Лео Иогихес
Ле́о Йоги́хес (Leo Jogiches, псевдоним польск. Jan Tyszka — Ян Ты́шка, другие псевдонимы: Грозовский, Отто Карлов, Энгельман; 17 июля 1867, Вильно — 10 марта 1919, Берлин) — деятель польско-литовского и немецкого рабочего коммунистического движения, глава КПГ.
Источник: Карл Радек. Германская революция. Том II. Ноябрьская революция в Германии. Москва, Ленинград. 1925. С. 336-350.
Он погребен рядом с Либкнехтом и Розой Люксембург, и хотя он был связан с ней союзом любви и принимал участие во всей ее идейной работе, хотя последние 4 года своей жизни он вел борьбу за германскую революцию и в течение трех десятилетий был идейно связан с германским рабочим движением, но безусловно никто из нас не думал, что он может пасть в германской революции, может найти свое последнее успокоение в немецкой земле.
Жизнь Лео Иогихеса, рожденного в Литве, принадлежала польскому пролетариату. Польская рабочая революция потеряла в его лице своего лучшего вождя. Если это так, то немецкие товарищи, несмотря на свою величайшую любовь к Лео Иогихесу, несмотря на авторитет, каким он пользовался среди немецких коммунистов, не напишут, может быть, его некролога. Они знали его только в последние годы, но им неизвестно, как он развивался. Намереваясь изобразить ход развития его жизни, я исполняю долг, взятый на себя много лет назад в шутку, не подозревая, что так скоро придет час, когда придется исполнить его.
Иогихес, через школу которого я прошел, чтобы заслужить рыцарские шпоры публициста, часто рассказывал мне о своей юности, о своих бесчисленных боях, и я постоянно говорил ему: „Лео, это я занесу в ваш некролог". Он, жизнерадостный и верящий в жизнь, ругался, отвечая, что ему еще придется писать мой некролог. Случилось иначе. Теперь он лежит в немецкой земле. Польские коммунисты, чья партия была построена из прежней социал-демократической партии русской Польши, в первую очередь, Лео Иогихесом, его железной энергией, его организаторским дарованием, его политической дальнозоркостью, могла лишь послать извещение о своей скорби ко дню его погребения.
Кулак правительства Пилсудского, правительства, посаженного в седло теми самыми социал-патриотами, с которыми Лео Иогихес боролся в течение всей своей жизни, не дал возможности польскому пролетариату достойным образом помянуть в день погребения его мученическую кончину, когда о ней пришла весть. Пусть же здесь будет рассказана история его жизни, пусть польские рабочие помнят о ней, а германские рабочие пусть поймут, как случилось, что этот русский революционер, ставший организатором польского пролетариата, оказал немецким рабочим непреходящие по своему значению услуги в деле борьбы за их освобождение.
Иогихес родился в Вильне, на границе народов, где на спине литовского крестьянства польский шляхтич долго боролся за власть с русским чиновником, где после 1863 г. Муравьев-Вешатель надолго растоптал последнюю искру политической жизни. Здесь же Иогихес учился в гимназии. Окружавшую его идейную атмосферу менее всего можно назвать благоприятной. Польская молодежь, в сердцах которой было живо воспоминание об избиениях 1863 г., о поражении польского восстания, имела спокойное убежище, где она, в безопасности от самодержавных шпионов, вспоминала былую национальную борьбу. Иосиф Пилсудский, недавний президент польского правительства, бывший вождь социал-патриотов, вырос в той же атмосфере тогдашней Вильны. Русская молодежь большей частью принадлежала к семьям русских чиновников и была проникнута низкопоклонничеством. Революционные идеи, проникавшие из России, находили распространение только среди еврейской молодежи, к которой принадлежал и Лео Иогихес.
В кружках, среди которых развился Лео Иогихес, вместе с блестящим французским публицистом тов. Раппопортом, с пламенным рвением изучалась русская публицистика 60-х и 70-х г.г., как и русская подпольная революционная литература. Это была эпоха борьбы русских террористов Народной Воли, наполнявшей энтузиазмом не только сердца русской молодежи, но даже сердце Маркса. Никогда еще в истории не случалось, чтобы небольшой группой интеллигентов было принесено в жертву так много чистой человеческой любви, так много непреклонности духа во имя освобождения целого народа, как в героическую эпоху борьбы этого русского народничества. Иогихес был народником, но прежде, чем он возмужал и принял участие в борьбе, движение, стремившееся слабыми руками интеллигентов низвергнуть древнее здание царизма, чтобы заменить его крестьянским социализмом, потерпело крушение. Поражение Народной Воли не было только внешним.
