ПОИСК ПО САЙТУ

redvid esle



Мысли о еврейских погромах


30 октября последний царь России подписал манифест. Его создание было обусловлено необходимостью хоть как-то поправить дела. В стране бушевали страсти, которые часто, даже чаще обычного для царского правления, выливались в еврейские погромы. Что это было такое и почему, кто организовывал, и как это воспринимают сейчас -  можно узнать из нашей сегодняшней статьи.



Черная сотня получила широкую известность благодаря массовым контрреволюционным и антиеврейским выступлениям, прокатившимся по Российской империи в октябре 1905 г. До сих пор сюжеты, связанные с погромной темой, остаются дискуссионными как в научной литературе, так и в публицистической. Дореволюционные либеральные  и советские исследователи данной темы утверждали, что террор и массовые убийства являлись одним из основных средств тактической деятельности крайне правых при реализации программных установок их союзов. Фокусирование внимания на черносотенном терроре, одной из форм которого выступали погромы, давало основание ставить знак равенства между правомонархистами и фашистами[i]. За рамками рассмотрения оставалась разность идейных основ двух течений. Если крайне правый антисемитизм, уходивший корнями в глубь веков, носил религиозный характер, ставя целью защиту христианской и национальной традиции в сфере борьбы идей, то фашистский антисемитизм опирался на псевдонаучные расистские теории, обосновывавшие геноцид расово неполноценных народов.

Верно ли приписывать консервативному по своему идейному содержанию правомонархическому движению насильственную практику решения еврейского вопроса, присущего фашизму?

В исторических исследованиях и публикациях, по­священных средневековому антисемитизму, традиционно выделялись и дифференцированно анализировались три составных элемента христианского общества, являвшихся источником гонений еврейской общины: государство, церковь и простой народ (толпа)[ii]. Либеральная и советская историография была неоригиналь­на, обвинив в инспирации погромов самодержавие и его репрессивный аппарат, консервативную часть православного духовенства и руководствовавшиеся разрушительными инстинктами отсталые и темные массы. По мнению  дореволюционных авторов В.О. Левицкого[iii], В.И. Ленина[iv], Е. Маевского[v], контрреволюционные и антиеврейские выступления в октябре 1905 г. были организованы  российскими властями и реализованы под их покровительством черносотенцами.

Начиная с середины 20-х гг. XX в. данная точка зрения стала общепризнанной и в советской историографии, в которой  погромы трактовались как реакция властей на революционный напор, использовавших недовольство некоторой  части российского общества ухудшением социально-экономической ситу­ации в стране в результате революции[vi]. Позднее советская историография (В.В. Комин, Л.М. Спирин, А.Я. Аврех[vii]) давала погромному движению классовую оценку, утверждая причастность к организации насилий властей  и правомонархических структур[viii]. Более подробный анализ трудов авторов указанных периодов дан в историографической работе Д.В. Карпухина   ««Черная сотня». Вехи осмысления в России»[ix].

Исходя из имеющихся в исторических исследованиях указаний на причастность к контрреволюционным выступлениям властей, РПЦ и правомонархических организаций, попытаемся рассмотреть их роль в трагических событиях в октябре 1905 г.

1. Власть как организатор контрреволюционных и антиеврейских выступлений. Данная точка зрения имеет ряд слабых мест по следующим соображениям. Во-первых, отсутствие докумен­тальных материалов в федеральных и местных архивах  о причастности к погромам центральных и местных властей ставит версию об их руководящей роли под сомнение. Уча­стие правительственных структур в организации кровавых бесчинств требовало длительной подготовки и  тщательной организации исполнительного аппарата на местах. Однако архивные документы, равно как и мемуарные свидетельства царских сановников, на этот счет отсутствуют. Даже предста­вители либерального крыла правительства, разоблачившие в послереволюционный эмигрантский период многие тайные происки своих консервативных коллег, не оставили никаких намеков. Все сведения о причастности властей к погромам исходят только из либерального и революционного лагерей. Данные обстоятельства привели С.А. Степанова к выводу о том, что «в распоряжении  исследователей пока нет данных о существовании единого центра, руководившего погромами»[x].

Не находит своего документального подтверждения и якобы имевшая место связь властей с непосредственными испол­нителями погромов. Наоборот, всесильный сановник граф С.Ю. Витте, управлявший Россией в кровавые октябрьские дни 1905 г., высказывал крайне негативное отношение к «погромной» черной сотне: «Эта партия в основе своей па­триотична... Но она патриотична стихийно, она зиждется не на разуме и благородстве, а на страстях. Большинство ее во­жаков политические проходимцы, люди грязные по мыслям и чувствам, не имеют ни одной жизнеспособной и честной политической идеи и все свои усилия направляют на раз­жигание самых низких страстей дикой, темной толпы… Она, представляя собой дикий, нигилистический патриотизм, питаемый ложью, клеветою и обманом, и есть партия дикого и трусливого отчаяния, но не содержит в себе мужествен­ного и прозорливого созидания…»[xi].

Вышеуказанные строки вряд ли могли принадлежать человеку, который как председатель Совета министров должен был принимать непосредственное уча­стие в подготовке «кровавой бани». Кстати, той же монетой платили С.Ю. Витте и крайне правые, характеризуя его как «жидовского ставленника», непосредственно причастного к революционной вспышке 1905 г. В частности, орган Ярославского отдела СРН (далее ЯО СРН) газета «Русский народ»  утверждал, что бывший пре­мьер-министр в молодости был завербован «Всемирным еврейским кагалом», который выдвинул его на политическую арену и  помогал в продвижении по служебной лестнице с «целью бесчестия России»[xii]. В вину Витте ставилось и то, что он женился на еврейке, отец которой был ветхозаветным талмудистом, не признававшим православия[xiii].

Со своей стороны, лидеры Союза русского народа открещивались от навязанной им противниками роли орудия правительства в наиболее «неприятных» вещах: «Об­виняют Союз в том, что он «прислуживает» правительству, между тем он не правительственная партия...»[xiv].

Во-вторых, передача функций решения внутренних проблем в третьи руки была несвойственна самодержавной монархии, пытавшейся самостоятельно контролировать все происходящие в обществе процессы. По этой причине организация погромов «сверху» противоречила природе идеократического государства, для которого в принципе непри­емлемо использование «неформальных» организаций (т.н. организаций прикрытия) для насилия против политических противников. С.В. Лебедев утверждал, что даже в критической обстановке правительственные органы не пытались опираться на лояльные властям общественные группы, продолжая делать ставку на подавление революционных выступлений силами правоохранительных структур[xv]. Исследователем приводится ответ премьер-министра С.Ю. Витте на предложение одного из предводителей дворянства создавать на местах органы порядка из верноподданных сил: «Ну, знаете! Довольно мне ваших общественных сил! У меня на местах имеются свои верные агенты – исправники, становые и прочие чины полиции. Поверьте, их совершенно достаточно, чтобы провести в жизнь все свои указы и распоряжения»[xvi].

Допустить массовые убийства не мог и русский император в силу религиозного склада личности, о чем сви­детельствовала его негативная реакция на предложения правых исполь­зовать «Протоколы сионских мудрецов» для антиеврейской пропаганды.  Николай II отказался санкционировать чисто пропагандистскую операцию[xvii], поэтому сомнительна его поддержка  предло­жения пролить кровь тысяч подданных.

В-третьих, погромы происходили не из-за участия вла­стей в их инспирировании, а из-за их самоустранения от выполнения государственных функций. Об этом свидетельствуют многочисленные мемуарные и документальные свидетельства представителей органов власти и царских сановников. Подготовленный в условиях строгой секретности Манифест был неожиданнос­тью для местных властей. Резкая смена правительственного курса ошеломила губернаторов и полицмейстеров, которые оказались в полном замешательстве: разгонять ли митинги и демонстрации войсками и полицией, как это было ранее, или предоставить общественности (как левой, так и правой) полную свободу действий, как того требовал Манифест. В частности, 18 октября 1905 г. ярославский губернатор Рогович в панике запрашивал у Министерства внутренних дел разъяснений: «Остается ли в силе за изданием Манифеста 17 октября высочайший указ сенату от 12 октября о порядке устройства народных собраний» и «будут ли особые распоря­жения о снятии цезуры с подцензурных изданий или надо считать ее отмененной»[xviii]. Ответ на запросы пришел только 20 октября и состоял из одной строки «Указ 12 октября… остается в силе»[xix], что свидетельствует о замешательстве и центральных властей. Данное обстоятельство неудивительно ввиду того, что и сам министр внутренних дел узнал о Манифесте «одновременно с прочими столичными обывателями»[xx]. Общее состояние администрации выразил опытный сановник К.П. Победоносцев в письме от 1 декабря 1905 г.: «Власти нет никакой!»[xxi].

Результатом «шокирующего» Манифеста, по мнению С.А. Степанова, стало «умышленное самоустранение» администрации на местах по отношению к последующим кровавым событиям, в том числе погромам[xxii]. Так например, уже вечером 18 октября Ярославский губернатор Рогович написал Министру внутренних дел Булыгину прошение об увольнении его с должности ярославского губернатора, мотивируя это тем, что он «совершенно непригоден оставаться на службе при наступивших обстоятельствах». В прошении Рогович признавался: «...представляя твердь сложившихся, строго консервативных взглядов, я в 47 лет не могу переделать и... исполнять эту должность я мог успешно до тех пор, пока мои обязанности оставались в согласии с моими поли­тическими убеждениями»[xxiii].

Позицию невмешательства в происходившие после получения известий о Манифесте и объявленных свободах события занял и костромской губернатор. Многочисленные свидетели кон­статировали полную растерянность и пассивное отношение к столкновениям революционных манифестантов с традиционалистами чинов местной администрации, полиции и казаков. Отмечалось так­же, что костромская администрация не приняла никаких мер к разгону как революционных манифестаций, так и усмирению «рас­ходившейся черни» и защите жертв. Батальон пехоты, полусотня казаков участвовали в качестве зрителей, а полиция в качестве «не­искусных санитаров»[xxiv].
После столкновений революционных манифестаций и патриотических шествий паралич властных и силовых структур  заставлял общественность браться  за наведение порядка самостоятельно. В частности, по постановлению Ярославской городской думы 21 октября 1905 г. в городе начала создаваться общественная милиция, численностью 900 человек[xxv], костяк организации составили члены вольнопожарного общества, общества хоругвеносцев, любителей охоты,  «лучшие из рабочих и ремесленников»[xxvi].

Архивные документы свидетельствуют, что именно самоустранение и бездействие губернских властей на фоне антиправительственных выступлений  вызывали у традиционалистской части населения желание самостоятельно навести порядок на улицах городов и сел. Ростовский уездный исправник изложил в своем рапорте рассуждения крестьян, принявших участие в разгоне революционных манифестаций: «Все забастовщики — революционеры. Они приносят вред всему русскому народу, потому что Царь дал народу много льгот и скоро даст землю. Власти бездействуют, ибо не арестовывают забастовщиков, значит власти... служат революционерам... и потому народ-крестьяне сами должны помочь Царю и своей силой заставить забастовки прекратить и не допускать никаких митингов в городах, где все говорят против Царя»[xxvii].

Вероятно, что оказавшись в полной политической изоляции, администрации на местах пытались использовать последовавшие вслед за изданием Манифеста вернопод­даннические демонстрациями для нейтрализации  революционных беспорядков. В частности, в Ярославле антиправительственное шествие остановил губернатор Рогович, который потребовал убрать красный флаг и разойтись [xxviii]. Когда студенты пожаловались ему на действия  участников верноподданнической демонстрации,  пытавшейся помешать их движению, Рогович закричал: «Мало вас бьют!.. Мер­завцам так и нужно... Если будете ходить с флагами, вас будут еще бить. Я разгромлю вашу партию, а не черносотенцев»[xxix]. В ответ на это из толпы демонстрантов раздался выстрел, направлен­ный в губернатора, но ранивший участника патриотического ше­ствия торговца Жаворонкова[xxx]. Губернатор приказал разогнать де­монстрацию. Казаки и примкнувшие к ним участники патриотического шествия начали «всеобщее избиение»[xxxi].

В-четвертых, участие властей в организации погромов было маловероятно ввиду неодобрительного к ним отношения реформа­торского крыла правительства, нанесшего сокрушительный удар по идеократической сущности царского самодержавия посредством Манифеста 17 октября и учреждения ограничив­шей власть царя Государственной Думы. В реальности для господствовавшей «космополитической» части бюрократии, среди которой были лица, сочувствовавшие либеральной оппози­ции, погромщики  и революционные демонстранты одинаково воспринимались как нарушители порядка[xxxii]. Власти жестоко расправлялись и с теми, и с другими. Участникам погромов достаточно часто приходилось ощущать на собственных спинах удары  казацких нагаек [xxxiii].

Правительственный аппарат был заинте­ресован в стабилизации общественно-политической обстановки и укреплении общественного порядка в стране: «буйства толпы» могли накалить атмосферу и вы­звать негативную реакцию из-за рубежа. Основополагающей линией власти и в XIX, и в начале XX вв.  было жесткое подавление любых попыток «возбуждения одной части населения против другой». Данная политика была унаследована и председателем Совета министров П.А. Столыпиным, который в разослан­ной в феврале 1907 г. телеграмме требовал от губернаторов: «Ввиду полученных сведений, что на 14 февраля ожидаются будто бы повсеместно еврейские погромы, прошу принять самые решительные меры к предупреждению всякой воз­можности осуществления сего»[xxxiv]. Другой циркуляр главы правительства от 26 сентября 1907 г. рекомендовал гу­бернаторам применять к черносотенным вождям на местах «меры нравственного влияния»: «внушать им, что правитель­ство ищет в них безусловно лояльной поддержки и потому отнесется враждебно ко всяким начинаниям этих кружков, заключающих в себе элементы… вражды, террористические предприятия и т. п. ...принимать все меры к организации и дисциплинированию таких групп путем примирения их на почве устранения программных крайностей. При этом нельзя не отметить, что раздававшиеся уже голоса о необходимости вооружения за казенный счет... не должны встречать сочув­ствия»[xxxv].

Несмотря на отсутствие прямых сведений о причастности к погромам властей, снимать ответственность с правительственного аппарата за происходившее на просторах Российской империи нельзя. Данное обстоятельство понимали и правомонархисты, присоединившиеся к либеральному и революционному лагерям в критике административных структур за произошедшую трагедию. В вину «космополи­тической» бюрократии ставилось то, что при  разделах Польши в XVIII в., приведших к включению в состав Российской  империи территорий со значительным количеством еврейского на­селения, она оказалась неспособной спрогнозировать возможные последствия соприкосновения столь разных по религиозной традиции и ментальности народов. В адрес бюрократического аппарата бросался упрек об игнорировании исторического опыта, сви­детельствовавшего, что отсутствие защитных механизмов по­всеместно приводило к кровавым бесчинствам. «Русское зна­мя» писало, что король Лешек в IX в. разрешил евреям жить в Польше и тем заложил основы для будущих погромов. В Ис­пании король Петр Жестокий благоволил евреям, «народ сто­нал под игом их, — и устраивал многократные погромы, пока не выгнал их совсем». Не избежали той же участи Франция, Португалия, Германия, Италия, Швейцария и Австрия — везде правительства допускали евреев, а через «десятки и сотни лет случалось одно несчастье — наступали смуты и по­громы»[xxxvi].

По мнению крайне правых, благоприятную почву для погромов формировала коррупция власти. Монархисты указывали, что погромы встре­чались там, где евреи сумели развратить  администрацию  подкупами и взятками в стремлении поставить себя в более выгодное по сравнению с коренным населением положение. Именно попустительство евреям внука Ярослава Мудрого — Свя­тополка II Изяславовича (1093—1113) привело к еврейскому погрому в Киеве после его смерти: «вельми сребролюбив… жидам многие пред христианы вольности дал, чрез что мно­гие христиане торгу и ремесел лишились». Жители города обратились к новому правителю — Владимиру Мономаху с просьбой найти «управу на жидов» в связи с массовым разо­рением коренного населения. 1124 год, когда на созванном Владимиром Мономахом общем совете князей было принято решение об изгнании евреев, стал для черносотенцев точкой отсчета истории антисемитизма в России. Выселение евреев, ставшее примером «мудрого» решения еврейского вопроса, по заявлению газеты «Русское знамя» на долгие годы внесло социальную гармонию в общество[xxxvii].

