужившей позже одной из основ формирования Белого движения — Всероссийского Союза офицеров армии и флота. Ввиду продолжавшегося падения боеспособности войск на фронте, по мнению Алексеева, необходимо было приступить к частичной демобилизации солдат (прежде всего старших возрастов), а взамен — создать особые подразделения из добровольцев — убежденных сторонников продолжения «войны до победного конца».*

* ГОЛОВИН Н.Н. Военные усилия, с. 199.

Неожиданно 22 мая он получил предписание сдать должность генералу Брусилову. Причиной «опалы» считалось выступление генерала на съезде Союза офицеров. Однако вернее следовало бы признать его отставку результатом усиленного давления на правительство со стороны Исполкома Петроградского совета.

Выйдя в отставку и перейдя формально «в распоряжение Временного правительства», Алексеев вместе с семьей поселился в Смоленске. В своем новом положении генерал получал информацию о положении на фронте, но не имел возможности влиять на принятие тех или иных решений. Неожиданное бездействие удручало его. Однако Алексеев уже приобрел значительный авторитет среди тех политических сил, которые летом 1917 г. все более определенно заявляли о назревшем «сдвиге вправо». Алексеев принял предложение войти в состав создаваемого Совета общественных деятелей, политический «вес» которого поддерживался благодаря участию в его работе из вестных политиков и военных: Родзянко, Милюкова, Юденича, Корнилова.
В Совете пытались преодолеть традиционное отчуждение военных и политических сфер.

25 июля в Большом театре начало работу Всероссийское Государственное совещание, призванное оказать поддержку Временному правительству.

28 июля на утреннем заседании выступил Алексеев. Его доклад полно и правдиво обрисовал тяжелое состояние фронта. Выступление в Москве стало первым появлением генерала перед столь большой «невоенной» аудиторией.

Доклад вполне можно было считать своеобразной программой-декларацией для военных кругов.*

* ЛЬВОВ Н.Н. Екатеринодар, 27 сентября. В кн.: Генерал М.В. Алексеев. Екатеринодар. 1918, с. 9—10; Государственное совещание. М.-Л. 1930, с. 198—206; КИРИЛИН Ф. Ук. соч., с. 13.

Совещание завершилось формально-декларативной поддержкой политического курса Временного правительства. Казалось, победил «средний», «умеренный» путь развития революции. Однако вскоре страну потрясли события, ставшие, по мнению многих, главной исходной причиной «октябрьского переворота». 9 августа в «государственной измене» был обвинен генерал Корнилов, отправивший накануне, по согласованию с Керенским, части 3-го конного корпуса генерала А.М. Крымова на Петроград. Отношение Алексеева к военно-политической позиции Корнилова было в общем благожелательным. Требования твердой власти, укрепления воинской дисциплины, борьбы с дезертирством на фронте и саботажем в тылу он полностью поддерживал. Но представлялась рискованной форма исполнения этой программы Корнилова. Немедленная военная диктатура, полный разрыв с правительством А.Ф. Керенского, готовность к радикальным действиям, вплоть до прямого военного переворота — это, по мнению Алексеева, грозило окончательно развалить и без того неустойчивое состояние фронта и тыла. Примечательно, что в сходной ситуации февраля—марта Алексеев, видя перспективу «войны междоусобной» во время «войны внешней», предпочел отказаться от военных методов борьбы с революцией.*

* БОРИСОВ В. Ук. соч., с. 19—20; ГУЧКОВ А.И. Из воспоминаний. — Последние новости, 27.IX. 1936; ТРУБЕЦКОЙ Г.Н. Годы смут и надежд. 1917-1919. Монреаль. 1981, с. 31.

Именно Алексееву, находившемуся «в распоряжении» Временного правительства, пришлось участвовать в противодействии «корниловщине». Он был срочно вызван в Петроград и принял должность начальника штаба нового главковерха, каковым себя назначил сам Керенский.*

* День, 31.VIII. 1917; ГАРФ, ф. 5881, оп. 2, д. 163, л. 36-37.

При аресте Корнилова и всего руководящего состава Ставки Алексеев стремился прежде всего к спасению от революционного самосуда не только самого бывшего главкома, но и сотен офицерских жизней. После арестов в Ставке Алексеев сдал должность начальника штаба верховного главнокомандующего й вернулся в Смоленск.*

* КИРИЛИН Ф. Ук. соч., с. 14-15; БОНЧ-БРУЕВИЧ М.Д. Вся власть Советам. М. 1957, с. 173—174; БОРИСОВ В. Ук. соч., с. 20; ЛЕМБИЧ М. Великий печальник. Верховный руководитель Добровольческой армии генерал М.В. Алексеев. Омск. 1919, с. 16.