История доказала, что силы интеллигентов слишком слабы, что крестьянство не может стать самостоятельным революционным фактором, что оно разлагается капитализмом и медленно теряет свою прежнюю первобытно-коммунистическую организацию. Глубочайшее уныние овладело революционными кружками, увидевшими разгром своих надежд и не находивших никаких новых элементов, на которые можно было бы опереться. Небольшая заграничная литературная группа,—Плеханов, Павел Аксельрод, Вера Засулич,—начала объяснять пришедшей в отчаянье русской интеллигенции путем анализа общественных отношений в России, что то же самое историческое развитие, которое сделало бесплодными усилия Народной Воли, террористического народничества, ведет к созданию нового фактора, способного предпринять борьбу против самодержавия, борьбу за социализм с полной уверенностью в успехе рабочего класса.
Брошюра Плеханова о социализме и политической борьбе, вышедшая в 1883 г., и его книга „Наши разногласия", появившаяся в 1885 г., встретили в России только очень слабый отклик. С одной стороны, капиталистическое развитие России было еще так незначительно, что,—как однажды в шутку выразился Лео Иогихес,— Плеханов мог статистически подсчитать каждого отдельного пролетария, а с другой стороны, практические выводы, предлагаемые Плехановым революционной молодежи, так же отталкивали ее, как и те, которые ему неосновательно приписывались. Если капитализм сам создает элементы будущей борьбы, говорили одни, то ничего больше не остается, как пассивно созерцать рост капитализма или даже содействовать ему. Другие же заявляли, что борьба за буржуазную конституцию, которую Плеханов выдвигал, как первый этап, вовсе не дело социализма, и отклоняли трезвое указание Плеханова и его друзей, что без этой борьбы рабочий класс вообще окажется неспособным к борьбе за социализм. Они называли это „марксистским бредом".
В числе очень немногих Лео Иогихес принял марксистскую точку зрения. Путем самостоятельного углубленного изучения народнической литературы,—где-нибудь еще должна отыскаться рукопись его превосходной работы о политико-экономических идеях русских народников, написанная им несколькими годами позже, во время пребывания в Цюрихе,—он усвоил марксистский подход к решению русского вопроса. Чтобы избежать военной службы, которая угрожала ему, как политически неблагонадежному, зачислением в штрафной батальон, он скрылся в Швейцарию, где примкнул к группе Плеханова. Человек с ярко-выраженной практической складкой ума, он не удовлетворился теоретическими исследованиями, которым отдавался в высшей степени усердно, но предложил свои собственные средства на издание ряда брошюр, чтобы через их посредство сделать доступными для русских рабочих и интеллигентов важнейшие документы марксизма.
Одновременно он старался установить организационную связь с работавшими в России кружками, развить ту деятельность, из-за которой Льву Дейчу пришлось отправиться в Сибирь. Как резко выраженная личность, он не мог ужиться в кружке, образовавшемся вокруг Плеханова. Плеханов занимал настолько господствующее положение в этом кружке, что до тех пор, пока еще не существовало никакого рабочего движения, на-ряду с ним не могла проявить себя никакая другая активная личность. А массового движения в то время в России еще не было.
Жаждущий активной деятельности, Иогихес обратил свое внимание на польское рабочее движение, далеко переросшее рамки кружкового пропагандистского движения. Он вступил в общение с Розой Люксембург, Юлианом Карским, Адольфом Варским, которые как раз были заграничными представителями только что возникшей социал-демократии русской Польши и имели свой партийный орган „Sprawa Robotnicza" („Рабочее Дело"). Благодаря своей железной энергии, он в кратчайший срок так хорошо изучил польский язык, что позже устранял руссицизмы из наших рукописей, а, между тем, мы были урожденными поляками. В каждом споре с нами он разбивал на-голову грамматику Кринского или стилистику Хмелевского.