С другой стороны, крайне правые обвиняли власть в том, что она отказывалась делать правильные выводы о причинах имевших место в России в XIX в. и в других странах погромов, игнорируя корень бед и возлагая вину только на их участников. «Админи­страции и в голову не приходило, что виновен в погромах не народ, вынужденный реагировать на паразитство пришель­цев, а она сама, благодаря попустительству и халатности по отношению к интересам своего народа», — писало «Русское знамя»[xxxviii]. Крайне правые возмущались: «По слабости ли, по алчности ли, по беспечности или умственной слепоте, они допускали в страну это мировое несчастие — евреев. А по­том заявляли еще народу, что виновники погромов будут караться»[xxxix].

2. РПЦ как организатор контрреволюционных и антиеврейских выступлений. Как указывает в своем исследовании по проблемам христианского антисемитизма Ю. Табак[xl], существенным отличием антисемитской политики в христианских  странах являлась значительно меньшая роль Русской Православной церкви в инспирации антиеврейских на­строений в сравнении с Православной церковью Византии, Римско-католической церковью раннего и позднего Средне­вековья и протестантскими деноминациями Западной Евро­пы. По мнению Ю. Табака, РПЦ не могла выступать гонителем евреев в силу своего подчиненного государству положения как Ведомства православного исповедания. Даже в досинодальный период, когда церковь сохраняла относительную самостоятельность, в решениях высших органов церковной власти (постановления поместных и архиерейских соборов, указы патриарха и т.д.) антиеврейская политика официально ею не декларировалась и не инициировалась. Все антисемитские решения, в т.ч. и касающиеся сугубо религиозных вопросов, в эпоху патриаршего правления и в синодальный период принимались государственными органами управления в лице великих князей, царей, императоров, правительственных комитетов и министерств. Ю. Табак указывает, что РПЦ можно критиковать за отсутствие шагов в защиту гонимых евреев (в силу полной подчиненности госу­дарству в синодальный период), но целенаправленная анти­еврейская политика ей присуща не была в силу отсутствия в церкви теологического обоснования для массо­вых насилий[xli].

В начале XX в. Синод не заявлял своей официальной позиции по вопросам антисемитизма, поэтому формирование от­ношения к евреям было отдано на откуп самим иерархам. В результате этого священство и верующие разделились на две основные группы. С одной стороны, в церкви оставались сильны позиции консервативных священников, активная политическая деятельность которых вызывала на «верху» раздражение. Приобретший широкую известность в Рос­сии своим участием в деятельности Союза русского народа ие­ромонах Иллиодор не только не сделал головокружительной карьеры, но и подвергался преследованиям со стороны вы­шестоящих «отцов»[xlii]. Отсутствуют и документальные данные об участии в массовых насилиях представителей православного духовенства (за крайне редким исключением).

С другой стороны, в начале XX в. сформировалась достаточно влиятельная группа священнослужителей, являвшаяся поборниками обновления церковной жизни, решительно осуждавшая  антисемитизм и принимавшая активное участие в политической жизни. В церкви как и во всем обществе намечался глобальный раскол. В революционные годы во многих городах империи (например, в Ярославле и Костроме) именно семинаристы становились в первых рядах демонстраций с красными флагами[xliii].

В целом с некоторыми оговорками можно сказать, что Русская Православная церковь в предреволюционные десятилетия не выступала с четкой позицией по еврейской проблематике.  Отсутствие консолидации в церковных кругах в вопросе об отношении к евреям и их роли в русской политике подрывало базу для формирования единого внутрицерковного антисемитского фронта. Об этом открыто заявляла черносотенная пресса: «…при нынешнем общем жидонезнании, жидонепротив­лении и невмешательстве она (РПЦ. — М. Р.) не берется по­казать той сплоченности, чтобы этим помочь царю спасти Русь»[xliv]. Именно в результате внутреннего «семейного раз­лада», по мнению черной сотни, церковь упустила возмож­ность выступить с осуждением как революции 1905 года, так и факта участия в ней евреев[xlv].

3. Правомонархические организации как организаторы контрреволюционных выступлений и еврейских погромов. Проблема участия крайне правых союзов в орга­низации октябрьских погромов 1905 г. до сих пор остает­ся дискуссионной. В советской и западной историографии традиционно проводилась прямая связь между погромами и правомонархическими союзами. 

На современном этапе сформулировано несколько концептуальных подходов к данной проблеме, подробно проанализированных в историографической работе Д.В. Карпухина ««Черная сотня». Вехи осмысления в России»[xlvi]. Сторонники первой точки зрения (А.И. Стеценко, А.П. Толочко, Р.Ш. Ганелин) разделили точку зрения советской историографии позднего периода о том, что погромы были осуществлены черносотенцами при организующей роли  властей [xlvii]. В частности, А.П. Толочко утверждал, что погромы дали толчок для организационного объединения имевшихся в регионах  сторонников помещичье-монархической идеологии[xlviii]. Той же точки зрения придерживается и Е.Л. Бузмаков указывавший, что, несмотря на отсутствие на местах правых партий, устроители массовых насилий по своим идейным взглядам являлись черносотенцами[xlix]. С.В. Лавриков считает, что в некоторых регионах страны на момент погромов уже функционировали находившиеся в стадии формирования структуры крайне правых, которые и стали движущей силой массовых насилий[l]. После октябрьских бесчинств они организуются  в правомонархи­ческие союзы, что и дает основание вышеуказанным исследователям утверждать «черносотенный» характер погромов.

Сторонники второй точки зрения (С.А. Степанов, А.Е. Язынин, М.В. Станкова), применив многофакторный подход и проанализировав   экономи­ческие,  социальные и психоментальные факторы, пришли к выводу о недостаточности сведений, указывавших на прямую причастность к организации массовых насилий царских  властей и правомонархических организаций [li].

Несмотря на господ­ствующую точку зрения, в работах А.В. Лебедева, И.В. Омельянчука и др. оспаривается устоявшееся мнение о «черносотенном» характере погромов, т.к. на момент октябрьских погромов 1905 г. правомонархические союзы в большинстве своем не существовали и не имели возможностей для мобилизации масс на антиреволюционные выступления[lii]. Ю.И. Кирьянов указывал, что  отправной точкой массового проявления черной сотни на политической арене является Манифест 17 октября 1905 г.:  «Хроноло­гические рамки деятельности названных правых партий в России достаточно ясны. Начальная грань — это время об­разования всероссийской организации СРН непосредственно после издания Манифеста 17 октября 1905 г.»[liii].

Высказанное А.В. Лебедевым, И.В. Омельянчуком и Ю.И. Кирьяновым мнение подтверждается анализом политической ситуации в губерниях Верхнего Поволжья. В октябре 1905 г. в здесь отсутствовали организационные структуры каких-либо правомонархических объединений. Создание в конце ноября 1905 г. в Ярославле местного   отдела СРН родило волну слухов о готовящемся в декабре новом погроме. Однако, несмотря на появление черносотенной организации, записывать на ее счет  кровавые планы представляется не вполне правильным по нескольким причинам: на тот мо­мент крайне правое движение еще не приобрело организованного характера, способного на проведение активных насильственных действий; в источниках отсутствуют сведения о конкретных лицах из числа крайне правых, которые бы делали какие-либо про­воцирующие толпу заявления (наоборот, руководство крайне правых открещивалось от планов проведения массовых избиений евреев[liv]); правомонархисты были заинтересованы в стабилизации общественно-политической ситуации в регионе, что отражало точку зрения властей, опорой которой они себя позиционировали.  По нашему мнению, погромные слухи родились и тиражирова­лись в среде революционных партий как реакция на процесс созда­ния враждебных организаций и активно использовались ими для дискредитации политического противника. Данную версию подтверждает то обстоятельство, что все сведения о предполагающих­ся погромах исходят из революционного лагеря[lv].

Действительно, обвинения правомонархических союзов в организации еврейских погромов, прокатившихся по стране после опубликования Манифеста  17 октября, не находят безусловного подтверждения по следующим причинам.

Погромное движение хронологически проявляется раньше организационного оформления крайне правых объединений. На данное обстоятельство указывают А.В. Лебедев, И.В. Омельянчук, Ю.И. Кирьянов и др.[lvi]  Столкновения монархистов с революционерами  в октябре 1905 г. произошли еще до образования наиболее влиятельного Союза русского народа, имевшего наибольшее количество отделений на местах. Существовавшее на тот момент Русское собрание, объединявшее кон­сервативное крыло русского «образованного общества», ориентировалось лишь на идеологическое противостояние с врагами «устоев» [lvii]. Появившиеся весной 1905 г. Русская монархическая партия и Союз русских людей находились в стадии формирования и не обладали достаточной мощью выступить организаторами погромов по всей империи. Это вынуждены были признавать и видные деятели кадетской партии, утверждавшие, что в октябре 1905 г. отсутствовали партии правее конституционно-демократической, а кадровый костяк монархических организаций находи­лся в распыленном состоянии[lviii]. На это хронологическое несоответствие указывали и сами крайне правые. Черносотенная газета «Земщина» за­являла: «Левая печать, обвиняя Союз (имеется в виду Союз русского народа. — М.Р.) в устройстве жидовских погромов, сознательно закрывает глаза на то обстоятельство, что глав­ная полоса погромов относится к тому времени, когда Союз и не существовал. А последний белостокский погром имел место тогда, когда там не было отдела Союза. Обвиняют в политических убийствах Союз, который на расстрелы чле­нов его революционерами отвечал панихидами, который под бомбами и градом пуль шел за крестным ходом»[lix].

Отсутствие документальных подтверждений причастности правомонархических организаций к погромам. О непричастности черносотенных союзов к погромам свидетельствует отсутствие под­тверждающих архивных материалов. Проведенное по крова­вым следам следствие в отношении участников погромов не установило чьей-либо организующей и направляющей роли. Все сведения об участии членов черносотенных организаций в погромах исходят из либеральной и революционной литературы, заинтересованной в дискредитации политического противника. Даже негативно относившийся к черной сотне и весьма информированный премьер-министр С.Ю. Витте, управлявший Россией в кровавые октябрьские дни 1905 г., отрицал факт участия ее в массовых преступлениях: «Партия эта (черная сотня. — М.Р.), находясь под крылами двуглавого орла, может произвести ужасные погромы и потрясения, но ничего, кроме отрицательного, создать не может»[lx]. Отметим, что данные строки, написанные через несколько лет после погромов, говорили о возможности, но не факте участия в кровавых бесчинствах.

Повсеместное прекращение погромов после оформления правомонархических союзов. После образования правомонархических  орга­низаций погромное движение в Российской империи практически  повсеместно прекращается. Современные исследователи указывают, что после организационного оформления черно­сотенного движения имели место два крупных погрома в 1906 г. на территории Польши, где русские монархисты не имели сильных позиций «в силу национально-конфессиональных особенностей региона»[lxi]. В 1911 г. на обвинения левой фракции Государственной Думы о призывах к массовым насилиям в связи с запросом правых по поводу убийства А. Ющинского, председатель СМА В.М. Пуришкевич обращался к критикам: «…в момент воз­никновения монархических организаций много ли вы видели погромов… много ли вы видели насилий? — ни одного…»[lxii].

Заявленный законопослушный характер правомонархических ор­ганизаций. С момента образования черносотенных союзов их лидеры декларировали законопослушный характер ор­ганизаций и осуждение погромов. Анализ деятельности крайне правых объединений и их программных установок свидетельствует, что руководство монархических союзов негативно относилось к погромам как средству решения по­литических и национальных вопросов. Видный черносотенец Г.В. Бутми в докладе, прочитанном 1 мая 1907 г. IV Всероссийскому съезду Объединенного русского на­рода в Москве, отмечал, что согласно историческому опыту погромы, избиения и насильственные выселения евреев лишь в исключительных случаях разрешают еврейский во­прос. Подчеркивалась необходимость поиска других мер, к коим, например, относилась политическая и экономическая дискриминация евреев[lxiii].

Несмотря на то, что борьба с еврейским заговором и засильем явля­лась одним из важных направлений деятельности, монархиче­ский лагерь декларировал отказ от насильственных методов борьбы с евреями, делая акцент на экономическом и идео­логическом противостоянии. В 1911 г. В.М. Пуришкевич заявлял: «…монархические организации боролись и борются с еврейским засильем мерами экономическими, мерами куль­турными, а не кулаком»[lxiv]. К ним относились как меры пропагандистского влияния, выражавшиеся в устройстве крестных ходов, организации  депутаций к представителям органов власти, направление телеграмм на имя царя и премьер-министра, так и экономического характера. Последние должны были облегчить зависимость трудового населения от еврейских банкиров и ростовщиков посредством обеспечения дешевого кредита, устройства потребительных лавок, оптовых складов, хлебных контор, артелей, ремесленных содружеств, торгово-промышленных и бытовых групп,  организации ссудо-сберегательных касс и касс взаимопомощи[lxv].

Несмотря на значительный масштаб и интенсивность антисемитской пропаганды, на данный момент исследователями не были обнаружены  документальные материалы, свидетельствующие о  прямых призывах к еврейским погромам, исходивших от черносотенных союзов. Наоборот, их руководство не только не подстрекало своих членов к насилиям, но вело разъяснительную работу по недопущению оных. В борьбе с «еврейскими заговором» черно­сотенцы делали ставку на убеждение. «Очевидно, что гневно-мстительная борьба с видимым врагом — грех; а борьба с ним обличительная, самооборонительная и правосудная — есть добродетель, подвиг и долг наш», — писал орган СРН газета «Русское знамя»[lxvi].

Идейно-религиозные препятствия для проведения массовых кровопролитий. Существенную роль для неприменения насильственных действий в отношении еврейского насе­ления играли религиозные препятствия, связанные с не­совместимостью с христианской традицией, нравственной ущербностью и несвоевременностью в связи с отступлением революции. Об этом лидеры крайне правых делали многочисленные заявления как в программных документах, так и в периодической печати. Именно на эту сторону делался акцент в избирательной программе СРН, распространенной в сентябре 1906 г.: «Русский народ... имея полную возмож­ность, пользуясь своим правом хозяина земли русской, мог бы в течение одного дня подавить преступные желания евреев и заставить их преклониться пред его волей, пред волей держав­ного хозяина земли русской, но, руководясь высшими задача­ми христианского вероучения и слишком сознавая свою силу для того, чтобы отвечать им насилием, избрал другой путь для решения еврейского вопроса, являющегося одинаково роковым вопросом для всех цивилизованных народов»[lxvii].

Осознавая, что малейшая причастность к массовым насилиям будет неизбежно использована для дискредитации отстаива­емых правомонархистами идей защиты христианской традиции, председатель Русской монархической партии В.А. Грингмут призывал единомышленников: «Никогда не смейте об этом и думать, помните, что всякий, кто борется за известную идею, никогда не будет убивать, иначе этим он распишется в том, что не верит в торжество своей идеи. Действительно жизнеспособная, действительно святая идея может орошать­ся кровью только своих приверженцев. Каждая новая жертва из наших рядов приближает нас к победе, но да будет стыдно тому, кто подумает поднять братоубийственную руку про­тив своего врага: этим он наложит позорное пятно на наше святое дело! Мирным путем, устилая его нашими трупами и ни одной йоты не уступая из наших верований, мы дойдем до нашей цели, мы одержим победу»[lxviii].