Теперь он уже не чуждался политической деятельности. В Петрограде началась работа Совета республики (Предпарламента) — органа, призванного «оказать правительству содействие в его законодательной и практической деятельности» и создать хотя бы «суррогат представительства» накануне выборов в Учредительное собрание. Алексеев был делегирован в Предпарламент от Совета общественных деятелей. На заседании Предпарламента 10 октября он выступил с критикой действий правительства, приводящих к частой смене командного состава. Он настаивал на «немедленном возвращении в ряды армии офицеров, обвинявшихся по подозрению в контрреволюционности».*

* День, 2, 27.IX; З.Х.1917; Речь, 26.1Х; 7, 8.Х.1917; Дело народа, 11.Х.1917; НАБОКОВ В.Д. Временное правительство и большевистский переворот. Лондон. 1988, с, 142—143; БОРИСОВ В. Ук. соч., с. 20.

Помимо легальной и широко известной деятельности Алексеев все больше внимания уделял негласному созданию структур, которые в условиях ожидаемого правительственного кризиса смогли бы успешно противодействовать революционным силам. К середине октября относится первый план создания такой нелегальной организации. Сценарий действий создаваемой «Алексеевской организации» мало чем отличался от плана «Союза офицеров» в канун выступления Корнилова: «При неизбежном новом восстании большевиков, когда Временное правительство окажется неспособным его подавить, выступить силами организации, добиться успеха и предъявить Временному правительству категорические требования к изменению своей политики».*

* АЛЕКСЕЕВА-БОРЕЛЬ В.М. Дневники, записи, письма генерала Алексеева и воспоминания об отце. — Грани, 1982, № 125, с. 171—174.

Для прикрытия подпольной работы использовались благотворительные и медицинские организации.*

* ГАРФ, ф. 5881, оп. 1,д, 449, л. 1-3; ф. 1313, оп. 1,д. 1,л. 1-7; КАВТАРАДЗЕ А.Г. Военные специалисты на службе Республики Советов. 1917—1920 гг. М. 1988, с. 32.

Помимо подготовки подпольных центров, Алексеев пытался использовать все возможности работы с властью. 24 октября он явился в Мариинский дворец для участия в очередном заседании Предпарламента и чудом избежал ареста.*

* АЛЕКСЕЕВА-БОРЕЛЬ В.М. Дневники, записи, письма, с. 167; БОРИСОВ В. Ук. соч., с. 20-21; КИРИЛИН Ф. Ук. соч., с. 15.

Когда многие военные открыто игнорировали «фигляр-премьера» Керенского и считали его обреченным, Алексеев не терял надежд на использование правительственных структур для противодействия большевикам. Он, в частности, полагал, что защита Зимнего дворца, равно как и победа над большевиками в Москве, могли бы спасти остатки авторитета Временного правительства и создать условия для введения в стране твердой власти.

После прихода большевиков к власти любое сотрудничество с ними, как с партией, открыто призывавшей к миру с Германией, было для Алексеева неприемлемым. Оставаться же в Петрограде, учитывая враждебное отношение к нему со стороны новой революционной власти, было небезопасно.

Генерал уехал на Дон, в Новочеркасск. Теперь от слов и убеждений нужно было переходить к активным контрреволюционным действиям. Алексеев был уверен, что донская столица сможет стать «альтернативой» советскому Петрограду. Уверенности способствовал процесс создания так наз. Юго-Восточного союза — государственного образования, которое должно было объединить на принципе федерации донское, кубанское, терское, астраханское казачества, а также горцев Северного Кавказа.

Другим центром сопротивления могла послужить Ставка. После исчезновения Керенского из Гатчины полномочия главкома фактически перешли к наштаверху — генералу Н.Н. Духонину. Узнав о том, что Духонин оказался и.о. главковерха, а его бывший сотрудник по штабу Киевского военного округа и Юго-Западному фронту генерал М.Д. Дитерихс стал и.о. начальника штаба главнокомандующего, Алексеев написал своему соратнику и ученику письмо, в котором подробно изложил свои планы, связанные с организацией контрреволюционных центров на Юго-Востоке России.

Для будущей России этот край стал бы оплотом экономического возрождения. Экономическая стабильность Юго-Востока, в представлении Алексеева, обеспечивала и политическую стабильность. Генерал по-прежнему подчеркивал важность взаимодействия фронта и тыла в современной войне.