В короткое время Лео Иогихес стал не только лидером польской организации, но и вдохновителем политических кампаний, проводимых польской социал-демократией. Он быстро изучил польскую историю, польскую литературу, и когда я познакомился с Иогихесом, меня буквально ошеломила глубина его познаний в области польской литературы. Если кто-нибудь из нас цитировал Николая Рея, польского поэта XVI века,—этого, если позволительно так выразиться, величайшего бесстыдника польской литературы,—то Иогихес всегда умел поразить нас каким-нибудь новым для нас местом. Польские социал-патриоты очень скоро почувствовали существование Иогихеса, и уже в 1893 г. Игнатий Дашинский предостерегал от „незримой руки", направляющей социал-демократию русской Польши, при чем он намекал, что в польское движение втерся „москаль", надо думать, царский агент.
Часто впоследствии „москаль" зло смеялся над этим и говорил, что он приобрел польское право гражданства, благодаря розгам, которыми он сечет польских социал-патриотов. В 1897 г. многочисленные аресты разрушили организацию польской социал-демократии. Иогихес, на время переехавший в Берлин, посвятил себя изучению германского рабочего движения и истории марксизма, при чем, руководимый своей практической натурой, он внимательно изучал также каждую мелочь практической политики германского рабочего класса. Он принимал горячее участие в борьбе против оппортунизма и, благодаря тесному идейному общению с Розой Люксембург, оказывал сильное влияние на ее литературную деятельность.
Сам он не обладал писательским дарованием, хотя Роза Люксембург, когда ей случалось говорить об отвращении Иогихеса к перу, постоянно напоминала убеждение индусов, будто обезьяна это, собственно, человек, притворяющийся обезьяной,—так и Иогихес притворяется, будто он сам не пишет. Таково было общее убеждение всех, кому приходилось иметь с ним дело, как с редактором. Объяснялось это тем, что Иогихес мог путем умелой обработки придать каждой статье форму, наиболее соответствующую моменту, умел политически ставить точки над „i". Он оказал не только формальное влияние на литературную деятельность Розы Люксембург.
Его необычайно сильно развитое критическое чутье позволяло ему мгновенно замечать слабый пункт каждого тезиса и, как рассказывала сама Роза, при чтении какой-нибудь рукописи он всегда умел отметить пункт, где ее точка зрения была недостаточно ясно выражена или не доведена до конца. Это его редакторское искусство проявилось в полной мере, когда в 1901 г. движение в русской Польше возродилось, и работавшие в Польше товарищи Розы Люксембург, Карский и Варский, обратились к нему за содействием для создания журнала, который должен был освещать теорию и тактику партии. „Социал-демократическое Обозрение", выходившее под его редакцией до революции 1905 г., несмотря на свой небольшой объем, было, несомненно, лучшим марксистским журналом среди всех выходивших в то время. Под влиянием этого органа сложилось целое поколение польских социалистов, при чем Иогихес умел привлекать в этот журнал для освещения основных проблем европейского движения его лучших представителей.
Нас, идейно тогда еще молодых, он заставлял прорабатывать всю борьбу европейского социализма. Вместе с тем, „Обозрение" продолжало в блестящей форме яркую борьбу, начатую Розой Люксембург еще в 1893 г. В то время, как Роза Люксембург в теоретических статьях вела свои знаменитые атаки на польский социал-патриотизм, Адольф Варский в своих руководящих статьях давал мастерской обзор текущего момента в Польше и анализ движущих сил развития, и Роза Люксембург, как и Варский, всегда с радостью признавалась, что остроумие этих статей и их меткость в значительной мере должны быть отнесены на счет идейного сотрудничества с Лео Иогихесом. Теоретический орган партии был всецело детищем его духа.
Когда в русской Польше началась революция, руководить партией из Берлина оказалось невозможным. Иогихес переселился в Краков, в литературную штаб-квартиру партии, откуда часто нелегально приезжал в Варшаву, а затем летом 1905 г. совсем переселился в Варшаву. Он сейчас же стал центром партии. 20-летним юношей я имел счастье, отчасти в качестве его литературного секретаря, отчасти в качестве молодого сотрудника, видеть этого великого организатора за работой, и если революция 1905 г. показала мне, что такое революционная массовая политика, то работа с Иогихесом показала мне, что значит руководить партией во время революции. Иогихес глубоко продумывал не только основные линии развития и будущие этапы движения, но и ближайшие задачи партии, и притом в самой конкретной форме.