Неэффективность погромов как средства борьбы. Неприем­лемость погромов для идеологии и практики правомонархических организаций обуславливалась их неэффективностью. Мас­совые насилия не достигали цели, так как удар наносился не по корню зла — т.н. «жидомасонским ложам», являвшимся, по мнению монархистов,  центром плетения мирового заговора, а по наиболее обездоленной и незащищенной части еврейской общины. Об этом прямо и недвусмысленно заявил в августе 1908 г.  глава Союза русского народа А.И. Дубровин во время выступления в Ростове-на-Дону перед единомышленниками: «…бороться с ними (евреями. — М.Р. ) надо не погромами, так как погромы нас ни к чему не приводят, от погромов страдает только бед­нейший еврейский класс, «пархи», да русские люди, которых хватают на погромах, таскают их по тюрьмам и судам и ссылают, а в это время главные виновники — богатые жиды — остаются в стороне и еще больше богатеют»[lxix].

Погромы больно ударяли и по исполнителям. «Когда же, вследствие нерадения правительства, русское население, доведенное до исступления непосильной борьбой с наглыми угнетателями, начинает расправляться с ними по-своему, то его хватают, сажают в тюрьмы и ссылают в каторгу, как погромщиков», — говорилось в телеграмме председателя Астраханской народ­но-монархической партии Н.Н. Тихановича-Савицкого, на­правленной в марте 1910 г. председателю Совета министров П.А. Столыпину[lxx].

«Выгодность» погромов противоположному лагерю. Погромы в глазах правомонархических лидеров оказались полностью скомпрометированным средством борьбы, так как лидеры еврейских общин умело использовали их для получения максимальной выгоды. Печатный орган ЯО СРН заявлял: «Погром кончился, и тут ев­реи начали просить тысячи; просили тысячи даже и те, у кого кро­ме старого лапсердака и грязной ермолки ничего до погрома не было»[lxxi]. За рубежом они становились поводом для организации очередной антирусской кампании и широко­масштабного сбора средств жертвам бесчинств. Благодаря международной помощи и правительственным субсидиям еврейские торгово-ремесленные слои быстро восстанавливали разру­шенные хозяйства.

Общепризнанным в крайне правой среде стал тезис  о том, что  «погромы всегда при­водят к материальному и политическому улучшению быта евреев»[lxxii]. Утверждалось, что для руководства кагалов они становились инструментом регулирования внутриобщинной жизни:  « …без этих воздействий на еврейское население, вызывавших некоторые остановки в его приросте, евреи, при своей плодовитости, чрезмерно бы размножились, и доходы, получаемые ими с русского народа, пришлось бы делить на большее, чем нынешнее, количество лиц»[lxxiii]. Общий вывод при подходе черносотенцев к теме погромов в июне 1913 г.  сформулировала газета «Русское знамя» утверждавшее, что массовые уничтожения, казни, насильственные изгнания не привели к исчезновению евреев, наоборот, в конечном итоге народы «оказались в еврейской кабале»[lxxiv].

Анализ программных документов и практической дея­тельности правомонархических организаций свидетельствует о явной проти­воречивости отношения черной сотни к насильственным мето­дам. Декларируя законопослушный характер организаций и отрицательное отношение к погромам, черносотенцы утверждали право христианского населения на самозащиту от революционного натиска. В частности, объясняя необходимость иметь в структуре  ЯО СРН боевую дружину,  руководство отдела заявило, что «союз имеет право на самозащиту и сумеет воспользоваться этим правом при первом поползновении своевольников и их подстрекателей из евреев и еврействующих на насилия над кем бы то ни было из сво­их членов»[lxxv].

Обращение к насилию обуславливалось  присущей черной сотне как консервативному движению защитной функцией по отношению к подверг­шимся атаке религиозным, политическим и социальным устоям общества. Анализируя сложившуюся обстановку и делая вывод, что удовлетворить оппозицию политически­ми преобразованиями невозможно, лидеры правомонархических союзов не исключали участия своих дружин в совместных с полицией репрессивных действиях: «…и Совет рабочих депутатов был политической величиной, перед которой трепетали министры, пока не пришли городовые и не отвели его в участок»[lxxvi]. Состоявшееся  в октябре  1907 г. в Ярославле  I   Частное    совещание представителей отделов СРН  постановило формировать дружины добровольцев из членов СРН «на случай войны и подавления смуты»[lxxvii].

Право на самооборону оправдывалось неспособностью репрессивного аппарата самодержавия противостоять революционной угрозе. «Самосуды — естествен­ное следствие бездействия власти, печальное, но неизбеж­ное явление, — писал главный орган СРН газета «Русское знамя», — повторяющееся везде и повсюду, где закон не исполняется, либо слишком слабо ограждает жизнь и иму­щество граждан, где официальные охранители этого спа­сительного закона… не умеют, не хотят и не могут избавить мирных граждан от ужасной необходимости подымать карающий меч, вывалившийся из слабых или изменни­ческих рук официальных судей, и превращаться само­лично в следователей, прокуроров и, страшно сказать, — палачей»[lxxviii].

С другой стороны, насильственные действия «христиан­ского населения» оправдывались террором революционных партий. И.В. Омельянчук указывал, что оппозиция рассматривала политические насилия как дей­ственный способ защиты населения от произвола властей, а  крайне правые организации  как защиту населения от ре­волюционного произвола[lxxix]. «Мы не сторонники самосуда, — заявлял орган Ярославского отдела СРН газета «Русский на­род», — но если заранее известное преступление не может быть предупреждено законными мерами, то очевидно, что... неизбежно должен выступить неумолимый и грозный аме­риканский дядюшка Линч»[lxxx].

В программных документах черносотенных союзов го­ворилось, что монархисты будут добиваться своих целей ис­ключительно законными способами. Поэтому появление боевых дружин черносотенных со­юзов объяснялось необходимостью защиты массовых собраний монархистов и  страхом возможного повторения террора, имевшего место во время Великой французской революции, стоившей жизни более миллиону «врагов на­рода». По заявлению в ноябре 1907 г. газеты «Русское знамя», именно самозащита заставляла традициона­листов браться за оружие, несмотря на декларировавшиеся мирные средства борьбы[lxxxi].

Появление боевых дружин в составе правомонархических союзов оправдывалось терактами и «экспроприациями», организуемыми эсерами и большевиками. Для подтверждения роста обеспокоенности населения разгулом террора и необходимости организации самозащиты черносо­тенная пресса приводила статистику пострадавших от «раз­бойно-освободительного движения». Так, с февраля 1905 по май 1906 гг.  было убито и ранено: «генерал-губернаторов, губернаторов и градоначальников — 34; полицмейстеров — 38; исправников и приставов — 204; городовых — 205; уряд­ников и стражников — 184; нижних жандармских чинов — 51; офицеров охранного отделения — 17; агентов охранной поли­ции — 56; армейских офицеров — 61; нижних чинов армии — 164; чиновников гражданского ведомства — 178; духовных лиц — 31; фабрикантов и высших служащих — 64; банкиров и крупных торговцев — 64»[lxxxii].

Масштабы террористической активности революционных партий создавали правомонархистам основу позиционировать себя единственными защитниками государства и русского народа в сложившихся обстоятельствах бессилия власти.  «...Мы осуждаем бомбы, револьверы и прочие излюбленные способы борьбы революционных партий, но в то же время открыто заявляем, что если враги наши будут поступать нагло с российским народом, будут бить, грабить, жечь наших русских собратьев, вообще нару­шать государственные законы, то мы, весь русский народ, в силу данной нами присяги... встанем стеной и загородим им ту дорогу, куда они хотят так бойко прорваться», — заявлял председатель одного из провинциальных отделов СРН[lxxxiii].

Ориентированность на активное противодействие революционному террору и защиту как своих членов, так и общественного порядка  проявилась у значительного числа провинциальных правомонархических организаций. Так, уже  на  первом учредительном собрании Ярославского отдела СРН было заявлено о необ­ходимости организации внутри отдела «особой боевой дружины» для «защиты от врагов внутренних и в помощь полиции»[lxxxiv]. Первым шагом новоявленной силовой структуры стало обеспечение безопасности представителей органов власти, являвшихся объектом охоты эсеровских боевиков. Глава отдела И.Н. Кацауров информировал Главный совет СРН: «Союзники в тревожное время добровольно приняли на себя охрану всеми любимого и уважаемого губернатора Римского-Корсакова»[lxxxv].

Основная  задача боевых дружин состояла в обеспечении общественного порядка в городах.  По сообщениям ярославской  либеральной прессы, патрули боевой дружины ЯО СРН по существу взяли на себя выполнение функций полиции, пресекая любые проявления  «вызывающего поведения» горожан. Если же дружинникам возражали, они заявляли, что и сам нарушитель, и его дом будут на примете, а нередко здесь же избивали непослушного, советуя потерпевшему не обращаться в полицию, иначе «хуже будет»[lxxxvi]. Патрулирование улиц осуществляли и костромские черносотенцы. Так, в Сусаниниском сквере они потребовали у группы рабочих прекратить пение «Марсельезы», а когда последние бросились бежать, преследовали их совместно с городовыми[lxxxvii].

Следует отметить, что в создании при правомонархических союзах боевых дружин ничего нео­бычного в то время не было. Впервые их активно стали использовать революционные партии для проведения акций индивидуального террора, «экспропри­аций» и других «специальных» заданий. Позже боевые дружины для защиты от казаков и полиции появились на  ба­стовавших предприятиях. Боевая группа рабочих  Ярославской Большой мануфактуры во время столкновения в «кровавую пятницу» с казаками  убила одного из них  и ра­нила троих [lxxxviii]. В условиях обострения политической борьбы дружины формировались в целях противодействия террору враждеб­ных партий. Так, создание «общества самозащиты» студентов Деми­довского юридического лицея стало следствием участившихся изби­ений учащейся молодежи черносотенцами[lxxxix]. После погромов, обна­руживших неспособность властей защитить население как от правого, так и от левого террора, дань моде отдавали целые промышленные предприятии, городские кварталы, поселки, частные учреждения, выделявшие из своей среды лиц, владевших оружием, для круглосуточного дежурства и патрулирования вверенных территорий.

По мнению С.А. Степанова, крайне правые боевые дружины пытались копировать подпольные террористи­ческие организации революционеров. Представляя рыхлые и аморф­ные структуры, черносотенные союзы органически не могли создать внутри себя дисциплинированные и управляемые боевые группы. Отсутствие общих принципов формирова­ния военизированных дружин приводило к самодеятельности на местах[xc]. Несопоставим был уровень профессионализма и вооруженности эсеровских и черносотенных боевиков. По имеющимся материалам периодической печати, боевая дружина ЯО СРН  была вооружена  нагайками, кинжалами и револьверами устаревших конструкций[xci]. Недостаток профессионализма компенсировался численностью, которая составляла 300 человек[xcii].

На острие борьбы любое политическое движение имеет в своих рядах лиц, способных пролить кровь. Заинтересованное  отношение губернской администрации и полиции в пресечении революционных проявлений развязывало дружинни­кам руки. Не имея возможности держать население в страхе силами военно-полицейского аппарата, будучи вынуждены лавировать сре­ди различных социальных групп, власти благосклонно пользовались услугами СРН. Очевидец характеризовал позицию ярославского губернатора А.А. Римского-Корсако­ва, который черносотенцам «все безобразия позволял и никакие жалобы от жителей города не принимал»[xciii]. В октябре 1906 г. даже не симпатизировав­ший революционно-демократическому лагерю «Вестник Рыбинской биржи» вынужден был признать: «Союзники обнаглели. Среди белого дня они нападают в несколько человек на лиц, кажущихся им "подозрительными" и избивают. На каждом шагу можно натол­кнуться на толпу союзников и быть серьезно избитыми и совсем убитыми. Нападениям, конечно, чаще всего подвергается учаща­яся молодежь. Город совершенно терроризирован ими»[xciv]. Еще более ярко описал деятельность дружины В.А. Андреев: «Сколько пороли за всякие разности. Сколько изувечили, сколько на тот свет отправили. Сколько по ихнему доносу арестовано и посаже­но в тюрьму. Увидят на рубашке красный пояс и испорют, или красную подкладку у фуражки. За все пороли до упадку сил»[xcv]. И хотя наличие боевой дружины объяснялось монар­хистами необходимостью самозащиты от революционеров, редкий номер либеральных  газет в 1905-1907 гг. выходил без сообщения об очередном избиении «крамольников», которыми в массе своей были лица, подрывавшие общественную стабильность, а не еврейское население.

Заявительный характер приема в члены  правомонархических организаций, нередко открывавший доступ в боевые дру­жины лицам с низким нравственным и образовательным уровнем, игнорирование указаний высшего руководства, желание проявить необоснованную инициативу — все это было характерно для многих политических партий России начала XX в. По свидетельствам очевид­цев, в боевую дружину ЯО СРН записывались «особые люди из отбро­сов общества или хулиганов, или, короче говоря, человек был на все способен: избивать, убить и т. п.». Члены дружины нередко были «люди неблагонадежные, прежде судимые за какое-нибудь грязное дело», «из самых головорезов и отчаянных людей», «тех, кто громил и грабил магазины»[xcvi]. Недавние громилы рассчитывали, что покровительство столь мощной организации, как СРН, находящейся в близких отношениях с местной властью, могло спасти от недоразумений с правоохранительными органами: «...записывались с целью лишь бы избежать кары... за погром и грабеж»[xcvii]. Костяк боевой организации ЯО СРН составили торговцы с Мытного и Толкучего рынков, безыдейные босяцкие элементы, часть рабочих.

Успе­хи крайне правых боевиков в снижении активности революционных слоев были налицо. Уже в октябре 1906 г.  «Русский народ» хвалился: «Благодаря СРН исчезли из центральной части города краснокожие хулиганы и лег­ко стало дышаться ярославским гражданам. Можно подышать на бульваре и на набережной чистым воздухом, не рискуя нарваться на образованных и просто лощеных марсельезников, выслушать от них дерзость. Даже барышням и тем не страшно прогуляться по бульва­ру. Зато и благодарны же граждане Союзу за его заботу об их благополучии»[xcviii]. Председатель Костромского отдела СРН К.А. Русин в ноябре 1907 г., оценивая деятельность организации, заявил: «Два года назад мы боялись ходить по улицам, теперь ходим как дома»[xcix].

В историографическом исследовании Д.В. Карпухина отмечается, что современные исследователи сходятся во мнении, что количество жертв черносотенного террора было несопоставимо с числом пострадав­ших от терактов, совершенных эсерами и анархистами [c]. И.В. Омельянчук указывает, что чаще всего насильственные действия проводились по собственной инициативе боевиков, не были санкционированы руководством организаций и выходили за рамки уставных и программных требований правомонархических союзов[ci]. Газета «Русский народ» объясняла это чрезвычайным характером сложившейся в стране ситуации, требовавшей быстрых и жестких мер реагирования:  «Во время революции, когда в стране царили смута и крамола, когда революция бушевала на улице, когда метали бомбы, грабили людей и убивали верных долгу и присяге царских слуг, члены СРН и вся наша молодежь открыто выступали против этих смутьянов, открыто на тех же улицах боролись с врагами веры, царя и России и сумели их обуздать и с ними справиться» [cii].

После окончания революции правомонархические организации подвергли погромные и террористические методы борьбы жесткой критике:  «Теперь, когда власть в России окрепла, когда проявления революции прекратились, когда у нас власть на­ходится в твердых руках, мы, члены СРН, в лице его совета, глубоко порицаем всех тех, кто позволяет себе какие-либо насилия, где бы они ни были, против кого бы то ни были на­правлены» [ciii]. Но инерция применения силовых акций  в отношении наиболее  неугомонных возмутителей спокойствия продолжала сохраняться, хотя и в значительно меньших объемах.   В послереволюционное время со страниц ярославской либеральной прессы практически исчезают сообщения о нападениях боевиков ЯО СРН на «крамольников».

Сразу же после разгона участниками верноподданнических демонстраций и лояльными властям лицами революционных  демонстраций в октябре 1905 г. по стране прокатывается широкая волна еврейских погромов, о числе которых в литературе встречаются разные данные. По одним сведениям, в октябре 1905 г. их было 690, причем по административным пунктам они распределились следующим образом: в 17 губернских городах, 44 уездных, 3 градоначальствах, 626 местечках и деревнях[civ]. По подсчетам С.А. Степанова, просмотревшего практически все русскоязычные газеты, выходившие в октябре-ноябре 1905 г., погромы прокатились в 358 населенных пунктах: 108 — в городах, 70 — в посадах и местечках, 180 — в селах, деревнях и хуторах[cv]. Другие авторы указывают, что погромы были 100 городах[cvi]. Эта цифра практически не противоречит данным С.А. Степанова, хотя и не дает полной картины реакционных выступлений низов.