В условиях «болыиевицкого переворота» и продолжения войны с Германией следовало подумать и об организации суверенных вооруженных сил Союза.

Алексеев убеждал Дитерихса в важности сохранения в Ставке системы управления войсками. Он считал, что необходимо перевести на Дон и Кубань «надежные части» и боеприпасы, а также широко оповестить, союзные державы об отношении к совершившемуся большевистскому перевороту. Алексеев считал, что «в вопросах организационных нужно соглашение» со Ставкой, «совместная разработка планов».*

* ЛЕМБИЧ М. Ук. соч., с. 19-21.

Однако Дитерихс уже не мог помочь исполнению замыслов своего бывшего начальника. За день до того, как письмо в Ставку было послано Алексеевым, Дитерихс оставил пост начальника штаба главковерха и уехал в Киев.

Вожди донского казачества также не торопились поддержать Алексеева.

Для «казачьего парламента» — донского Войскового круга — своя, «казачья» политика оказывалась важнее общероссийских проблем.*

* ГАРФ, ф. 5881, оп. 2, д. 605, л. 5—6; ХАРЛАМОВ В. Юго-Восточный союз в 1917 году. — Донская летопись (Вена), 1923, № 2, с. 285—286, 289; Белое дело (Берлин), 1926, т. 1, с. 77-82.

На положение алексеевской «организации» повлияло прибытие на Дон генерала Корнилова и многих других известных антибольшевиков. Одной из главных стала проблема верховного руководства. Корнилов пользовался большим авторитетом как «первый начавший» борьбу с «врагами России», и многие считали, что только ему надлежит возглавить зарождающееся Белое дело. Отношения Алексеева с Корниловым оставались сложными. Алексеева считали более уравновешенным и не способным на те крайние меры, на которые мог пойти Корнилов. Алексеева считали и более опытным политиком. Сказывалась на их взаимоотношениях и психологическая несовместимость эмоционального, «взрывного» Корнилова и рассудительного Алексеева.*

* ГАРФ, ф. 5881, оп. 2, д. 605, л. 13.

После длительных переговоров разногласия были улажены. Алексеев принял на себя финансовую часть и политическую, а Корнилов вступил в командование создаваемой Добровольческой армией. Алексеев поддерживал контакты с Москвой, Петроградом и Киевом. Вынашиваемые им обширные проекты развития южнорусского Белого движения имели, по сути, «общегосударственный», «всероссийский» характер.*

* Там же, ф. 3510, оп. 1, д. 5, л. 1—2; Российский государственный военный архив (РГВА), ф. 40238, оп. 1, д. 1, л. 15—15об.; д. 5, л. 4-5.

26 декабря было официально объявлено об образовании Добровольческой армии, основой которой стала Алексеевская организация. Командовал Добровольческой армией Корнилов, но первенствующее значение Алексеева в иерархии антибольшевистского сопротивления сохранялось. Хотя он не занимал никакого официального положения, в историю Белого дела он вошел как «основатель Добровольческой армии».*

* ЛЬВОВ Н. Алексеев в Кубанском походе. В кн.; В память 1-го Кубанского похода. Белград. 1926, с.: 13-14.

Алексеев вернулся к ставшему уже привычным для него рабочему ритму и не щадил себя. Последнее дело его жизни требовало полной самоотдачи.

Не оставляя надежд на укрепление Юго-Восточного союза, он дважды приезжал в Екатеринодар для встречи с кубанским атаманом А.П. Филимоновым. В середине января 1918 г. штаб Добрармии переместился из Новочеркасска в Ростов-на-Дону. Политическое положение оставалось неустойчивым: теперь при провозглашении тех или иных лозунгов и деклараций следовало учитывать возможности коалиций на основе «паритета казачьего и иногороднего населения». 18 января Алексеев был приглашен на заседание Донского Объединенного правительства в Новочеркасске. Он заверял собравшихся в отсутствии «реакционных намерений» у политических структур, близких к руководству армии: «В совещание при мне вошли и представители демократии, а в настоящий момент ведутся переговоры и с лидерами других партий, кроме кадетской, как, например, Плехановым, Кусковой, Аргуновым и др. Конечно, с Черновым и его партией (эсерами. — В.Ц.) никаких переговоров быть не может — нам с ними не по пути». Вооруженное противостояние с большевиками он объяснял как продолжение войны с Германией.*

* ЛЕМБИЧ М. Ук. соч., с. 6, 11-16; ГАРФ, ф. 5881, оп. 2, д. 605, л. 19-21, 45-46; ГОЛОВИН Н.Н. Российская контрреволюция в 1917-1918 гг. Ч. 2, кн. 5. Рига. 1937, с. 56-62.