Он не ограничивался ролью вдохновителя партийных политических кампаний, с которыми умел связать каждое напечатанное в газете слово; он всегда старался расширить горизонты организаторов так, что они ясно сознавали, какие задачи выдвигает перед ними текущий момент. Но и теперь, когда в нашем распоряжении были ежедневные газеты, он сам писал очень мало. Однако, то, что было им написано, было не написано, а высечено на камне. Никто из тех, кому пришлось участвовать в революции 1905 г., не забудет передовой руководящей статьи, в первом номере варшавской „Народной Трибуны" за ноябрь 1905 г., где в двухстах строках был дан очерк истории современной Польши, и на основании его сделаны выводы, написанные словно высеченными в граните словами, о задачах рабочего класса. Лео Иогихес командовал распределением партийных сил. Он умел использовать каждую силу, указывая ей место, где она лучше всего могла служить партии, и каждое замечание, какое он делал нам, молодежи, по поводу наших первых литературных опытов, было для нас политической школой. Он всегда указывал, что каждая написанная нами строка должна служить какой-нибудь конкретной политической цели, что революционная журналистика — это вовсе не литература, а борьба с пером в руках. И он доказал, что революционная газета должна быть ни в коем случае не собранием статей и хроники, но боевым органом, различные составные части которого создаются различными людьми, но все в целом служат единой конкретной цели.
В партийном руководстве, в организации он проявлял себя так же, как в газете. К сожалению, в марте 1906 г. он был оторван от организации. Хотя он был настолько конспиративен, что, согласно ходившей в партийных кругах шутке, ему самому был неизвестен адрес его квартиры, однако, несмотря на это, его арестовали вместе с Розой Люксембург. Через 24 часа после его ареста я получил из места предварительного заключения в варшавской ратуше два письма. Одно письмо от друга, сообщавшего, что он встретил Лео Иогихеса в коридоре тюрьмы, и Лео тут же устроил ему скандал, объясняя его арест только тем, что он встречался с друзьями в одной кофейной. Лео сказал ему, что если ему нечего делать, то его долг — хорошо выспаться и после этого лучше работать, а не бегать по кофейным. Так приходилось стонать под гнетом тирании Иогихеса даже в тюрьме. Одновременно с этим я получил письмо от Лео Иогихеса с распоряжениями относительно распорядка работы в газете. Он географически и во всех подробностях разъяснил мне, где и в каких ящиках лежит весь материал, и не забыл в заключение возложить на меня ответственность за все допущенные корректором опечатки в газете.
В течение долгих месяцев, пока Лео Иогихес сидел под замком, я самого себя спрашивал по поводу каждой написанной статьи, как посоветовал бы Лео установить точку зрения на данный вопрос. После строжайшего предварительного заключения Лео Иогихес был приговорен к 8-ми годам тюрьмы, при чем наказание было повышено, главным образом, за его смелое поведение на суде. Когда он был переведен в тюрьму, один из товарищей завязал знакомство с тюремным надзирателем, охранявшим Иогихеса. Благодаря своему искусству обходиться с людьми, он сумел так поставить дело с надзирателем, что тот принял участие в подготовке освобождения Иогихеса. Были подобраны нужные ключи. Лео достал платье одного из надзирателей и бежал из тюрьмы. Первым убежищем должна была послужить указанная ему квартира одного врача, сочувствовавшего партии; но когда он заметил, что врач страшно боится, он запер за собой дверь этой квартиры и без предупреждения явился на конспиративную квартиру, где находилась редакция центрального органа партии „Красное Знамя". Смеясь, он сообщил нам, что главной мыслью, удерживавшей его, от бегства, был не страх перед механическим удвоением срока наказания в случае неудачи, а необходимость перечитывать все наше литературное творчество за несколько месяцев.