Откуда же появляется термин «еврейские погромы» в привязке к правомонархическим организациям? Анализ периодической печати того времени свидетельствует, что придание выступлениям традиционалистов антисемитского характера и опреде­ление погромов как «еврейских» исходит исключительно со стра­ниц либеральных газет. Авторами мнения об идентичности понятий «погром­щик» и «черносотенец» также стали оппозиционные средства массой информации. Что же способствовало отождествлению двух понятий?

Определение «погромщик» появляется в оппо­зиционной литературе в отношении участников вернопод­даннических манифестаций, принявших участие в избиени­ях революционеров и грабежах евреев вслед за объявлением Манифеста 17 октября.

Использовавшиеся с начала XX в. в отношении традиционалистски настроенных лиц названия «черная сотня», «черносотенцы» прикрепляются оппозиционными средствами массовой информации  как к участникам погромов, так и к возникшим в конце 1905 – начале 1906 гг. правомонархическим организациям. Относительная син­хронность двух событий (погромы и создание черносотенных союзов) позволили противникам монархии отождествить два понятия. На источник появления двух названий обращали внимание и крайне правые. «…Откуда это название — “черносотенцы-монархисты”? Враги самодержавия назвали черносотенцами-монархистами тот простой, черный русский народ, который во время вооруженного бунта 1905 г. стал на защиту своего самодержавного царя», — писал председатель Русской монархической партии В.А. Грингмут в «Руковод­стве монархиста-черносотенца»[cvii].
В результате понятие «черносотенец» стало иметь несколько значений. Во-первых, с кон. XIX до первой российской революции либеральная пресса использовала данное определение  в отношении лояльных властям традиционалистски настроенных представителей непривилегированных сословий, проявлявших «охранительную» активность при антиправительственных проявлениях оппозиционной части общества. Во-вторых, участников верноподданнических демонстраций в октябре 1905 г., принявших участие в разгоне революционных выступлений. В-третьих, участников еврейских погромов  в октябре 1905 г. В-четвертых, членов правомонархических организаций.

Отождествление либеральной и революционной публицистикой различных по своему идейному содержанию и  организационному оформлению движений  в едином понятии «черная сотня» привело к наделению правомонархических союзов погромной характеристикой с последующей ее фиксацией  и окончательным утверждением в исторической литературе. Рожденная формула знака равенства между воинствующим антисемитом и черносотенцем мигрировала в современную российскую историографию. В вышедшем в 1993 г. энциклопедическом словаре «Политология» заявлялось: «Черносотенцы – нарицательное название националистических организаций, исповедующих антисемитскую идеологию»[cviii].

Хотя столкно­вения традиционалистов с революционерами закончились в 1905 г., характеристика членов правомонархических союзов как погромщиков и приписанных им массовых насильственных действий в отношении оппозиционеров и евреев,  оказали существенное влияние на переоценку к ним отношения царского правительства, ставшего рассматривать крайне правых как угрозу общественной стабильности. Масштабы и интенсивность либеральной пропаганды заставляли правомонархистов принимать меры контрпропагандистского ха­рактера для собственной реабилитации. На страницах газет, в публичных выступлениях их лидеры постоянно подчеркива­ли, что правомонархические организации являются защитниками порядка законными мерами. «Мы делами своими доказыва­ем, что наша борьба — борьба мирными средствами, что мы — мирные культурегеры, а не погромщики…», — утверждала черносотенная пресса[cix].

Попытки переубедить прогрессивную общественность оказались тщетны. Резкая  критика со страниц либеральной печати  оказывала на правомонархистов сильное деморализующее воздействие. Совет Шуйского СРПЛ жаловался Главно­му Совету СРН: «Преследования русских людей за принадлежность к Союзу происходят почти повсюду. Отделам Союза существовать почти невозможно, от враждебно настроенных инородцев и враж­дебной местной интеллигенции с левыми убеждениями... Борьба с кадетствующей интеллигенцией... является непосильной»[cx]. 

Правомонархисты скоро пришли к выводу, что благодаря стараниям политических противников от ярлыка погромщиков им избавиться не удастся: «Можно написать целые тома разных апологий, общество наше… ничему не поверит, на все будет смотреть с усмешкой и останется при прежнем своем непреложном мнении, что весь Союз русского народа состоит из погромщиков, что деятельность наша — погромная, что литература наша — погромная, что воззва­ния наши только подстрекают на избиения «лучших людей» России — евреев…»[cxi].  В этом отношении крайне правые на­деялись на «время и факты», которые сами расставят все по своим местам и потомки назовут погромщиками противопо­ложный лагерь, революционными методами «разрушавший русское государство»[cxii].

Мнение о том, что члены правомонархических организаций участвовали в погромах, могло возникнуть из-за того, что погромщики пополнили ряды крайне правых объединений, а руководство образовавшихся союзов выступало защитниками находящихся под судом громил. Отсутствие социологических исследований о про­центном соотношении числа погромщиков и «мирных» членов черносотенных союзов делает подобные утверждения сомнительными. На это указывает то обстоятельство, что в условиях поддержки или слабости властей до­стигшие могущества в 1906—1908 гг. монархические союзы не воспользовались возможностью продолжить погромную практику под влиянием якобы доминировавшей прослой­ки участников массовых насилий. Вступавшие в крайне правые союзы участники погромов составляли их рядовую часть, не  влиявшую ни на идеологию движения, ни на ее практическую деятельность.

По нашему мнению, для того, чтобы выяснить роль правомонархических организаций в трагических событиях октября 1905 г. и определить их отношение к погромным методам необходимо дать четкое определение понятию «черносотенец», которое в силу отсутствия четких критериев и характерных черт позволяло в отечественной и зарубежной историографии отождествлять членов крайне правых союзов и участников кровавых бесчинств в октябре 1905 г.

Историками уже сделан значительный шаг вперед по идентификации данного понятия. Анализ имеющихся версий и вариантов позволяет сделать вывод о том, что наиболее перспективным является определение понятия черносотенец по идейно-политической направленности, а не формам и способам действий в отношении политических оппонентов и еврейского населения, т.к. террористическую практику использовали и революционные организации. Равно  неплодотворным представляется относить принадлежность к черной сотне по негативному отношению к  национальным меньшинства, прежде всего евреям.

В данной связи наиболее полное и емкое определение понятию «черная сотня» дал авторский коллектив энциклопедического исследования[cxiii], представленный  профессиональными историками, специализирующимися на изучении правомонархического движения[cxiv]. В частности, исследователи отмечают, что «вынося в название словаря словосочетание «Черная сотня», мы подразумеваем под ним политические организации, партии и союзы, а также их членов, стоявших за чистоту и незыблемость триады, гениально сформулированной в свое время графом С.С. Уваровым — «Православие. Самодержавие. Народность»[cxv]. В другом определении авторы подчеркивают структурированность и упорядоченность  черной сотни, т.е. организационную форму деятельности по достижению программных целей:  «Черная сотня — организованная часть Русского народа в борьбе за народные идеалы и против всех внутренних и внешних врагов России»[cxvi].

По нашему мнению, исходя из широкого спектра политических партий, декларировавших  лозунг «Православие, самодержавие, на­родность», в качестве критериев отнесения к  черносотенному сегменту следует также добавить приверженность  концепции божественной санкционированности царской власти, незыблемости самодержавия, недопусти­мости его ограничения законодательными представительными учреждениями, которая декларировалась в программах правомонархических союзов.

Исходя из изложенного, представляется допустимым дать следующее определение черной сотни. Черная сотня - оформившееся в период  первой россий­ской революции 1905-1907 гг. правомонархическое политическое движение, объединившее в себе различные организации и союзы, преследовавшие цель охранения т.н. «базовых русских ценно­стей», к которым, по их мнению, относились неограниченное самодержавие, первенство православной церкви и русской народности, а также активно противодействовавшие либеральному и рево­люционному движениям. Приведенные  критерии   позволяют признать Дубровинский СРН эталоном черносотенной организации.

Исходя из данного определения,  применять понятия «черная сотня», «черносотенец» в отношении участников контрреволюционных выступлений и еврейских погромов в октябре 1905 г.  не вполне верно его по следующим причинам. В исторической науке отсутствуют работы, ставившие задачу идентификации их политических взглядов. Поэтому  утверждать, что они разделяли уваровскую триаду «Православие, самодержавие, народность» и были сторонниками еще не озвученных  программных установок крайне правых союзов,  на данный момент не представляется возможным в связи с недостатком исследований в данной области. Антиреволюционную направленность проявляли и другие правые партии, например, русские националисты[cxvii], а приверженность антисемитской доктрине декларировали  и действовавшие на окраинах Российской империи некоторые национал-сепаратистские организации. Исходя из этих соображений, нельзя исключать, что участники погромов могли бы быть потен­циальными членами Всероссийского национального союза или других правых партий, находившихся нередко во враждебных отношениях с правомонархическими организациями.

По нашему мнению, участники столкновений с революционными демонстрациями и еврейских погромов в октябре 1905 г. являлись носителями не черносотенных взглядов, т.е. четкой и осо­знанной  системы консервативных воззрений, а традиционалистского стиля мышления, трактуемого как    проявляющаяся у различных индивидов универсальное стремление  держаться за про­шлое, боязнь нововведений и обновления, носящее подсознательный и устойчивый характер[cxviii]. Изначально бессознательный традиционализм широких масс населения, характеризо­вавшийся приверженностью устоям и ценностям традиционного общества, в условиях сложившейся в октябре 1905 г. в России  социально-политической ситуации, угрожавшей патриархальному миропорядку, приобрел социальную функцию и вызвал стихийный выплеск масс, обернувшийся столкновениями с революционными силами. Реакция традиционалистски настроенного населения на революционные проявления и запустила механизм перерастания «неосознанной» защиты традиционных ценностей  в стадию «осознанного» консерватизма, который в скором времени привел к созданию правомонархических организаций и формулированию их программных установок.

Исходя из этих рассуждений, участников разгонов революционных митингов представляется правильнее характеризовать как традиционалистов, а их столкновения  с революционными демонстрациями не как черносотенные, а как  выступления верноподданнических (или традиционалистских) сил. Данная характеристика подходит и в отношении лояльных властям представителям непривилегированных сословий, проявлявших «охранительную» активность при антиправительственных проявлениях оппозиционной части общества с кон. XIX в.  до первой российской революции. 

В отличие от черносотенцев-членов правомонархических союзов, чья антиреволюционная направленность базировалась на идейной основе защиты фундаментальных ценностей российского культурно-исторического сообщества, основанием для столкновений традиционалистов с участниками революционных демонстраций и митингов в большей степени являлись экономические, психологические и иные факторы. Иными словами, несмотря на то, что антиреволюционная направленность   роднила черносотенцев и традиционалистов, их все-таки  разделяла разность мотивов участия в политической деятельности.

Анализ причин антиреволюционных выступлений традиционалистов показывает, что озлобление различных социальных слоев против революционных проявлений к октябрю 1905 г.  достигло предела. Всерос­сийская октябрьская политическая стачка нанесла серьезный удар по экономике страны. Из-за забастовок железнодорожников воз­никали перебои с подвозом продовольствия, как следствие этого росли цены и падал жизненный уровень людей. Особенно в октяб­ре пострадали торговцы, так как покупательная способность основ­ных потребителей — рабочих из-за стачек значительно упала. На­чальник Костромского жандармского управления информировал Департамент полиции МВД о причинах избиения семинаристов 19 октяб­ря: «...беспорядок возник благодаря рассчитанной на безнаказан­ность наглости и дерзости группы учащейся молодежи. Предшествовавшая происшествию забастовка повлекла вздорожание жиз­ненных припасов, что крайне отразилось на беднейшей части крестьянского населения»[cxix].

Октябрьское выступление ярославских традиционалистов было отмечено и участием в нем рабочих, в основном с табачных фабрик Дунаева, Вахрамеева, а также мелких заводиков и мастерских, потерявших заказы из-за забастовок и приостановки работы железнодорожного транспорта[cxx].

Столкновения в Рыбинске 19 октября   1905 г. революционной демонстрации железнодорожников и учащихся с крючниками местной  пристани были обусловлены  тем, что последние в большинстве своем  являлось крестьянами, пришедшими в город на заработки, но железнодорожные забастовки, прекратив подвоз зерна, лишили их работы [cxxi]. В результате  крючники напали на демонстрацию железнодорожных рабочих и разогнали ее, избив не­мало участников. «Что же касается избиения гимназистов и студен­тов, то последние стали жертвами насилия невежественной толпы только потому, что, по мнению ее, они являлись подстрекателями железнодорожных рабочих к забастовкам», — писал корреспондент «Вестника рыбинской биржи»[cxxii]

Экономическая составляющая явно прослеживается и в последовавших вслед за разгоном революционных митингов еврейских погромах, что подтверждается участием в них тех социальных слоев населения, которые наиболее пострадали от забастовочного движения.  К ним авторы Еврейской энциклопедии отнесли все социальные классы населения: рабочих, мелкую буржуазию «в лице своих двух характер­ных групп — мелких торговцев и ремесленников», представителей «либеральных профессий»[cxxiii]. Анализ, проведенный по материалам ярославской периодической печати, областного архива, мемуарам свидетелей тех событий, историческим исследованиям, не под­тверждает данную точку зрения в части, касающейся участия лиц «либеральных профессий».
Крайне правые находили основу для погромов в экономи­ческой почве, определяя их как стихийный ответ народных масс на безудержную эксплуатацию. Отрицая наличие орга­низующего центра, черносотенцы характеризовали погромы как взрыв народного возмущения и проявление мести, в ходе которых уничтожалось имущество евреев как «нажи­тое грабежом того же народа среди белого дня на законном основании»[cxxiv]. В Ярославле извращенная форма классового протеста проявилась в том, что некоторые еврейские заводы и мастерские громи­лись работавшими там рабочими. Так, в Ярославле, разгромив ма­стерскую Якубчика на Стрелецкой улице, работавшие там мастера направились в соседнюю мастерскую Гуревича, которую после разгро­ма подожгли. «Печник, работавший в медно-паяльной мастерской Блех на Большой Пожарской улице, участвовал в ее погроме», — сообщал «Северный край»[cxxv]. Осужденный за участие в разгроме завода Брайнина Д.А. Кокин числился рабочим этого предприятия[cxxvi]. По утверждениям авторов «Еврейской энциклопедии», участие не­которой части рабочих в погромах было «следствием реакционности евреев, а не наоборот»[cxxvii].

Отрицая роль властей и черносотенцев в подготовке и осуществлении погромов, авторы вышедшей в 1912 году Еврейской энциклопедии (Ю.И. Гессен и Д.С. Пасма­ник) указывали, что бесчинства являлись антисемитскими выступлениями, вызванными сугубо экономическими причинами — конкуренцией русско­го и еврейского капиталов, завистью к более зажиточным евреям, жаждой обогащения[cxxviii]. Основание для подобных утверждений давал анализ причин погромов, имевших место в начале 80-х гг. XIX в. на юго-западе России, которые сводились к проявлению народного гнева эксплуатируемых масс против «жидов-паразитов».