К началу февраля 1918 г. стало очевидным, что удержать фронт под Новочеркасском и Ростовом не удастся. Добровольческая армия отступала.

Вечером 9 февраля 1918 г. добровольцы и казаки-партизаны оставили Ростов и перешли в станицу Ольгинскую. Алексеев считал необходимым двинуться на Екатеринодар — столицу Кубанского казачества. Он был убежденным сторонником отхода на Кубань и решительно возражал против плана Корнилова, предпочитавшего отойти в степи междуречья Волги и Дона. Алексеев считал, что на Кубани удастся закрепиться, пополниться добровольцами из кубанских казаков, не только сформировать новые структуры военно-политического управления на основе Юго-Восточного союза, но и сохранить «всероссийское значение» Добровольческой армии. Правда и у него, очевидно, не было полной уверенности в успехе запланированного перехода с Дона на Кубань.*

* ГАРФ, ф. 5881, оп. 2, д. 605, л. 25; АЛЕКСЕЕВА-БОРЕЛЬ В.М. Дневники, записи, письма, с. 220-227, 218-219.

Перед отправкой на Кубань сын Алексеева приобрел для отца повозку.

На ней генерал перевозил часть добровольческой казны. Остальные деньги были распределены между «деньгоношами» — адъютантами, каждый из которых перевозил на груди специальные пакеты с бумажными купюрами. Во время движения он был рядом с походными колоннами. По воспоминаниям участников похода, генерал «не мог командовать армией, не мог нести на себе тяжкое бремя боевых распоряжений на поле сражения. Физические, уже слабеющие, силы не позволяли ему ехать верхом. Он ехал в коляске, в обозе».*

* ДЕНИКИН А.И. Очерки Русской смуты. Т. 2, с. 223; ЛЬВОВ Н. Алексеев в Кубанском походе, с. 13—14.

Тяжело воспринял Алексеев неожиданные известия о занятии Екатеринодара красными и об отступлении из города кубанского атамана, правительства и Рады. Части Добровольческой армии, соединившись с отрядами кубанских казаков и горцев 14 марта в ауле Шенджий, стали готовиться к штурму столицы Кубани. 26 марта армия переправилась через Кубань и на следующий день начала атаковать городские предместья. Последовательные удары, однако, не давали результатов. В оперативном отношении перед Добрармией стояло только два выхода: либо взять город штурмом и восстановить здесь центр антибольшевистского сопротивления, либо отступить обратно в степи, с неизбежным риском окружения и уничтожения многократно превосходящими ее отрядами красной гвардии. Штурм был назначен на 1 апреля, однако он не состоялся. Утром 31 марта от разрыва артиллерийской гранаты погиб Корнилов. Новый командующий армией Деникин решил, что продолжение штурма Екатеринодара бесперспективно и опасно для сохранения армии. Поэтому в ночь на 2 апреля поредевшие полки добровольцев отступили от города. С большим трудом удалось им прорваться из «кольца» железных дорог и уйти в степи Задонья.*

* БОГАЕВСКИЙ А.П. 1918 год. Ледяной поход. Нью-Йорк. 1960, с. 129-133; ДЕНИКИН А.И. Очерки Русской смуты. Т. 2, с. 303, 316, 324-325; АЛЕКСЕЕВА-БОРЕЛЬ В.М. Дневники, записи, письма, с. 258—261, 265.

Время «Ледяного похода» и после его окончания в истории южнорусского Белого движения — своего рода «военно-полевой» период. Армия «бродила по степям», тыла фактически не было, и вся внутренняя и внешняя политика легко определялась из ее полевого штаба. Именно в это время окончательно оформилась тенденция создания политической власти на основе военного командования. Ничто, казалось, не мешало установлению военной диктатуры. Теперь армия сама становилась источником власти. Довольно точно эту идею выразил участник «Ледяного похода», один из известных политиков белого Юга Н.Н. Львов: «Генерал Алексеев понимал, что главная задача России... заключается в воссоздании армии, что без армии Россия всегда будет игрушкой в чужих руках, что не политическая партия, не Учредительное собрание, не монархия, а только армия, и она одна, может спасти Россию. Что армия должна быть национальна и что она сама по себе есть цель».*

* ЛЬВОВ Н. Алексеев в Кубанском походе, с. 14.