Мы так радовались его освобождению, что простили ему это злое издевательство. Ему удалось перебраться через границу и приехать в Берлин, где он оставался некоторое время. На Лондонском съезде российской социал-демократической партии, в состав которой входила польская социал-демократия, Иогихес был избран в Центральный Комитет российской социал-демократической партии. Он переселился в Финляндию, где я встретился с ним после своего выхода из тюрьмы. Если после смерти Лео Иогихеса говорилось об его нетоварищеском отношении к друзьям, то это менее всего справедливо. В борьбе он был безжалостен и не щадил даже своих прежних друзей; но о тех друзьях, которые, со своей стороны, относились к нему по-человечески, он проявлял самую мелочную заботливость. Когда я прибыл в Териоки, он самым отеческим образом заботился, как бы устроить меня. Он даже не забывал время-от-времени приносить мне конфеты. Впрочем, это ему не помешало позже, во время партийного раскола, класть меня на обе лопатки по всем правилам искусства. На-ряду с сильными сторонами его натуры, которые обеспечат ему бессмертную страницу в истории польского социализма, он обладал, как всякая могучая и страстная натура, чрезвычайно значительными темными сторонами.
Он отличался невероятной самоуверенностью именно потому, что он обладал сверхчеловеческой энергией. Когда польская социал-демократия прекратила свое существование, как массовое рабочее движение, вследствие арестов с 1897 по 1901 г., то, за исключением кружка основателей партии, в ней оставались только совсем зеленые юноши, над которыми Иогихес чувствовал свое превосходство во всех отношениях. Когда внутри партии возникли разногласия и юные интеллигенты выступили в качестве представителей появившихся в партии течений, то Лео Иогихес проглядел, что дело не исчерпывалось бестолковостью этих юношей, не умевших достаточно умело отвечать на нападки, но что надо было считаться и с разногласиями внутри массы рядовых членов партии. Всякую партийную оппозицию он рассматривал, как бунт против себя. Это привело к трениям уже в период массового революционного движения и стало источником раскола, когда после разгрома первой русской революции партия перешла на совершенно нелегальное положение и окончательно была загнана в подполье.
Разногласия отчетливо обозначались уже на нелегальном партийном съезде в Праге в 1908 г. В центре разногласий стал замечательный доклад Лео Иогихеса о политическом положении и задачах партии. Эти разногласия еще более обострились, когда, после нашего бегства из Финляндии, Центральный Комитет находился в Берлине и отсюда осуществлял руководство как нелегальной и легальной печатью, так и организацией. Как ни была ослаблена партия, вследствие массовых арестов, вследствие крушения революции, но, кроме того, за годы революции рабочие приучились к самодеятельности, и все это, вместе взятое, делало невозможным руководство партией из Берлина, и даже мы, молодые партийные офицеры, имели пятилетний опыт массового движения в своем прошлом. Диктатура, и притом такой сильной личности, становилась пережитком. Лео не понял, что надо подчиниться. Борьба все более обострялась, приняла самые ожесточенные формы, выродилась в грубейшие личные обвинения и кончилась расколом партии в 1912 г.
Борьба, которая велась между двумя составными частями социал-демократии Польши и Литвы, до сих пор непоколебимой, как гранитная скала, политически не имела положительных результатов. Однако обнаружилось показательное явление: хотя все основатели партии стояли на стороне Лео Иогихеса, хотя их поддерживал авторитет Розы Люксембург, но практически на польской почве они потерпели поражение. Как показал исход выборов 1914 г. в больничные кассы в Варшаве, рабочие стояли на стороне так называемой организации раскола. Понятно, эта борьба велась довольно бестолково, но и сейчас еще я могу поставить себе в заслугу, что в своей ответной брошюре, в которой, ведя борьбу за свое политическое существование, я, конечно, не мог обходиться особенно нежно со своим прежним учителем и тогдашним противником, я, во всяком случае, безусловно признавал его огромное историческое значение для движения. В воззвании, написанном мной по поручению варшавской организации после раскола, мы, между, прочим, говорили, что Лео и его друзья выполнили такую огромную просветительную работу среди польского пролетариата, что даже они сами уже не в состоянии направить рабочих на ложный путь. И именно потому, что мы были такого высокого мнения о заслугах и способностях Иогихеса, мы питали уверенность, что как только предметы разногласий будут изжиты историческим развитием, мы сможем снова работать совместно с ним. Случилось иначе.