Анализ  материалов губерний  Верхнего Поволжья, связанных с участниками погромного движения, отчасти подтверждает утверждения авторов Еврейской энциклопедии. Действительно, в среде  торговцев и ремесленников  ан­тисемитские настроения, базировавшиеся на эконо­мической почве и связанные с так называемым «еврейским засильем», были весьма устойчивы. После октябрьских погромов 1905 г. их кон­куренты — евреи быстро восстановили разрушенное хозяйство и активно включились в рыночную борьбу, по мнению правых, «доведя до разорения некоторых русских торговцев и заставив дру­гих сократить свои обороты»[cxxix]. Это вызвало взрыв негодования черносотенцев, руководители которых с сожалением заявляли: «Ев­рейский погром, в сущности, не принес никакого вреда евреям»[cxxx]. В ответ на это мелкая буржуазия при активном участии СРН не­однократно организовывала кампании за выселение из города евре­ев, не имевших права проживать вне черты еврейской оседлости, а также бойкот еврейским лавкам. При этом причинами указыва­лись не столько «революционность евреев» или происки жидома­сонства, а то обстоятельство, что «...еврейские ремесленные мас­терские раскинулись по всему городу, причем заняли наиболее бойкие места, а торговля почти перешла в еврейские руки», отче­го «русское ремесло и торговля приходят в упадок»[cxxxi]. Ясно видно, что мелкая буржуазия использовала появившийся в октябре 1905 г. повод для расправы с ненавистными конкурентами.

Изучение многочисленных свидетельств погромов свидетельствует, что среди участников погромных бесчинств выделялись криминальные и люмпе­низированные элементы, которым не были присущи определен­ные политические взгляды. Пытаясь воспользоваться сложившейся ситуацией, они направляли разгоряченные после столкновений с революционерами толпы традиционалистов – участников верноподданнических демонстраций на еврейские магазины и лавки. Побудительным мотивом участия в погромах данной группы было желание улучшить свое матери­альное положение за счет более обеспеченных сограждан без различия национальности. Нередко после грабежей еврей­ских лавок они переходили к разгрому русских[cxxxii].

В частности, об одном из влиятельных в послепогромное время в Ярославле на Толкучем рынке торговце Н. Воронове говорили: «Во время погро­мов 1905 г.  в числе погромщиков сумел награбить из часовых магазинов разных вещей и скрылся в г. Баку, и проживал до тех пор, когда все не утихло, и вновь явился в Ярославль, уже не забежкой (своего рода прислуга у торговцев. — М. Р.), а самостоя­тельным торговцем, и по сие время ворочает на рынке как следу­ет и имеет голос между своими»[cxxxiii]. Обыски, проведенные ярославскими судеб­ными властями сразу же после погромов в квартирах на Даниловском и Кучерском переулках, Пошехонской и части Борисоглебских улиц — там, где селилось городское «дно», выявили огромное ко­личество награбленной одежды, ювелирных украшений, предметов быта и иудейского культа[cxxxiv]. В квартире «Витьки» — главаря одной из банд грабителей, принимавших участие в разграблении дома богатых евреев Хаймовых, — «обнаружена одежда, похищенная при разгроме молельни» [cxxxv]. Как информировала газета «Север­ный край», в городе даже образовался нелегальный рынок тор­говли отнятыми у евреев вещами. Темные личности из-под полы по бросовым ценам предлагали прохожим весьма приличные пред­меты домашней утвари[cxxxvi].

Анализ социального состава участников еврейских погромов, подтверждает мнение о серьезной экономической  и криминальной мотивации действий громил. В Ярославле главную роль в грабежах еврейского имущества играли мелкие городские предприни­матели (торговцы с Толкучего и Мытного рынков, маклаки, ремес­ленники) и люмпен-пролетарии. Очевидец погромных событий сви­детельствовал, что в числе погромщиков «состояли люди и худые и хорошие, а более народ серый — или подсудимые, или они без работ находились и разные хулиганы и торговцы с рынку и Мытного двора. А предводителями этой партии был более народ отчаянный из числа подсудимых и приемщиков краденного имущества»[cxxxvii]. Корреспондент «Северного края» сообщал, что уча­стниками погромов были «преимущественно торговцы и маклаки с Толкучки»[cxxxviii]. Пурин, основываясь на свидетельских показаниях, заключает: «Толпа громил состояла из мелких торговцев и маклаков (преимущественно), возчиков, зимогоров...»[cxxxix]. Участие их в погро­мах объясняется не столько желанием продемонстрировать предан­ность вековым устоям, сколько ставило цель ликвидировать ненавистных конкурентов и пополнить карман.

Социальный состав погромщиков в Костроме не отличался от ярославского: «толпившиеся кругом (митинга молодежи) торговцы, золоторотцы, представители черной сотни, крестьяне, приехавшие на базар, услышав слово "свобода"... бросились на оратора»[cxl]. На собрании интеллигентской части населения Костромы 19 октября подчеркивалось «участие в избиении и руководство толпой некоторых лиц, принадлежавших к местному мещанству и мелкому купечеству»[cxli].

Учет психологического фактора показывает, что Манифест 17 октября, митинги и демонстрации не могли вписаться в рамки традиционного  образа жизни далекого от политики россиянина. В судебном деле о погромах в Ярославле  в числе причин, вызвавших столкновение «обывателей с демонстрациями рабочих и студентов, назывались: 
1) митинги и впечатление, производимое ими на массу, 
2) получение Манифеста и неудовольствие отдельных групп на революционные проявления»[cxlii].

Сохранились воспоминания ярославского торговца И.Г. Андреева, ярко характеризующие, как воспринимались простым человеком происходящие события: «...ужасу было масса, на войне шли неудачи, и внутри государства хуже войны, свои своих резали и жгли. Ярославль долго крепился, и было все тихо, и хвалили Ярославль за примерный город и тишину. Но стали собираться студенты и поговаривать забастовках. Ораторы дело раздули... заговорили фабричные и рабочие, заговорили мастеровые и все прочие служилые люди. Гул шел по городу»[cxliii]. Значительная часть народа, воспитанная в традиционном патриархальном духе, не была еще достаточно подготовленной для поддержки требований демократических преобразований. Очевидец тех событий признавался, что многие ярославцы, как и он сам, не понимали происходящего, как не понимали слов «забастовка», «свобода слова и собраний», «свобода печати»[cxliv]. Революция и связанные с нею изменения в экономической и общественной жизни поначалу воспринимались как чуждые и ненужные явления, необходимые только студентам и интеллигентам, а потому — как зло, которому необходимо противостоять.

Отношение традиционалистски настроенной  части населения к последовавшим за изданием Манифеста революционным проявлениям  описал очевидец тех событий: «Манифест поняли одни студенты. И хотели его восхва­лить и поблагодарить и похвастаться перед народом, взяли красный флаг и устроили манифестацию... Но черные и рабочие и малогра­мотные люди не поняли этого шествия по улицам с флагом и при­няли студентов за республику, т.е. студенты хотят республики. Это означает, что царя самодержавного не надо по-ихнему. А что­бы на престоле был президент выбранный народом. Это так поня­ли черные люди и бросились на студентов с кулаками и камнями»[cxlv].

Озлобление традиционалистов вызывали и попытки публичных чтений Манифеста на улицах и площадях городов.  «Пусть они читают сами себе... Нам пусть читают в цер­квах с объяснением», — писали «обыватели и торговцы» г. Ярослав­ля в письме губернатору, требуя прекратить публичные сходки[cxlvi]. Горожан раздражало и то, что данные манифестом свободы трак­товались ораторами с различных позиций.  Свидетель по делу о ев­рейских погромах, давая показания суду, вспоминал: «18 октября на митингах в земской управе различно толковали Высочайший мани­фест»[cxlvii]. Нельзя не отметить и тот факт, что часть населения не верила в подлинность Манифеста, так как официальная информация о «конституции» со сто­роны губернского начальства появилась только в конце дня.

Причинами для столкновений становились попытки оппозиционеров привлечь лояльные слои в свои ряды посредством агитации. В Костроме участники революционной манифестации с песнями и революционными лозунгами направились на Сусанинскую площадь, где зачитали приехавшим на базар крестьянам революционную прокламацию. Этот шаг окончился трагично: «Крестьяне сперва внимательно слушали. Потом перебивают чтеца: "Ты это что читаешь?" — "А вот слушай", — чтение продолжается... "А так вон оно что! Это он что он читает, что  Царя не нужно, да и Бога не нужно. Бей их! Постоим за Бога и  за Царя православного!"»[cxlviii]. Начальник губернского жандармского управления сообщал: «... когда ораторы-революционеры позволили себе кощунственно отзываться о религии и царствующем доме, то окружавшие демонстрантов крестьяне потеряли самообладание. Произошла свалка...»[cxlix].

На фоне значительного накала политической борьбы поводами для массовых погромов, по мнению С.А. Степанова, являлись провокационные действия, приписываемые революцио­нерам и евреям: богохульство, святотатство, глумление, осквернение и поругание христианских святынь[cl].

Данное мнение подтверждается очевидцем революци­онных событий,  вспоминавшим: «…помню гнусную вакханалию революции с красными знаменами, с хором жидовских газет, каждым словом оскорблявших каждого русского. Все, что нам дорого и свято, подвергалось поруганию в те проклятые “дни свободы” для разбойников, “дни рабства” для честных людей. Даже Казанский собор осквернен был жидовскими “освободителями”, избравшими св. храм местом своих под­лых митингов и кричавших с паперти Православной церкви святотатственные речи против православия!»[cli].

Архивные документы и материалы периодической печати свидетельствуют, что нередко участники революционных манифестаций сами давали повод консервативно настроенным массам к насильственным действиям. В Ярославле за день до по­громов 18 октября получил широкую огласку факт «по­ругания святыни» известным в городе торговцем и заводчиком евреем Либкеном, который, находясь на митинге в земской управе, на глазах у многочисленной публики разорвал царский портрет, а также ругал императора[clii]. В Рыбинске причиной столкновения  19 октября революционных манифестантов с крючниками рыбинской пристани, как явствует из рапорта рыбинского полицмейстера, послужи­ло требование к крючникам снять шапки[cliii]. 22 ок­тября 1905 г. в Иваново-Вознесенске большевик В.Е. Морозов в ответ на требование участников крестного хода снять шапку перед царским портретом убил двух портретоносцев и про­стрелил портрет императора [cliv]. В Киеве после появления известия о царском манифе­сте революционная толпа захватила здание городской думы, разорвала в зале заседаний портреты Николая II и его пред­ков, сбросила с думского балкона царскую корону, глумилась над портретом главы государства, что побудило лояльных горожан ответить на революционные выступления верноподданническими демонстрациями[clv].

В Костроме массовые  беспорядки начались после выстрелов, сделанных участниками революционной демонстрации в памятник Ивану Сусанину, находившемуся на центральной площади города. Впоследствии черносотенцы обвинили революционеров в провоцировании народа на избиение учащихся: «... главари, видя перевес на стороне простого народа, возьми да и выстрели в памятник Сусанину в досаду народу и сделай несколько выстрелов с криками "долой царя, да здравствует свобода", тогда народ не выдержал такого явного поругания, взял прямо  на "ура" и загнал эту нечисть в один дом, где они ранее собирались, и около этого дома сделалась общая свалка»[clvi]. В результате костромских выступлений традиционалистов был убит ученик 3 класса семинарии В. Хотеновский, десятки человек — искалечены и ранены. Через несколько лет члены Костромского СРН  писали царю: «Всемилостивейший Государь, умоляем тебя даровать монаршее прощение костромским патриотам Русину и двадцати его единомышленникам, неправильно осужденным Московской судеб­ной палатой за то, что они встали на защиту Тебя от оскорблений крамольников и не допустили разрушения дорогого нам памятника Сусанину»[clvii].

Показательно, что основными действующими лицами в борьбе с  революционными проявлениями в Костроме являлись приехавшие на базар крестьяне, которые в отличие от городских мелкобуржуазных слоев в своих действиях руководствовались не экономическими мотивами, а идейно-традиционалистскими представлениями.  Именно крестьяне в концепциях русских консерваторов являлись носителями охранительных начал  и «народной правды»[clviii]. Документы жандармского управле­ния, опиравшиеся на сведения филеров, а также части очевидцев, приписывали крестьянству ведущую роль в разгоне революционной демонстрации[clix]. Почва для их участия была подготовлена, т.к. с начала революции в деревнях распространя­лись слухи, что городские забастовщики и студенты сжигают иконы и ломают церкви[clx]. Со своей стороны, либеральная пресса утверждала, что организаторами и активными участниками антиреволюционных выступлений являлись городские лавочники, торговцы, люмпен-пролетарии, а не прибыв­шие из окрестных деревень крестьяне: «вообще, нельзя не отметить, что из крестьян активное участие в бойне принимали лишь немно­гие»[clxi]; «крестьяне никогда бы не стали бить учащихся, если бы не был пущен кем-то слух, что учащиеся ломают памятник Сусанина и что полиция сама приглашает крестьян и золоторотцев помочь ей разогнать учащихся, т. к. разогнать их у полиции "сила не берет", и никому ничего за это не будет»[clxii]. Так или иначе, избиения про­изводили обе социальные группы населения: как городские лавочни­ки и торговцы, так и крестьяне.

Конкретизировать  картину социального состава участников антиреволюционных выступлений в октябре позволяет обращение к архивным материалам следствия и суда. Из 22 осужденных по делу о еврейских погромах в Ярославле 16 человек числились крестьянами, 6 — мещанами. Всего к следствию привлекались 57 человек. Все проходившие по делу прожи­вали в Ярославле. Здесь данные о сословном представительстве распределились следующим образом: 47 крестьян и 10 мещан. В отношении 23 из них в мае 1909 г. расследование было прекращено недостаточностью улик, а 12 оправданы, хотя и те и другие при­дали участие в беспорядках[clxiii]. Таким образом, наибольший процент погромщиков давали вчерашние крестьяне, пришедшие в город на заработки, в массе своей являвшиеся носителями традиционалистских и патриархальных представлений.

Приведенные цифры соответствует общей картине по стране. По подсчетам С.А. Степанова 83% участников погромов по сословной принадлежности были крестьянами (в Ярославле 84,3%), а 16% — мещанами (в Ярославле 15,7%)[clxiv]. Подобная картина наблюдалась в Костроме, где из 28 осужденных по делу об избиении учащихся 17 принадлежали к мещанскому сословию (77%), остальные — крестьяне[clxv]. Следует отметить значительный возрастной разброс громил: от 22 до 60 лет. Основную же массу составляли крестьяне зрелого возраста от 35 до 60 лет (более 70%). Сведений об участии в погромах крупных купцов, представителей привилегированных классов, дворян, духовенства, интеллигенции обнаружено не было.

Были ли выступления традиционалистов, направленные против революционеров и евреев в октябре 1905 г., кем-то тщательно спланированы и подготовлены? Идеологи правомонархических союзов указывали на стихийность выступлений масс, характеризуя их как «вырвавшийся внезапно из глубины на­рода наболевший крик протеста против происходивших революци­онных неистовств»: «18 октября... кучка неор­ганизованных, никому неизвестных патриотов, возмущенных над­ругательством над всем, что свято русскому православному наро­ду, собралась и пошла с портретом государя по улицам города...» [clxvi]. Опровергая мнение оппозиции о подготовленном характере насильственных действий против евреев, правые заявляли: «организовать погром народом друго­го племени задача нелегкая и даже неосуществимая, если в самом народе не накопилось достаточных поводов к озлоблению против другой народности», «погром есть внешнее выражение народного негодования на присосавшихся к телу народа кровопийц, и ника­кая организация не в состоянии насильно вызвать погром одной народности другою»[clxvii].

В некоторых городах империи поводами для погромов становились произ­веденные выстрелы в крестные ходы и монархические манифестации участниками революционных демонстраций или неизвестными лицами из домов, принадлежавших евреям. Последнее отмечалось в Ярославле, Тамбове, Твери и т.д. В частности, в Ярославле шествовавшая по  Духовской улице верноподданническая демонстрация была обстреляна из дома еврея Марголина  и из здания общежития семинаристов. Как впоследствии утверждала черносотенная пресса, «эти выстрелы в  царский портрет были той каплей, переполнившей терпение... Начался стихийный погром»[clxviii]. Толпа ответила камнями и разграблением всех ближайших окрестных еврейских домов (главным обра­зом на Власьевской улице) и семинаристского общежития.