В строительстве армии и власти в «военно-полевых» условиях командование армии решило опереться на хорошо знакомые ему нормы «Положения о полевом управлении войск в военное время». Распределение полномочий между Алексеевым и Деникиным отражало принципы, заложенные еще в период разделения власти между Алексеевым и Корниловым (один «ведал финансами и политической частью», второй был «неограниченным командующим»).*

* ГАРФ, ф. 5881, оп. 2, д. 607, л. 31-32; ЛЬВОВ Н.Н. Екатеринодар, 27 сентября, с. 10; ЛИСОВОЙ Я.М. Заседание Политического совета Добровольческой армии 15 января 1918 г. — Белый архив (Париж), 1926, т. 1, с. 99.

С февраля изменилась и внешнеполитическая ситуация. Война с Германией продолжалась, но Россия, от имени которой выступали деятели советского правительства, из войны вышла, подписав в марте «похабный» Брестский мир, и немецкие войска вступили на земли Войска Донского.

Алексеев считал, что немцы были и остались врагами России, поэтому какая-либо связь с ними недопустима. Что касается внутриполитического курса, то в тексте очередной краткой декларации Добровольческой армии был выдвинут намеченный еще осенью 1917 г. принцип «непредрешения» политического строя до созыва Учредительного собрания.*

* ДЕНИКИН А.И. Очерки Русской смуты, т. 2, с. 341-342; ЛИСОВОЙ Я.М. Ук. соч., с. 97; ГАРФ, ф. 5881, оп. 2, д. 607, л. 25-26, 31-32.

Вернувшись в Донскую область, Добровольческая армия столкнулась с серьезно изменившейся обстановкой. Восстания низовых станиц привели к «полному освобождению Дона от большевизма», а Круг Спасения Дона избрал нового атамана — генерала от кавалерии П.Н. Краснова. Атаман предложил провести встречу с командованием армии, чтобы обсудить вопросы дальнейшего взаимодействия.

В этом вопросе Алексеев занимал гибкую позицию. Основой для сотрудничества с донскими политиками и военными оставалось твердое соблюдение принципа возрождения российской государственности, сохранения «Единой, неделимой России». 15 мая встреча Деникина, Алексеева и И.П. Романовского с атаманом Красновым состоялась в станице Манычской, но она не принесла значительных конкретных результатов, за исключением соглашения о поставке снарядов и патронов в Добрармию.*

* АЛЕКСЕЕВА-БОРЕЛЬ В.М. Дневники, записи, письма, с. 268—272; Белый архив (Париж), 1926, т. 1, с. 153-155, 142-143.

Краснов считал предпочтительным вариант, предусматривавший создание «Юго-Восточного союза» с переводом Добрармии на Царицын — для совместного наступления на «красный Верден». Но в таком случае Добрармия рисковала стать не центром объединения антибольшевистских сил на Юге России и тем более — не «государственным фактором», а лишь армией в составе новообразованного Союза, равноправной по статусу Донской армии Краснова.

Поскольку в перспективе Юго-Восточный союз мог оказаться под контролем Германии (как и Украина), то возникала опасность разоружения и ликвидации Добрармии, как военной организации, открыто заявлявшей о верности Антанте и находившейся на территории, подконтрольной германскому оккупационному командованию.*

* Странички недавнего. (Из переписки П.Н. Милюкова с М.В. Алексеевым). — Новое время (Белград), 10.VI.1921; Письма белых вождей. — Белый архив (Париж), 1926, т. 1, с. 142— 152; 1928, т. 1-2, с. 189.

Ключевой вопрос поэтому заключался в отношении Добрармии к немецким оккупационным войскам. На вопрос: «Что вы будете делать, если ваша армия соприкоснется с германскими войсками?» — Алексеев ответил: «Я уже отдал приказ не уклоняться в таком случае от боя».*

* ЛЕМБИЧ М. Ук. соч., с. 17-18.

Далеко не все авторитетные в то время политики (например, П.Н. Милюков) и военные признавали правоту генерала, наивно веря в готовность немцев содействовать свержению большевистского правительства и к восстановлению на престоле монарха. В силу «немецкого кулака» Алексеев не верил, а скоропалительный «поход на Москву» считал для армии «непосильным». Стремительным тактическим расчетам Милюкова Алексеев противопоставлял «спокойную подготовку», «выяснение обстановки в Москве, разъяснение позиции наших союзников».*

* ГАРФ, ф. 5827, оп. 1, Д. 49; Новое время (Белград), 26.IV; 3, Ю.У; 10, 26.У1.1921; АЛЕКСЕЕВА-БОРЕЛЬ В.М. Дневники, записи, письма, с. 282—290; Последние новости (Париж), 3, 6.IV. 1924

Но возможно ли было получить поддержку от союзников по Антанте «затерянной в степях», «кочующей» Добровольческой армии? Как и при создании Добрармии, Алексееву тоже фактически «с нуля» приходилось восстанавливать контакты с союзниками. Для этого требовалось создать структуру, способную «подтвердить непоколебимую верность союзникам» и объединить действия всех российских заграничных военных и дипломатических чинов, продолжавших свою работу и не признававших советскую власть.