Разразилась война, и ее фронты отрезали Иогихеса от польского пролетариата. Он жил в Берлине, но это означало только, что он все свои силы посвятил немецкому движению. До тех пор, пока Карл Либкнехт и Роза Люксембург находились на свободе и оппозиция только начала шевелиться, он оставался на втором плане. Он помогал Мерингу, Люксембург, Карскому ориентироваться в движении. Час его выступления пробил, когда Роза Люксембург и Карл Либкнехт исчезли за тюремной стеной, а среди рабочих продолжало нарастать оппозиционное движение. Лео Иогихес стал организатором союза „Спартак", и если эта организация в течение войны начала возбуждать к действию все более широкие массы рабочего класса, если она сумела построить путем нелегальной работы сеть своих связей, то, несомненно, в первую очередь это было заслугой неустрашимости и организаторского дарования Лео. Его знакомство с Германией,— он в совершенстве владел немецким языком и был осведомлен о германской политической жизни во всех мелочах, по крайней мере, так же хорошо, как руководящие немецкие товарищи, стоящие во главе партии, — позволило ему в течение двух лет работать политически, находясь на нелегальном положении в атмосфере выслеживания.
На основании нашептываний, исходящих из социалистических кругов большинства, политической полиции превосходно было известно, что главным организатором союза „Спартак" является какой-то „таинственный иностранец*. Она рыскала в поисках его, между тем как ему приходилось не только вступать в конспиративное общение с сотнями товарищей, но даже иметь дело с типографиями, где он печатал орган „Спартака". Позже я, к великой моей радости, узнал от товарищей, помогавших ему в этом деле, что он так мало изменился, что, когда ему приходилось вести героическую борьбу, каждая лишняя марка, которую старались вытянуть у него владельцы типографий за печатание подпольных произведений, была предметом борьбы, продолжавшейся по целым часам. Иогихес, видите ли, держался мнения, что если буржуа ради прибыли соглашается печатать революционные произведения, то это еще не дает ему права извлекать из этого дела больший доход, чем мог бы обеспечить ему приличный контрагент каким бы то ни было иным способом.
„Мы существуем вовсе не для того, чтобы эти свиньи кормились на наш счет", — заявлял он неизменно, когда друзья старались предупредить его от обострения отношений с владельцами типографий. Долг немецких товарищей, работавших с ним в этот период, рассказать об этой борьбе. Я имел возможность только издалека, из Цюриха или Стокгольма, на основании какого-нибудь ярко-написанного воззвания или статьи в „Спартаке" вывести заключение: „А, жив курилка!" Когда победила русская революция, и нам не удалось установить непосредственного личного общения с руководителями союза „Спартак", нам, однако, было известно, что Лео жив, и что революционная партия сделала в Германии все, что было в ее силах.
Хотя Лео Иогихес, который раньше, в качестве члена Центрального Комитета Р.С.-Д.Р.П., всегда шел с большевиками, а потом, вследствие раскола партии, вступил в разногласие с ними, все же мы знали, что он исполнит свой долг социалиста-интернационалиста, который выдвинут историей на чрезвычайно ответственный пост вождя первой революционной организации в новой, родившейся на полях сражений, Германии. Когда в Брест-Литовске мы получили известие об январской забастовке в Германии, то первая наша мысль была о Лео Иогихесе. Мы знали, что там, презирая все опасности, нашими немецкими товарищами руководит человек, всем своим существом связанный с нашей борьбой. После январской забастовки полиции удалось арестовать Лео Иогихеса и держать его в тюрьме до момента взрыва революции. В начале ноября мы получили через Стокгольм телеграмму, подписанную, кроме Люксембург и Либкнехта, коротким именем Лео. И снова мы радостно повторили: он опять в работе!
Когда я прибыл в Берлин, мне пришлось там услышать хвалебные гимны Лео и изъявления радости, что он снова взял в свои львиные когти всю партийную работу и что среди одной части партии он завоевал глубокую любовь и уважение, между тем как другая не в состоянии говорить об его менее всего мягких манерах обхождения, не выражая самого ужасного возмущения. Ежедневно через его комнату в бюро союза „Спартак" проходила чуть ли не вся партия. Каждого делегата из провинции отправляли в эту реторту, и он выходил оттуда с мнением, соответственно своему темпераменту: или что партийная организация находится в вернейших руках, или что она стонет под гнетом диктатуры. И если бы пуля палача Носке не положила конца его жизни, ему, с его могучей натурой, пришлось бы выдержать еще одну тяжелую борьбу, пока он не понял бы, что широкое революционное движение требует совершенно иных способов работы, чем маленькая нелегальная партия.