Впоследствии проведенное по делу о еврейских погромах в Ярославле следствие не выяви­ло конкретных лиц, стрелявших в патриотическую манифестацию. Поэтому сейчас трудно сказать, кто сделал выстрелы, ставшие на­чалом трагедии. Никаких документов, подтверждаю­щих или опровергающих причастность кого бы то ни было к органи­зации стрельбы по патриотической демонстрации, в федеральных и местных архивах обнаружено не было.
Вина за пролитую кровь, по всей видимости, лежит на обеих сторо­нах, не сумевших проявить терпимости и выдержки. Но именно нарушение оппозицией сложившихся норм поведения (осквернение святынь, массовые демонстрации с красными флагами,  антиправительственные речи, попытки агитации крестьян, выстрелы в крестные ходы и т.д.) было одним из факторов, спровоцировавших стихийные выступления верноподданных сил. Выскажу предположение, что именно отсутствие у кон­сервативных сил руководящего и организующего центра, не позволило сдержать разрушительную энергию традиционалистски настроенных масс. Только с появлением правомонархических организаций, взявших под контроль народную стихию, погромы уходят в прошлое и возвращаются вновь во время Гражданской войны. Но ответственность за них черносотенцы уже нести не могли.

Объясняя причины того, почему именно евреи становились объектами насильственных посягательств, монархическая литература заявляла, что по­громы происходили повсеместно из-за разрушительного влияния еврейства на традиционно сложившиеся осно­вы религиозной и социальной жизни. Экстерритори­альность и универсальность погромов должны были подтвердить данную точку зрения. «Погромы были везде, где евреи проживали, — в Берлине, во Франк­фурте, Лондоне, Нью-Йорке, Риме, Мадриде и т. д.»[clxix]. Особо указывалось, что погромы не являлись изобретением русского народа: «Жидов били все народы… и в древние и в средние века, а также и в наше время били жидов англичане и американцы, таким образом, все народы признавали жидов всесветными паразитами, а все народы ошибаться не могут»[clxx].

Другой выдвинутый правомонархистами тезис гласил, что  погромы были народным ответом на революцию и активное участие в ней евреев. Дви­жущей силой кровавых бесчинств стало стихийное возмуще­ние носителей традиционного мышления вторжением евреев в события «внутрирусской» жизни. Действительно, полити­чески активные представители еврейского народа, получив в октябрьские дни 1905 г. возможность проявить долго сдерживаемое чувство национального унижения, внесли не малую лепту в провоцирование традиционалистов. «Русское знамя»» писало: «Припомните-ка, какою кровавой полосой прошли погромы евреев в 1905 году именно в тех местах, где еврейских руководителей революции было особенно много»[clxxi].

Описывая октябрьские дни 1905 г., Русское Собрание указывало, что при получении известия об объявленных Манифестом свободах евреи оскор­били святые чувства христиан, сделавшись им ненавистны­ми. «Поэтому, — делало вывод руководство организации, — озлобление против евреев повсеместно возросло до крайней степени»[clxxii]. Почву для погромов во многом подготовляла сионистская и революционная литература. Некоторые листовки предлагали замуровать царя в стену живым, а царевича рас­пять, в чем «Русское знамя» находило ритуальный подтекст: «вероятно для… истязания его младенческой крови»[clxxiii].

Тезис о революционности евреев давал лидерам правомонархистов основание утверждать, что погромы были направлены не против конкретной нации, а против разрушителей усто­ев и носили антиреволюционный характер[clxxiv]. Так, председатель Ярославского отдела СРН И.Н. Кацауров прямо указывал на виновников революции: «Революционную агитацию в учебных заведениях вели главным образом евреи; также и во всем так называемом освободительном движении в Ярославской губернии они стояли во главе, но везде сумели вовремя скрыться»[clxxv]. Комментируя судебный процесс над   погромщиками, газета «Русский народ» писала: «И в Ярославле обнаглели  жиды и их прихвостни, ходили с красными флагами, кричали "долой самодержавие", рвали царские портреты, выбирали президента Ярославской жидовской республики. Но русскому дол­готерпению настал конец, и октябрьский погром в Ярославле... надо рассматривать как протест оскорбленного русского чувства против жидовских подлостей»[clxxvi].

Позицию, что погромы были направлены против револю­ционного лагеря, поддерживали и официальные представители царской юстиции и высшей власти. В обвинительной речи ярослав­ский прокурор назвал причиной погрома «деятельное участие» ев­реев в революции, следствием чего стало «обострение племенной и религиозной вражды к евреям»[clxxvii]. Эта точка зрения находилась в кон­тексте мнения Николая II, который в письме матери императрице Марии писал: «… народ возмутился наглостью и дерзостью революционеров и социалистов, а так как 9/10 из них жиды, то вся злость обрушилась на тех – отсюда еврейские погромы. Поразительно, с каким единодушием и сразу это случилось во всех городах России и Сибири. В Англии, конечно, пишут, что эти беспорядки были организованы полицией, как всегда – старая, знакомая басня! Но не одним жидам пришлось плохо, досталось и русским агитаторам: инженерам, адвокатам и всяким другим скверным людям. Случаи в Томске, Симферополе, Твери и Одессе ясно показали, до чего может дойти рассвирепевшая толпа, когда она окружала дома, в которых заперлись революционеры, и поджигала их, убивая всякого, кто выходил...»[clxxviii].

Участие евреев в революции, по мнению черносотенцев, стало главной причиной роста антисемитизма в среде носителей традиционных ценностей, которые не потерпели вмешательства посторонних сил в свои внутренние дела: «…евреи, очевидно, боятся после того, как, пролив в 1905/06 гг. русскую кровь… их наглое поведение на­влекло и ненависть христианского населения, так что жидки испугались — а вдруг да Россия погонит их согласно ее исто­рической традиции в обетованную землю…»[clxxix]

В последнее время в отечественной историографии получает развитие точка зрения о том, что еврейские погромы были направлены против революционно-демократического лагеря. С.А. Степанов утверждает: «Деление на избивавших и избиваемых осуществлялось не только и даже не столько по национальному, как по политическому принципу»[clxxx].  «Погромы не были направлены против какой-либо конкретной нации», - заявляет исследователь, а потому называть их  еврейскими «не совсем справедливо»[clxxxi]. В доказательство своей позиции автор при­водит статистику пострадавших: из 1622 убитых евреями числились 711 человек, соответственно  из 3544 раненых — 1207 евреев[clxxxii]. Разделяя эту точку зрения, В. Острецов, ссылаясь на Комиссию сенатора Турау, созданную для расследования киевского и одесского погромов, в качестве доказательства приводит цифры: «В Киеве было убито с 18 по 21 октября 1905 г. 47 человек, в том числе евреев было из них 25%, раненых 205, из них евреев 35% »[clxxxiii]. Таким образом, большинство пострадавших относились к нееврейскому населению.

В Ярославле объектом нападения традиционалистов становились участники революционных шествий. Особую ненависть они проявляли к студентам и семинаристам. Одним из первых объек­тов погрома в городе стало общежитие семинаристов. После столк­новения 18 октября демонстрации студентов Демидовского юридичес­кого лицея с толпой маклаков и торговцев «появление семинаристов, гимназистов и в особенности студентов стало опасным, почему уча­щейся молодежи в форменной одежде почти совсем на улицах не встречается»[clxxxiv]. Студент Демидовского юридического лицея жаловал­ся губернатору на погромщиков: «...бросились на меня, ничего не подозревавшего, с криками "бей студента" повалили и начали бить. Проломили камнем голову, били палками, топтали меня ногами»[clxxxv].

Первые исследователи правомонархического движения в Костромской гу­бернии в 1905 г. подчеркивали: «Во всех случаях удар направляет­ся на учащуюся молодежь, на школы или еврейство...»[clxxxvi]. Находив­шийся на партийной работе в Иваново-Вознесенске М.В. Фрунзе писал: «Громилы избивали не только евреев, но и всех рабочих, по­дозревавшихся в симпатиях к революционерам» [clxxxvii]. Избиени­ям подвергались наиболее активные революционеры и прежде всего депутаты Совета уполномоченных. Ивановские фабриканты и завод­чики всячески поощряли традиционалистов, предоставляя им «черные списки» активистов рабочего движения, а также указывая места про­живания последних. Анализ материалов ярославской периодической печати показывает, что и после погромов объектами расправ боевиков СРН становились в массе своей сознательные рабочие, студенты и гимназисты, т.е. те, кого правые считали участниками революци­онного движения. Случаи избиения евреев — единичны.

Иное мнение о характере погромов было у авторов «Еврейской энциклопедии»: «Несмотря на то, что погром объяснялся местью революционерам, последние почти не пострадали... а жертвами гро­мил сделались мирные обыватели, торговцы, местные богачи-евреи, которые по своему классовому положению были скорее враждебны революционному движению, равно и та серая еврейская масса, которая вообще не имела никакого отношения к общерусской полити­ческой жизни»[clxxxviii].

Однако целостной картины погромного движения составлено не будет при игнорировании важного фактора, оказавшегося за пределами рассмотрения историков прошло­го и настоящего. Имя ему сионизм. В конце XIX — начале XX вв. на российском политическом поле активно функциони­ровали сионистские партии, имевшие от 373 до 800 организаций[clxxxix]. Их роль в кровавых событиях октября 1905 г. до сих пор не изучена. Уже введенные в исторический оборот факты указывают на крайне непри­глядную роль членов движения, на словах декларировавших защиту еврейского населения, а на деле провоцировавших обе стороны. Исследователь С.А. Степанов привел два вида практиковавшихся ими приемов. Во-первых, настраивание русских традиционалистов против евреев. В Нежине Чер­ниговской губернии были задержаны Янкель Брук, Израиль Тарнопольский и Пинхус Кругерский, которые разбрасыва­ли воззвания на русском языке: «Народ! Спасайте Россию, себя, бейте жидов, а то они сделают вас своими рабами». Во-вторых, провоцирование евреев против традиционалистов. В Чернигове одновременно с антисемитскими листов­ками сионисты-социалисты распространяли воззвания на еврейском языке, призывавшие «израильтян» вооружаться[cxc]. После опубликования Манифеста 17 октября во многих горо­дах империи сионисты как по команде вышли на демонстра­ции под знаменами с надписями «Наша взяла!» и «Сион», как будто нарочно указывая погромщикам объект избиений.

Что подвигло сионистов делать еврейское население им­перии заложниками столь непростой ситуации? После выхода в 1896 г. книги Теодора Герцля «Еврейское государство» сионизм стал мощным фактором не только российской, но и международной жизни. Находившееся в стадии форми­рования движение нуждалось в мобилизации еврейского населения на достижение поставленной цели создания соб­ственного государства. Россия, где проживало более пяти млн евреев (около половины евреев всего мира), могла стать неисчерпаемым поставщиком поселенцев на «обетованную» землю. Как показывала историческая практика, наиболее эффективно задача национального сплочения решалась при создании образа коллективного врага. Распространение сио­низма сопровождалось насилиями адептов новой идеологии по отношению к своим единоплеменникам.

На возможную причастность сионистов к провоци­рованию погромов в октябре 1905 г. указывает то обстоя­тельство, что во многих городах империи (Ярославль, Тамбов, Тверь и др.) выстрелы в верноподданнические демонстрации и крестные ходы производились именно из домов, принад­лежавших евреям. На страницах своих печатных изданий черносотенцы активно отрабатывали версию, что погромы могли быть спровоцированы противоположной стороной, т.к. богатая прослойка еврейской общины оказалась «подготовленной» к нападению. Орган ЯО СРН, ком­ментируя ход процесса над погромщиками, в январе 1910 г. пи­сал: «… евреи ожидали, что дело может кончиться погромом; многие из них отпра­вили свои семьи вон из города, вывезли из лавок товары и издали любовались, как громят пустые лавки. Погром кончился, и тут ев­реи начали просить тысячи; просили тысячи даже и те, у кого кро­ме старого лапсердака и грязной ермолки ничего до погрома не было»[cxci]. Участник судебного процесса свидетель Трифонов сделал еще более жесткое заявление: «евреи мало пострадали от погромов, так как еврейское имущество было вывезено заранее, а толпа гро­мила пустые магазины. Евреи сами устроили ярославский погром, и после этого многие евреи, особенно Либкен разбогатели»[cxcii]. Вер­сию о заранее вывезенном имуществе косвенно подтверждает и про­тивоположная сторона. Старый подпольщик-большевик социал-де­мократ Смирнов вспоминал, что крупные еврейские купцы и вра­чи практически не пострадали, т. к. «находились в Афанасьевском монастыре под защитой архиерея Сергия. Имущество их было сло­жено в кладовых монастыря»[cxciii].

В результате погромов наибольшие ди­виденды от трагедии получили именно сионистские органи­зации, использовавшие мощный общественный резонанс для собственной политической легализации, пропагандистской шумихи и финансового утверждения. Получивший распро­странение в сионистской литературе тезис об антисемитском характере погромов, тождественности погромщиков и членов правомонархических союзов, создававший в сознании еврейского населения ощущение постоянной угрозы, был максимально использован сионистской верхушкой для утверждения в ев­рейской среде. Остается только надеяться, что рано или позд­но появятся исследования, которые окончательно поставят точку над извечным русским вопросом «кто виноват» в обще­российской трагедии. Поэтому при комплексном исследовании погромного движения представляется необходимым включить в качестве объекта рассмотрения сионистский фактор в целях установления его роли и места в имевших место в октябре 1905 г. политических процессах.

Окончательная картина погромного движения может быть составлена при изучении каждого имевшего места погрома с последующим подведением итогов. В историографической части диссертации указывалось, что отечественными историками проделана значительная работа по выяснению движущих сил массовых беспорядков, социального состава погромщиков, причин и поводов к насилиям. В то же время некоторая часть регионов Центральной России, юго-западные, западные и другие губернии остаются за рамками рассмотрения исследователей. За редким исключением[cxciv] отсутствуют самостоятельные исследования с обобщением имеющихся на сегодняшний день результатов погромного движения.

С учетом недостатка исследованных материалов антиреволюционных выступлений в октябре 1905 г. по регионам, а также имеющихся диаметрально противоположных подходов в оценке участия в них правомонархических организаций (от признания такового до полного отрицания),  одним из путей решения поставленной проблемы является определение приоритетов практической деятельности черносотенцев с соотнесением мирных и насильственных методов достижения поставленных целей. Иными словами, выяснение возлагавшейся на себя крайне правыми сверхзадачи (миссии) и инструментов ее решения позволит определить роль и место силовых средств в их арсенале. Безусловно, подобная постановка вопроса не даст окончательного и полного ответа на исследуемую проблему, но позволит несколько приблизить ее разрешение.

Анализ официальных документов и материалов периодической печати правомонархических организаций  показывает, что их практическая деятельность была направлена на решение  стержневой проблемы черносотенной идеологии — путям сохранения и возрождения русского народа, как носителя идей православия, самодержавия и народности. Основная болезнь русского народа, дальнейшее развитие которой  могло привести к катастрофическим для уклада  традиционного общества и самого существования Российской империи последствиям, диагностировалась крайне правыми как духовный и  идейный раскол общества. 

Исходя из поставленного диагноза именно решение «русского вопроса», связанного с преодолением мировоззренческого раскола и обеспечением приоритета базовых ценностей русского культурно-исторического сообщества, возвращением носителям традиционных устоев утраченных в ходе петровских реформ позиций в наиболее важных сферах социальной, политической и экономической жизни, являлось для черносотенцев первостепенным. В целях реализации поставленной задачи крайне правые предложили реализовать следующую систему мер: укрепление религиозно-нравственных устоев общества посредством восстановления первенства Русской Православной церкви, оздоровление элиты, возрождение русского патриотизма, усиление патерналистской роли государства, просвещение населения через национально ориентированное образование, борьба с пороками, в частности с пьянством и народным невежеством. 

Первый шаг в преодолении духовного раскола русского народа черносотенцы видели в консолидации наиболее активной части консервативных сил. Программа СМА прямо указывала: «Сила Родины кроется в братской поддержке русскими, всех сословий и состояний, друг друга, везде и всюду, как в духовном, так и в материальном отношениях»[cxcv]. Руководящую роль по реализации данной задачи  правомонархисты отводили себе[cxcvi].

Следующий  шаг им виделся  в возрождении ориентированной на традиционные ценности управленческой, интеллектуальной и предпринимательской элиты русского общества, целенаправленное оздоровление которой создало бы условия для  прорыва России в XX в.

Обращаясь к более подробному рассмотрению предлагаемых крайне правыми мер, зафиксируем, что они не носили  погромно-террористического характера, а вписываясь в рамки законодательства России начала XX в. Рассмотрим их подробнее.

1. Создание национально-ориентированной управленческой элиты. Базовый подход черной сотни к данному вопросу состоял в решении проблемы человеческого фактора, а не сломе или «коренной перестройке» бюрократической системы. Поврежденность управленческой элиты могла быть преодолена наполнением властного аппарата носителями русских базовых ценностей или, по терминологии крайне правых, «патриотичным служилым людом». Иными словами, оздоровление чиновничьего сословия предлагалось проводить не через присущие либеральным государствам бесконечные реформирования, «оптимизации», министерские перетряски и прочие институональные изменения, а через улучшение «природы» бюрократа, т. е. замену управленцев-космополитов управленцами-патриотами. Здесь правомонархисты четко позиционировали себя сторонниками опоры на традицию, заранее пресекая присущий их политическим противникам соблазн решать любую государственную проблему посредством западных заимствований. Союз русского народа громогласно заявил о необходимости обращения к собственной истории в целях поиска в «ней более совершенных и самобытных форм управления государством, а не в чуждом нам, давно отжившем западном конституционализме, который многолетним опытом уже доказал свою полную непригодность»[cxcvii].

Проблему поврежденности властного аппарата предлагалось решить посредством, во-первых, проведения тщательной  чистки всех этажей правительственного здания[cxcviii], во-вторых, систематической подготовкой руководящих кадров и тщательным подбором правительственной «команды». Идеям либералов по формированию правительства из членов различных политических партий черносотенцы противопоставили концепцию властной команды, состоящей из лиц, объединенных единым мировоззрением. Это актуализировало проблему воспитания духовно развитой личности, подготовленной к служению Отечеству, а не партийным, финансовым, клановым и групповым интересам. Для претендующих на занятие должностей, определяющих движение государственного корабля, предлагалось установить так называемую нравственную профилактику, которая «помимо недопущения к нашему государственному трону людей с инородческими идеями, подобно евреям, полякам и армянам, еще преследовала бы цель и любви к русскому народу, его православной вере и преданности царю»[cxcix].

На особом месте для правомонархистов стояла задача наполнения носителями консервативных взглядов Государственной Думы. Формат русского «парламента», его представительство и круг решаемых им вопросов четко определялся в программе Союза Михаила Архангела: «Государственная дума как собрание лучших выборных людей от государства Российского должна быть носительницею чисто русских идеалов...»[cc]. Из указания Николая II Думе быть «русской по духу» вытекал тезис о приоритете решения именно «русского вопроса», связанного с преодолением последствий петровских реформ и возвращением страны на самобытный путь развития.

2. Создание национально ориентированной интеллигенции.  

Цель создания национальной интеллигенции была заявлена в датированном ноябрем 1905 г. обращении Союза русских людей: «В глубоком убеждении, что главная причина современной смуты коренится в полной оторванности от родной почвы наших так называемых образованных классов, СРЛ ставит своей конечной целью: образование истинно русской интеллигенции, то есть людей просвещенных, сознательно проникнутых теми чувствами, чаяниями и стремлениями, которые свято бережет в тайниках души своей православный народ русский и которые делают порою из безграмотного крестьянина-простеца — богатыря-подвижника»[cci]. Жестко критикуя интеллигенцию за отход от духовных ценностей своего народа и идейную зависимость от Запада, черносотенцы не теряли надежды на возвращение образованных слоев в национальное лоно. Состоявшийся в 1909 г. Монархический съезд в Москве заявлял о необходимости ликвидации «той пропасти, которая, образовавшись со времен Петра Великого, разделила русский народ на две неравные части», и выражал надежду, что «лица, образованные и одинаково с правыми партиями мыслящие по вопросам об основных государственных началах жизни, в самом скором времени подойдут ближе к народу и открыто  пойдут с ним, ибо благо этого народа и Русского государства для них также дорого»[ccii]. По существу, черносотенцы попытались решить глобальную задачу воссоздания национальной интеллектуальной и управленческой элиты, поставленную еще в конце XIX в. теоретиком русского монархизма Л.А. Тихомировым[cciii].

3.Создание национально ориентированного предпринимательского слоя. Серьезное внимание в идеологической и практической работе правомонархистов было уделено и экономической сфере, где ими диагностировался недуг так называемого инородческого засилья, связанный с оттеснением титульной нации из области управления народным хозяйством в плоскость зависимого труда. С точки зрения консервативной, а не националистической сущности черносотенной идеологии, проблема защиты православного населения от «иноверных эксплуататоров» могла быть решена лишь формированием национально ориентированного предпринимательского слоя, который будет ограничен морально-нравственными рамками при эксплуатации единых по вере и крови наемных рабочих[cciv].

В первую очередь планировалось вернуть в православные руки финансово-кредитную сферу[ccv]. «Сила патриотических организаций и рост их с момента подавления революционного террора и естественного понижения чувства оскорбленного национального достоинства обеспечиваются проведением в жизнь для блага их сочленов таких экономических мероприятий, которые могли бы оградить русского человека от еврея-ростовщика…», — указывалось в вышедшем в марте 1908 г. обращении Главной палаты СМА[ccvi]. Принятие отвечающего национальным интересам  финансового законодательства должно было ограничить права еврейских и иностранных банков на пользование кредитом в Государственном банке, деятельность которого планировалось переориентировать на поддержку русской промышленности, торговли и сельского хозяйства[ccvii]. Состоявшийся в Москве в 1909 г. Съезд русских людей призвал правительство не оказывать из государственных средств поддержки (в виде ссуд и дешевого кредита) еврейским и польским кредитным учреждениям, создававшим условия для «экономического закабаления русского населения»[ccviii]. Черносотенцами предпринимались и практические шаги по развитию финансовых учреждений (товариществ взаимного кредита, обществ потребителей, ссудо-сберегательных касс и т. п.), которые, по их мнению, должны были защитить мелкого производителя от произвола еврейских банков[ccix].

Таким образом, общий анализ приоритетных задач правомонархических организаций, связанный с решением основной  проблемы черносотенной идеологии - «русского вопроса»,  показывает, что, несмотря на декларировавшиеся цели обеспечения преимуществ  базовых ценностей русского культурно-исторического сообщества и  преодоления «инородческого» влияния, избранные для их реализации средства носили сравнительно законный характер и не предполагали обращения к погромно-террористической деятельности.  Укрепление религиозно-нравственного состояния общества посредством утверждения православных ценностей, возрождение русского патриотизма, усиление патерналистской роли государства, просвещение народа через национально ориентированное образование хотя и задевали интересы проживавших  в Российской империи национальных меньшинств, но не предполагали их насаждения насильственными методами, тем более путем физического уничтожения недовольных.

Обращение внимания исследователей в ходе изучения практической деятельности правомонархических организаций на национальный вопрос и недостаточное внимание к краеугольной тематике их идеологии – «русскому вопросу» неизбежно приводило к рассмотрению сюжетов, связанных с погромами еврейского населения традиционалистски настроенными лицами в октябре 1905 г. и тесной увязке их с черносотенными союзами[ccx]. 

Национальная проблематика действительно занимала значительное место в программах крайне правых организаций. Однако отдавать ей преимущественное значение в их системе практических шагов по преобразованию России на «исконно-русских» началах представляется некоторым преувеличением. Национальный вопрос играл второстепенную роль как один из элементов решения главного приоритета – «русского вопроса».  К сожалению, и в  настоящее время ощущается недостаток  специальных исследований, посвященных взглядам монархистов по «русской»  проблематике. Однако уже затронутые в исторической литературе вопросы, связанные  с этой темой свидетельствуют, что погромно-террористическая деятельность крайне правых союзов не являлась основным  инструментом реализации их программных установок.

Также следует отметить, что обращение правомонархистов к террористическим действиям в большинстве своем происходило как ответная реакция на массовые революционные проявления, угрожавшие основам государственного строя. Даже вполне укоренившееся в отечественной историографии мнение о причастности СРН  к убийствам  М.Я. Герценштейна, Г.Б. Иолосса и А.Л. Караваева ставится в современных исследованиях  под сомнение. В частности, проведенный Ю.И. Кирьяновым анализ не позволяет с уверенностью утверждать об организации руководством СРН убийств указанных  лиц в связи с выявлением  новых фигурантов из числа заказчиков, не имевших отношения к крайне правым[ccxi].

Анализ исторических источников и практической деятельности правомонархических союзов показывает, что погромы и террористические акты не рассматривались ими как самоцель, что, с другой стороны, не исключало возможности их использования в случае нового революционного взрыва. В целом, следует констатировать, что на сегодняшний день полной ясности в проблеме правомонархического террора не наблюдается, поэтому данный вопрос требует дальнейшего всестороннего и  тщательного научного изучения.


[i] Любош С.Б. Русский фашист Владимир Пуришкевич. Л., 1925. С. 11.
[ii] См.: Табак Ю. Отношение Русской Православной Церкви к евреям: история и современность // Диа-Логос 1998-99. М., 1999.
[iii] Левицкий В.О. Правые партии // Общественное движение в Рос­сии в начале XX в. Т. 3. СПб., 1914. С. 347-469.
[iv]  Ленин В.И. Полн. собр. соч. Т. 9. С. 333; Т. 14. С. 109, 132; Т. 12. С. 56-57; Т. 10. С. 360; Т. 11. С. 189-190.
[v]  Маевский Е. Общая картина движения // Общественное движение в России в начале XX века. Т. 2. СПб., 1910. Вып. 1. С. 34-184.
[vi]  Дубнов С.М. Погромные эпохи (1881-1916) // Материалы для истории антиеврейских погромов в России. Пг., 1919. Т. 1. С. IX-XV; Хей­фец И.Я. Мировая реакция и еврейские погромы. Б. м., 1925. Т. 1. С.3-14; Красный-Адмони Г. Старый режим и погромы // Материалы для истории антиеврейских погромов в России. Пг., 1919. Т. 1. С. XVI-XXXII.
[vii]  Комин В.В. История помещичьих, буржуазных и мелкобуржу­азных политических партий России: Курс лекций. Калинин, 1970; Он же. Банкротство буржуазных и мелкобуржуазных политических партий России. М., 1965; Спирин Л.М. Крушение помещичьих и буржуазных партий в России (нач. ХХ в.-1920 г.). М., 1977; Аврех А.Я. Царизм и IV Дума (1912-1914 гг.). М., 1981; Он же. Столыпин и Третья Дума. М., 1968; Дякин В.С. Самодержавие, буржуазия и дворянство в 1907-1911 годах. Л., 1978.
[viii]  Комин В.В. Указ. соч.; Спирин Л.М. Указ. соч.; Аврех А.Я. Царизм и IV Дума 1912-1914 гг.
[ix] Карпухин Д.В. «Черная сотня». Вехи осмысления в России. М., 2009. С. 197-214.
[x] Степанов С.А. Черная сотня.  М., 2005.  С. 96-97.
[xi] Витте С.Ю. Воспоминания. Т.I-III. Царствование Николая II. М.-Пг., 1923.  Т.1. С. 223.
[xii] Русский народ. 1908. 17 января.
[xiii] Там же. 1909. 5 февраля.
[xiv]  Земщина. 1911. 26 апреля.
[xv] Лебедев  С.В. Слово и дело национальной России. Очерки истории русского патриотического движения. М., 2007. С. 122.
[xvi] Там же. С. 122.
[xvii]  Бурцев В. Л. Протоколы сионских мудрецов. Доказанный подлог. Париж, 1938. С. 107.
[xviii]  ГАЯО. Ф. 73. Оп. 9. Д. 239. Л. 74.
[xix]  Там же.  Л. 77.
[xx]  Степанов С.А. Черная сотня. С. 70.
[xxi]  «Мать мою, родимую Россию, уродуют». Письма К. П. Победонос­цева С. Д. Шереметеву // Источник. 1996. №6. С. 12.
[xxii] Степанов С.А. Черная сотня в России. 1905 - 1914 гг. М., 1992.  С. 71.
[xxiii] ГАЯО. Ф. 73. Оп. 9. Д. 239. Л. 97.
[xxiv] Конокоткин А. Черносотенное движение в Костромской губ. // 1905 год в Костроме: Сб. статей. Кострома, 1926. С. 150.
[xxv] ГАЯО. Ф. 509. Оп. 4. Д.  84.  Л. 57.
[xxvi] Там же. Л. 57-58.
[xxvii] Там же. Ф. 73.  Оп. 4. Д. 4496.  Л. 48.
[xxviii] Русский народ. 1910. 14 января.
[xxix] ГАЯО. Ф. 73. Оп. 4. Д. 4498. Л. 240-241 (из свидетельских показаний по делу о погромах в Ярославле в 1905 г.).
[xxx] Русский народ. 1910. 14 января.
[xxxi] ГАЯО. Ф. 73. Оп. 4. Д. 4498. Л. 240.
[xxxii] Лебедев  С.В. Слово и дело национальной России. С. 122.
[xxxiii] Лебедев  С.В. Слово и дело национальной России. С. 103, 123.
[xxxiv]  ГАЯО. Ф. 73. Оп. 9. Д. 267(2). Л. 33.
[xxxv]  Там же. Оп. 4. Д. 4507. Л. 12.
[xxxvi]  Русское знамя. 1907. 15 апреля.
[xxxvii]  Там же.
[xxxviii]  Там же.
[xxxix]  Там же.
[xl] См.: Табак Ю. Указ. соч. // Диа-Логос 1998-99. М., 1999.
[xli] Там же.
[xlii] Размолодин М.Л. Черносотенные организации губерний Верхнего Поволжья в 1905-1914 гг. (на материалах Ярославской, Костромской и Владимирской губерний). Ярославль,  2001. С. 71-74.
[xliii]  Там же.  С. 20, 23.
[xliv]  Русское знамя. 1913. 13 июня.
[xlv]  Там же.
[xlvi] Карпухин Д.В. Указ. соч. С. 214-231.
[xlvii]  Стеценко А.И. Черносотенцы Поволжья в 1905—1907 гг. Дис. …канд. ист. наук. Ульяновск, 2002. С. 43; Толочко А.П. Хроника черно­сотенно-монархического движения в Сибири. 1905-февр. 1917 г. // Материалы к хронике общественного движения в Сибири в 1895-1917 гг. Томск, 1994. С. 25; Ганелин Р.Ш. Черносотенные организации, поли­тическая полиция и государственная власть в царской России // Нацио­нальная правая прежде и теперь. Историко-социологические очерки. Ч. 1. Россия и русское зарубежье. СПб., 1992. С. 94.
[xlviii] Толочко А.П. Хроника черносотенно-монархического движения в Сибири. 1905 - февраль 1917 г. // Материалы к хронике общественного движения в Сибири в 1895-1917 гг. Томск, 1994. C. 45.
[xlix]  Бузмаков Е.Л. Образование и основные направления деятельно­сти правомонархических организаций в Западной Сибири // Социокуль­турные исследования. 1997. С. 79.
[l]  Лавриков С.В. Правомонархическое движение в Тверской губер­нии (1905-1915 гг.). Дис. …канд. ист. наук. Тверь, 1996. С. 55.
[li]  Степанов С.А. Черная сотня в России. С. 52; Стан­кова М.В. Черносотенно-монархическое движение в Западной Сибири в 1905-1917 гг. Дис. …канд. ист. наук. Омск, 1999. С. 54-56;  Язынин А.Е. Возникновение черносотенно-монархических организаций Западной Си­бири и их противоборство с политическими противниками  (1905-1914).  Дис. …канд. ист. наук. Омск, 2005. С. 15.
[lii] Лебедев  С.В. Слово и дело национальной России. С. 123; Омельянчук И.В. Черносотенное движение в Российской империи (1901-1914 гг.): автореф. дис. … докт. ист. наук. Воронеж, 2006. С. 40; и др.
[liii] Кирьянов Ю.И. Предисловие // Правые партии. 1905—1917: Документы и материалы. Т. 1. Л. 16.
[liv]  Северный край. 1905. 8 декабря.
[lv]  Размолодин М.Л. Указ. соч.  С. 39-40.
[lvi]  Лебедев  С.В. Слово и дело национальной России. С. 123;  Омельянчук И.В. Черносотенное движение…: автореф. дис. … докт. ист. наук. С. 40;  Кирьянов Ю.И. Правые партии в России.  С. 350; и др.
[lvii]  Омельянчук И.В. Черносотенное движение в Российской империи (1901 – 1914). Киев, 2006. С. 102.
[lviii]  Обнинский В.П. Новый строй. М., 1909. С. 8.
[lix]  Земщина. 1911. 26 апреля.
[lx] Витте С.Ю. Воспоминания. Т. 1. С. 223.
[lxi] Омельянчук И.В. Черносотенное движение…: автореф. дис. … докт. ист. наук.  С. 40.
[lxii] Русское знамя. 1911. 1 мая.
[lxiii] Там же.  1907. 15 мая.
[lxiv]  Там же.  1911. 1 мая.
[lxv]  ГАРФ. Ф. 116. Оп. 2. Д. 1. Л. 655.
[lxvi]  Русское знамя. 1913. 13 июня.
[lxvii]  ГАРФ. Ф. 116. Оп. 2. Д. 1. Л. 675-676.
[lxviii]  Цит.по: Степанов А. Черносотенцы и их борьба с беззаконием и смутой. Альманах «Православие или смерть» //  http://rusk.ru/Press/Almanac/index.htm.
[lxix]  ГАРФ. Ф.102. 4 д-во. 1905. Д. 999. Ч. 39. Т. IV. Л. 50-51.
[lxx]  Русская правда. 1910. 18 марта.
[lxxi]  Русский народ. 1910. 10 января.
[lxxii]  Русское знамя. 1907. 5 июля.
[lxxiii]  Там же.  1909. 10 апреля.
[lxxiv]  Там же.  1913. 13 июня.
[lxxv]  Русский народ. 1906. 6 августа.
[lxxvi]  Русское знамя.  1908. 17 июля.
[lxxvii]  Размолодин М.Л. Указ. соч. С. 213.
[lxxviii]  Русское знамя. 1907. 12 декабря.
[lxxix] Омельянчук И.В. Черносотенное движение…: автореф. дис. … докт. ист. наук.  С. 39.
[lxxx] Русский народ. 1907. 10 октября.
[lxxxi]  Русское знамя. 1907. 25 ноября.
[lxxxii]  Там же.  1906.  20 сентября.
[lxxxiii]  Там же.  1907. 12 января.
[lxxxiv] ГАРФ. Ф. 116. Oп. 1. Д. 595. .Л. 9.
[lxxxv] Там же.  
[lxxxvi] Северная газета. 1907. 16 июня.
[lxxxvii] ГАРФ. Ф. 102. Оп. 234 (1906). Д. 2. Ч. 54. Л. 3.
[lxxxviii] Размолодин М.Л. Указ. соч.  С. 99.
[lxxxix] Северный край. 1905. 20 ноября.
[xc] Степанов С.А. Черная сотня. С. 198-205.
[xci] Вестник рыбинской биржи. 1906. 4 октября.
[xcii] Размолодин М.Л. Указ. соч.  С. 100.
[xciii] ГАЯО. Отдел рукописей. Оп. 2. Д. 1164. Л. 17.
[xciv] Вестник рыбинской биржи. 1906. 4 октября.
[xcv] ГАЯО. Отдел рукописей. Оп. 2. Д. 1164. Л. 23.
[xcvi] Там же.
[xcvii] Там же.
[xcviii] Русский народ. 1906. 8 октября.
[xcix] Поволжский вестник. 1907. 23 ноября.
[c] Карпухин Д.В. Указ. соч. С. 356;  Алексеев И.Е. Черная сотня: вехи осмысления в России: рецензия на книгу Д.В. Карпухина // На страже империи. Вып. IV. Казань, 2011. С. 37;  Степанов С.А. Черная сотня.  С. 220; и др.
[ci] Омельянчук И.В. Черносотенное движение…: автореф. дис. … докт. ист. наук.  С. 40
[cii] Русский народ. 1909. 29 апреля.
[ciii] Там же.
[civ] Погромы // Еврейская энцикло­педия. СПб., 1912. С. 618.
[cv] Степанов С.А. Черная сотня в России. С. 54-55.
[cvi] Левицкий В. Правые партии // Об­щественное движение в России в начале XX в. СПб., 1914. Т.3. С. 338.
[cvii] Грингмут В.А. Объединяйтесь, люди русские!  Сост. А.Д. Сте­панов.  М.,  2008. С. 344.
[cviii] Политология: энциклопедический словарь / Общ. ред. и сост: Ю.И. Аверьянов. М., 1993. С. 396.
[cix]  Русское знамя. 1907. 5 июля.
[cx]  Там же. 1910. 14 мая.
[cxi]  Там же. 1907. 5 июля.
[cxii]  Там же.
[cxiii] Черная сотня. Историческая энциклопедия 1900-1917. Сост. А. Д. Степанов, А. А. Иванов.
  М.,  2008.
[cxiv] В работе над энциклопедией принимали участие А.Д. Степанов, д.и.н. А.А. Иванов, д.философ.н. С.В. Лебедев, д.филол.н. А.М. Любомудров и к.и.н. Д.И. Стогов (Санкт-Петербург); д.э.н. О.А. Платонов, к.пед.н. Ю.В. Климаков, М.Б. Смолин (Москва); д.э.н. Т.В. Кальченко (Киев); д.и.н. А.Д. Каплин и д.и.н. И.П. Сергеев (Харьков); д.и.н. Е.М. Михайлова (Чебоксары); д.и.н. И.В. Омельянчук (Владимир); к.и.н. И.Е. Алексеев (Казань); к.и.н. В.Ю. Рылов (Воронеж): к.и.н. К. В. Максимов (Уфа); к.и.н. С.А. Ильин (Тамбов) и к.и.н. Н.В. Шарова (Уварово, Тамбовская обл.); к.и.н. А.А. Фоменков и к.и.н. С.В. Чесноков (Н. Новгород); д.и.н. Ю.А. Иванов (Шуя); д.и.н. К. Е. Балдин и к.тех.н. С. О. Алексинский (Иваново); к.и.н. С.М. Санькова и историк А.Б. Гуларян (Орел); к.и.н. Ю.В. Слесарев (Пенза); к.и.н. А.И. Стеценко (Ульяновск) и др.
[cxv] Черная сотня: историческая энциклопедия.  С. 14.
[cxvi]  Там же. С. 5.
[cxvii] Санькова  С.М. Русская партия в России: образование и деятельность Всероссийского национального союза (1908–1917). Орел,  2006; Коцюбинский Д.А. Русский национализм в начале XX столетия: Рождение и гибель идеологии Всероссийского национального союза. М., 2001;  и др.
[cxviii] См.: Новая философская энциклопедия: В 4 тт. М.: Мысль. Под ред. В.С. Степина. 2001; Краткий философский словарь. Под ред. А.П. Алексеева. М., 2007.  С. 396-397; Попов Э.А. Русский консерватизм: идеология и социально-политическая практика. Ростов н/Д: Изд-во Рост. ун-та, 2005.
[cxix] ГАРФ. Ф. 102. Оп. 237 (1907). Д. 219. Л. 3.
[cxx] Северный край. 1905. 25 октября.
[cxxi] Зайцев А. Забастовки железнодорожников в 1905 г. в Ярославской губернии // Ярославль в первой русской революции. С. 137
[cxxii] Вестник рыбинской биржи. 1905. 21 октября.
[cxxiii] Погромы // Еврейская энциклопедия. С. 620.
[cxxiv] Русское знамя. 1910. 11 июня.
[cxxv] Северный край. 1905. 26, 30 октября.
[cxxvi] ГАЯО. Ф. 347. Oп. 1. Д. 474. Л. 36.
[cxxvii] Погромы // Еврейская энциклопедия. С. 619.
[cxxviii] Там же. С. 618.
[cxxix] ГАРФ. Ф.116. Оп.1. Д. 595. Л. 10.
[cxxx] Русский народ. 1907. 25 ноября.
[cxxxi] Там же. 1909. 30 мая.
[cxxxii] Размолодин  М.Л. Указ. соч. С. 32-36.
[cxxxiii] ГАЯО. Отдел рукописей. Оп. 2. Д. 1164. Л. 7.
[cxxxiv] Северный край. 1905. 25 октября.
[cxxxv] Там же.  25 октября.
[cxxxvi] Там же.  30 октября.
[cxxxvii] ГАЯО. Отдел рукописей. Оп. 2. Д. 1164. Л. 21.
[cxxxviii] Северный край. 1905. 2 ноября.
[cxxxix] Пурин.  Погромы // Ярославль в первой русской революции. Ярославль, 1925.  Л. 205.
[cxl] Костромской листок. 1905. № 104.
[cxli] Конокотин А. Указ. соч. С. 149.
[cxlii] ГАЯО. Ф. 347. Оп. 1. Д. 474. Л. 25.
[cxliii] Там же. Отдел рукописей. Оп. 2.Д. 1164. Л. 19.
[cxliv] Там же.
[cxlv] Там же. Л. 20.
[cxlvi] ГАЯО. Ф.73.  Оп. 4. Д. 4496. Л. 156.
[cxlvii] Русский народ. 1910. 14  января.
[cxlviii] Костромские епархиальные ведомости. 1905. 1 ноября.
[cxlix] ГАРФ. Ф. 102. Оп. 237 (1907). Д. 219. Л. 3.
[cl] Степанов С.А. Черная сотня в России.  С. 57-58.
[cli] Русское знамя. 1907. 1 августа.
[clii] Русский народ. 1910. 14 января.
[cliii] ГАЯО.  Оп. 4. Д. 4496. Л. 183 (рапорт рыбинского полицмейстера).
[cliv] Косарев И. Октябрьские дни в Иваново-Вознесенске // 1905 год в Иваново-Вознесенском районе Иваново-Вознесенск, 1925. С. 154.
[clv] Шульгин В. Годы. Дни. 1920. М., 1990. С. 343.
[clvi] ГАРФ. Ф. 116. Oп. 1. Д. 266. Л. 4 (письмо Русина Дубровину).
[clvii] ГАКО. Ф.133. Оп. 38. Д.15. Л.229.
[clviii] Репников А.В. Консервативная концепция российской государственности.  С. 88-89.
[clix] ГАРФ. Ф. 102. Оп. 237 (1907). Д.219. Л. 3; Костромские епархиальные ведомости. 1905. 1 ноября.
[clx] Караваев П. 1905 год в Костроме (из воспоминаний участника) // 1905 год в Костроме. С.62.
[clxi] Неверов И. И. Из материалов по крестьянскому движению в 1905-1906       гг. // 1905 год в Костроме.  С. 123.
[clxii] Конокотин А. Указ. соч. С. 149.
[clxiii] ГАЯО. Ф. 347. Oп. 1. Д. 474. Л. 61.
[clxiv] Степанов С. А. Черная сотня в России.  С. 77, 79.
[clxv] ГАРФ. Ф. 102. Оп. 237. Д. 219. Л. 4-5.
[clxvi] Русский народ. 1907. 25 ноября.
[clxvii] Там же. 1908. 23 августа.
[clxviii] Там же  1910. 10 января.
[clxix]  Русское знамя. 1907. 8 марта.
[clxx]  Там же. 1910. 11 июня.
[clxxi]  Там же. 1913. 15 октября.
[clxxii]  Вестник Русского собрания. 1906. 22 сентября.
[clxxiii]  Русское знамя. 1913. 13 июня.
[clxxiv]  Марков Н.Е. Войны темных сил. Статьи. 1921-1937. М., 2002. С. 494.
[clxxv]  ГАРФ. Ф. 116. Oп. 1. Д. 595. Л. 9.
[clxxvi] Русский народ. 1910. 10 января.
[clxxvii] Там же.  14 января.
[clxxviii] Цит по: Черная сотня: историческая энциклопедия. С. 9.
[clxxix]  Русское знамя. 1912. 1 сентября.
[clxxx]  Степанов С.А. Черная сотня в России.  С. 61.
[clxxxi]  Там же.   С. 57.
[clxxxii]  Там же.   С. 56-57.
[clxxxiii]  Острецов В. Черная сотня и красная сотня. М., 1991. С. 23.
[clxxxiv] Ярославские вести. 1905. 25 октября.
[clxxxv] Цит. по: Размолодин М.Л. Указ. соч.  С. 29.
[clxxxvi] Конокотин А. Указ. соч. С. 149.
[clxxxvii] Цит. по: Галкин В.А. Иваново-Вознесенские большевики в период первой русской революции. Иваново, 1952. С. 129.
[clxxxviii] Погромы // Еврейская энциклопедия. С. 619.
[clxxxix] Степанов С.А. Черная сотня.  С. 42.
[cxc] Там же.  С. 82.
[cxci] Русский народ. 1910. 10 января.
[cxcii] Там же. 14 января.
[cxciii] Пурин.  Погромы // Ярославль в первой русской революции. Ярославль, 1925. С. 210.
[cxciv] См.: Карпухин Д.В. Указ. соч. С. 196-258; Шукшина Т.А. «Черносотенные» погромы октября 1905 года в России: культурный конфликт в российском обществе начала XX века:  автореф. дис. … канд. ист. наук. Челябинск, 2010.
[cxcv]  ГАРФ. Ф. 116. Оп. 2. Д. 1. Л. 678.
[cxcvi]  Там же. Ф. 112. ДП ОО. 1905. Д. 999. Ч. 39. Т. IV. Л. 133.
[cxcvii]  Русское знамя. 1907. 22 февраля.
[cxcviii]  ГАРФ. Ф. 102. ОО. Оп. 265. 1916. Д. 610. Л. 100.
[cxcix]  Русское знамя. 1907. 1 мая.
[cc]  ГАРФ. Ф. 116. Оп. 2. Д. 1. Л. 678.
[cci]  Там же. Оп. 1. Д. 618. Л. 2.
[ccii]  Вече. 1909. 18 октября.
[cciii]  Каторга и ссылка. 1928. N 12. С. 63.
[cciv]  ГАРФ. Ф. 116. Оп. 1. Д. 1. Л. 16.
[ccv]  Колокол. 1908. N 642. Приложение
[ccvi]  Там же.
[ccvii]  Прямой путь. 1912. Вып. V (май).
[ccviii]  Сборник съезда русских людей в Москве 24 сентября-4 октября 1909. М., 1910. С. 128-188.
[ccix]  ГАРФ. Ф. 116. Оп. 2. Д. 1. Л. 655.
[ccx]  Евгеньев А.Е. Царские погромщики. Пг., 1919; Коган И. Погромы в дни свободы (октябрь 1905 г.). М., 1925; Любош С.Б. Русский фашист Владимир Пуришкевич. Л., 1925; Залежский В.Н. Монархисты. Харьков, 1929; Норман Кон. Благословление на геноцид. Миф о всемирном заговоре евреев и Протоколы сионских мудрецов. М., 1990; Laqueur W. Black hundred. The rise of the extreme right in Russia. N.Y. 1993. Русское издание: Лакер У. Черная сотня. Происхождение русского фашизма. М., 1994.
[ccxi] Кирьянов Ю.И. Правые партии в России. С. 352.


Кстати, все актуальные публикации Клуба КЛИО теперь в WhatsApp и Telegram: 

подписывайтесь и будете в курсе. 


Поделитесь публикацией!


© Если вы обнаружили нарушение авторских или смежных прав, пожалуйста, незамедлительно сообщите нам об этом по электронной почте или через форму обратной связи.
ЧИТАЙТЕ ТАКЖЕ:

Высочайший манифест 17.10.1905 (Об усовершенствовании государственного порядка)

Жандармский взгляд на грядущую революцию

Яков Петерс: «Воспоминания о работе в ВЧК в первый год революции»

Манифест Пугачева

Николай I Незабвенный

Наверх