Отнюдь не «раболепствуя перед Антантой», как об этом позднее говорилось в большевистской пропаганде, генерал реалистично оценивал степень союзнической поддержки, ее важность для России, отмечая как ее выгодные стороны, так и очевидные недостатки. По мнению Алексеева, союзники слишком лояльно относились к левым, разрушительным для России политическим течениям: их вина в развитии революционных настроений несопоставима с виной Германии, но и отрицать ее нельзя. Алексеев был убежден, что в поисках «сотрудничества с общественностью» следует опираться на здоровые консервативные силы, для чего необходимо сплотить их, усилить, обеспечить им политическую поддержку.

По его мнению, нужно было убеждать союзников, что Восточный фронт мировой войны не исчез после Брестского мира, но по-прежнему существует. Его и составляет Добровольческая армия, которая ведет бои на Кубани и не дает немецким войскам занять весь Юго-Восток России. Недооценка союзниками этого региона — ошибочна. Такая оценка положения предопределила направление нового похода. «Второй Кубанский поход» начался в июне и развивался довольно успешно: несмотря на тяжелые потери, 12 июня была взята станция Торговая, но в этом бою погиб генерал С.Л. Марков. 1 июля Добрармия овладела узловой станцией Тихорецкой, а в конце июля началось наступление на Екатеринодар. 3 августа добровольцы вошли в столицу Кубани и 13 августа заняли Новороссийск.*

* КИРИЛИН Ф. Ук. соч., с. 16-17; ГАРФ, ф. 5936, оп. 1, д. 59, л. 2 - 4 .

Но пока ощутимого содействия союзников ждать не приходилось, Алексеев всячески приветствовал объединение российских антибольшевистских и антигерманских сил. Немаловажная роль в этом принадлежала, по его мнению, военным формированиям из славян. Генерал поддерживал создание Чехословацкого корпуса.*

ГАРФ, ф. 6435, оп. 1, д. 25, л. 1 - 2 ; ф. 6683, оп. 1, д. 15, л. 175-181; ФЛУГ В.Е. Отчет о командировке из Добровольческой армии в Сибирь в 1918 году. — Архив русской революции, 1923, т. 9, с. 243-244; ДЕНИКИН А.И. Очерки Русской смуты. Т. 3. Берлин. 1924, с. 97-98.

Приверженность Алексеева монархическому принципу неоспорима.*

* МЕЛЬГУНОВ С.П. Судьба императора Николая II после отречения. Париж. 1951, с. 303;

Однако практически имел значение не только рост монархических настроений в Добрармии, но и степень готовности большинства населения поддержать идею восстановления монархии.*

* ГАРФ, ф. 5936, опс. 1, д.59 , л. 2-2 об.

Замена монархического лозунга лозунгом «непредрешения политического строя» отнюдь не означала, что генерал испытывал какую-либо «личную неприязнь» к отрекшемуся государю и царской семье. Когда появились первые сообщения об убийстве Николая II (7 июля 1918 г.), Алексеев глубоко переживал свершившуюся трагедию. По воспоминаниям дочери, «эта страшная весть потрясла всех»*.

* АЛЕКСЕЕВА-БОРЕЛЬ В.М. Дневники, записи, письма, с. 291; Вечернее время (Новочеркасск), 7, 9.УП.1918; Монархист. Вып.1. Ростов-на-Дону. 1918, с. 18.

После гибели царской семьи немцы окончательно отказались от идеи восстановления монархии в России, а после подписания 27 августа с ленинским правительством дополнительного соглашения к Брестскому договору высшее руководство Германии вообще отвергло какое-либо сотрудничество с Добровольческой армией.*

* ГАРФ, ф. 5881, оп. 2, д. 606, л. 76—77; Документы германского посла в Москве Мирбаха. — Вопросы истории, 1971, № 9, с. 124-129; МЕЛЬГУНОВ С.П. Немцы в Москве. 1918 г. - Голос минувшего на чужой стороне, 1926, № 1, с. 166—168; Красная книга ВЧК. Т. 1. М. 1920, с. 187—189.

Осенью 1918 г. на белом Юге предпочтительной кандидатурой для командования всеми антибольшевистскими силами представлялся великий князь Николай Николаевич, бывший главковерх. По мнению ряда политиков и военных, популярный в войсках и авторитетный среди немалой части населения, великий князь во главе белых армий мог привлечь под их знамена не только многих колеблющихся офицеров, но и простых солдат. Великий князь отказывался сотрудничать с немцами, и это делало его имя популярным среди сторонников «союзнической ориентации». Для прояснения политических позиций и информирования великого князя о положении на Юге России Алексеев 15 сентября написал ему письмо.*

* ГАРФ, ф. 6435, ол. 1, д. 27, л. 1—4; ф. 5827, оп. 1, д. 54, л. 1-3; Памятка русского монархиста. Берлин. 1927, с. 25—26; Монархист. Вып. 1, с. 26—28.

Великий князь ответил, что на предложение встать во главе войск он может «ответить утвердительно лишь в том случае, если это предложение будет отвечать желаниям широкого национального объединения, а не какой-либо отдельной партии».*

* Вечернее время (Новочеркасск), 15.ХII.1918; ДАНИЛОВ Ю.Н. Великий князь Николай Николаевич. Париж. Б.г., с. 358.
Из Новочеркасска Алексеев в середине июля переехал в станицу Тихорецкую, где размещался штаб Добрармии, а 5 августа прибыл в Екатеринодар, куда переехала и вся его семья.*
* АЛЕКСЕЕВА-БОРЕЛЬ В.М. Дневники, записи, письма, с. 293-294; ГАРФ, ф. 6435, оп. 1, д. 26, л. 1-3; ф. 5881, оп. 2, д. 754, л. 93-95.

К концу лета 1918 г. идея создания гражданского управления, подчиненного военной власти и вместе с тем имеющего относительную самостоятельность в своих политических, экономических и социальных решениях, воплотилась в создании Особого совещания.

18 августа формально был определен статус самого Алексеева. Он стал верховным руководителем Добровольческой армии — должность была создана, по существу, исключительно для него одного. К этому времени Добрармия уже имела «государственную территорию» (в виде отвоеванных у большевиков Ставропольской и Черноморской губерний) и определенный политический статус. Потребность в решении многочисленных проблем гражданского управления ставила на повестку дня более четкое разделение военной и гражданской власти. Особое Совещание, хотя оно и напоминало внешне правительство, создавалось не как структура, обладавшая самостоятельностью в области исполнительной власти, а как совещательный орган.*

* ДЕНИКИН А.И. Очерки русской смуты. Т. 3, с. 180, 264, 267; Архив русской революции, 1922, т. 4, с. 242—244; СОКОЛОВ КН. Правление генерала Деникина. София. 1921, с. 44.

Осенью 1918 г. эволюция антибольшевистского движения все более направлялась в сторону создания сильной военной власти, способной не только успешно руководить армиями и фронтами, но и обеспечить решение насущных внутри- и внешнеполитических задач.

Положение на фронтах менялось. Для продолжения борьбы с большевизмом требовалось создать единое Всероссийское правительство и единое, признанное всеми верховное управление. 8 сентября 1918 г. в Уфе началась работа Всероссийского Государственного совещания. Алексееву в последние дни его жизни и уже после кончины суждено было оказаться в центре разгоравшихся споров относительно того, кто сможет возглавить создаваемую единую всероссийскую власть. По общему мнению многих военных и политиков, включая А.В. Колчака, именно Алексеев наиболее удачно подходил на пост руководителя всероссийского Белого движения. Однако в Уфе кандидатура Алексеева обсуждалась на роль не «Правителя», а лишь военачальника.

При этом предполагалось, что он примет должность не верховного главнокомандующего, а только заместителя главковерха. Одним из аргументов против избрания Алексеева на должность главкома считалась объективно существовавшая трудность в сообщениях со штабом Добровольческой армии, невозможность для генерала приехать в Уфу. Не последнюю роль сыграло и существовавшее предубеждение против него среди левых и левоцентристских политиков, заметно влиявших на работу Совещания, Генерала, как и в 1917 г., продолжали считать слишком «консервативным».*

* ГАРФ, ф. 6683, оп: 1,д. 15, л. 131; ф. 5881, оп. 1, д. 180, л. 179-180; ф. 9431, оп. 1, д. 130, л. 1об.

Но все предложения и проекты Уфимского совещания имели, по сути, уже «исторический» характер, поскольку выдвигались уже после его кончины.*

* Там же, ф. 5827, оп. 1, д. 54, л. 1; д. 142, л. 2 - 4 ; ф. 6683, оп. 1, д. 15, л. 126-128.

В начале сентября 1918 г. состояние его здоровья уже трудно было назвать стабильным. Несмотря на это, Алексеев не собирался «уходить от дел».

Помимо разработки стратегических вопросов о характере будущих операций и обсуждения способа оптимальной организации гражданской власти, неожиданно обострились отношения с Грузинской республикой. Ее правительство заявило о своем суверенитете и согласилось на ввод в Грузию немецких войск. Алексеев пришел к выводу о необходимости вступить в переговоры с представителями Грузии. В Екатеринодар прибыли заместитель председателя правительства Грузии Е.П. Гегечкори и генерал Г.И. Мазниев. 12 сентября состоялись переговоры — последние в военно-политической биографии Алексеева. Они проходили в довольно резком тоне. «Взорвала» его вызывающая оценка Добровольческой армии, которую Гегечкори подчеркнуто назвал не выразительницей «всероссийской власти», а всего лишь «частной организацией», имеющей в решении судьбы «спорных» территорий бывшей Российской империи не больше прав, чем суверенная Грузия. У генерала, остро реагировавшего на любые попытки «умаления» роли Добрармии в возрождении российской государственности, эти слова грузинского политика вызвали с трудом сдерживаемое возмущение.

По воспоминаниям дочери, «отец, разгоряченный дебатами... вышел в соседнюю со столовой буфетную и выпил залпом стакан ледяной воды». Стакан холодной воды, выпитый в жаркий день оказался смертельным. 25 сентября 1918 г. верховный руководитель Добровольческой армии генерал от инфантерии Михаил Васильевич Алексеев скончался от крупозного воспаления легких.*

* АВАЛОВ 3. Независимость Грузии в международной политике. Париж, 1924, с. 240; АЛЕКСЕЕВА-БОРЕЛЬ В.М. Дневники, записи, письма, с. 301-303; ДЕНИКИН А.И. Очерки Русской смуты, т. 3, с. 241—243.

Львов такими словами подводил итог жизненного пути Алексеева: «Последние дни, когда победа союзников уже определилась и оправдала все действия генерала Алексеева, его не стало. Ему не суждено было войти в обетованную землю возрожденной России, но он довел до нее тех людей, во главе которых встал в тяжелые ноябрьские дни прошлого года. Его нет, но созданное им дело погибнуть уж не может. Из героической горсти людей быстро вырастает Русская армия, а вместе с ней крепнет и уверенность генерала Алексеева, что только армия спасет Россию».*

* ЛЬВОВ Н.Н. Екатеринодар, 27 сентября, с. 11; НАЖИВИН И. Кто был генерал Алексеев (письмо писателя к солдатам). Б.м. Б.г., с. 4; Генерал М.В. Алексеев, Екатеринодар. 1918, с. 3; ДЕНИКИН А.И. Очерки Русской смуты, т. 3, с. 271—272.

Похороны состоялись 27 сентября. На них присутствовали десятки тысяч людей. Гроб был установлен в усыпальнице Екатерининского собора.*

* ЛЕМБИЧ М. Ук. соч., с. 7-10.

Память о генерале Алексееве продолжала жить на белом Юге. Именными, «Алексеевскими», стали старейшие полки Добровольческой армии — Партизанский и 1-й конный. Линкору Черноморского флота «Воля» было присвоено имя «Генерал Алексеев». Памяти генерала в 1918—1920 гг. было посвящено немало популярных изданий, брошюр. Большими тиражами издавались плакаты и открытки Отдела пропаганды с его портретом. Вдова генерала занималась благотворительностью. На фронте был хорошо известен санитарный «поезд имени генерала М.В. Алексеева», организованный Ростовским отделением Комитета скорой помощи чинам Добровольческой армии и находившийся под шефством Анны Николаевны. В 1920 г. семья выехала в Югославию, а позднее оказалась в Аргентине, в Буэнос-Айресе.



Кстати, все актуальные публикации Клуба КЛИО теперь в WhatsApp и Telegram: 

подписывайтесь и будете в курсе. 


Поделитесь публикацией!


© Если вы обнаружили нарушение авторских или смежных прав, пожалуйста, незамедлительно сообщите нам об этом по электронной почте или через форму обратной связи.
ЧИТАЙТЕ ТАКЖЕ:

Видео Круглого стола "Монархия в России: история и мифы"

Образование СССР: надежда человечества. Круглый стол. 27 декабря 2018 г.

Государственный переворот в России в октябре-1993: кто убил? зачем убил?

Правда о Николае II и его правлении: факты и цифры

17 июля круглый стол "Правда о Николае II и его правлении: факты и цифры"

Наверх