Тот факт, что он начал приспособляться к новой ситуации, был сейчас же замечен мной по его обращению со мной, когда мы встретились в работе. Он уже научился относиться с уважением к чужой литературной индивидуальности, и, после множества ударов, нанесенных им другим и испытанных на самом себе, он понял масштаб руководства, какого требовало большое движение. Во время январских тревожных дней он был арестован. Когда ему удалось бежать из тюрьмы, он уже не застал в живых ни Либкнехта, ни Люксембург. Он не сказал ни слова об этом; но каждый, кто знал его, понимал, каким это было ударом для него. Когда в декабре я прибыл в Берлин в качестве представителя Центрального Комитета русских коммунистов, не было сказано ни слова о нашей личной борьбе. Теперь над трупом Розы Люксембург, когда каждый, кто связан был с историей российско-польской социал-демократии, подавил в себе свои чувства, он со странной дрожью в голосе начал беседу о старых разногласиях словами: „Роза мертва. Нам всем надо стать ближе друг к другу"... И когда против меня началась травля, когда на улицах появились плакаты с обещанием награды за мою голову, он всеми силами старался уговорить меня уехать в какой-нибудь тихий провинциальный город.
Я спросил его, разве он не боится за себя самого, разве не ясно, что социал-патриоты, превосходно осведомленные об его роли, теперь направят против него оружие, еще дымящееся от крови Розы и Карла? Он полагался на свое старое конспиративное искусство и сказал мне, стараясь убедить меня: „Вы обещали написать мой некролог, но, ведь, я-то не давал вам такого обещания". Это была наша последняя беседа, в ночь на 12-е февраля. 12 февраля я был арестован, а через шесть недель узнал из заметки в „Vossische Zeitung", что Иогихес застрелен при попытке к бегству из Моабитской уголовной тюрьмы. Каждый, кому было знакомо железное хладнокровие Иогихеса, заранее знал, что это — басня. Агенты правительства Носке застрелили его, ибо знали, что в его лице имеют дело с главным организатором союза „Спартак". Могила Лео Иогихеса находится на немецкой земле, и германские пролетарии сумеют сохранить память об этом человеке, который в тягчайший час, чуждый им по национальности, доказал свою величайшую преданность им, не уступающую тем людям, которые в течение многих лет называли себя вождями германских рабочих. Они будут думать о нем, как о человеке, который в ночь самой беспросветной реакции отдал в их распоряжение опыт своей боевой жизни и помог им создать их первую боевую организацию.
Как ни глубоко чувствуем мы, польские и русские коммунисты, наше полное единение с германским коммунистическим движением, однако, мы обратимся с просьбой к германским рабочим, как только им удастся очистить свою землю от своры паразитов, вернуть нам одного из этих великих, выросших на почве польского движения и совместно прошедших в борьбе свою жизнь, — Лео или Розу. Из мысли рождается действие; но действие ближе к земле, чем мысль, и поэтому польской земле принадлежит Лео Иогихес, глубоко вспахавший ее, выполняя свой долг организатора польской социал-демократии. Величие Розы Люксембург создалось не на польской почве. Она — детище германской духовной культуры. Она принадлежит международному рабочему классу. Ее друг Лео приобрел свое величие в борьбе польского пролетариата, стоя во главе его, и да соблаговолят немецкие товарищи позволить нам когда-нибудь, в будущем, воздвигнуть памятник на склонах варшавской цитадели, где уже покоится прах его друга Мартина Каспшака, его предшественника в деле организации польского рабочего класса. А мы, работавшие совместно с ним, сохраним о нем любовное воспоминание не только как о великом борце-революционере, но и как о человеке, который был не „мудреной книгой", а „человеком с его противоречиями".
Но, как говорит Шекспир, когда дело идет о великом человеке, надо „принять все вместе со всем".
Март 1919 г.
Кстати, все актуальные публикации Клуба КЛИО теперь в WhatsApp и Telegram:
подписывайтесь и будете в курсе.
Поделитесь публикацией!
© Если вы обнаружили нарушение авторских или смежных прав, пожалуйста, незамедлительно сообщите нам об этом по электронной почте или через форму обратной связи.
ЧИТАЙТЕ ТАКЖЕ: