Осенью 1918 г. в русской Средней Азии произошли некоторые события, о которых британская общественность не была раньше, да ещё и теперь должным образом информирована, но которые произвели огромное возбуждение по всей России. Чтобы понять силу этого возбуждения, нужно рассмотреть аналогичный случай.
Предположим, что вице-король Индии, лицо столь же высокопоставленное, как скажем, покойный лорд Керзон, сопровождаемый его главнокомандующим, несколькими членами его Совета и старшими должностными лицами, отправился в Индию и что в пути они были арестованы враждебной державой и немедленно, без суда, были расстреляны.
Можно представить, какое смятение вызвало бы это в общественном мнении Англии. И вот это именно то, что случилось в сентябре месяце 1918 г. со Степаном Шаумяном и его спутниками. Шаумян был назначен Лениным на руководящую работу в русской Средней Азии, таком же большом районе, как Индия.
Он и его спутники были расстреляны вблизи Красноводска закаспийскими меньшевиками. Это дело, приписанное впоследствии британскому вероломству, привело в смятение всю Россию и усугубило ту враждебность к Англии, которая сохранилась до сего времени. Но в Англии, в шуме последних месяцев Великой войны [1-я мировая война – Ред.], оно прошло совершенно незамеченным.
В самом деле, единственное упоминание об этом деле в английской литературе, которое я мог встретить, находится в официальном отчёте британской тредъюнионисткой делегации, ездившей в Россию в конце 1924 г. Этот отчёт, подписанный Хербертом Смитом, Беном Тиллет, Джоном Бремлей и другими гласит в отношении Баку следующее:
"Делегация посетила "Площадь Свободы", когда-то большой пустырь. В одном конце сада имеется памятник "26 комиссарам", которые были расстреляны меньшевиками в Закаспии. Останки теперь перенесены с прежнего их места и погреблены в центре этого сквера. Члены делегации были глубоко поражены, когда узнали, что убийство этих 26 безоружных пленников, ставшее одним из основных исторических событий русской революции, приписывается инструкциям, данным некоторыми офицерами британских войск, действовавших в то время в северной Персии. Со времени возвращения в Англию делегация произвела тщательное расследование этого дела и нашла показания, [которые] совершенно снимают вину с британских войск и их офицеров. Ввиду того, что этим обвинениям верят во всей России, делегация выразила мнение, что вопрос должен быть окончательно выяснен совместными расследованиями".
Такого расследования проведено не было, и трудно представить себе, как его можно было произвести, т.к. большевики сами тем временем уничтожили почти всех, кто связан с этим делом. Между тем, едва ли найдётся британский путешественник, который, проехав через Баку или Эревань [Ереван], где воздвигнут такой же памятник, не писал бы мне как одному из немногих свидетелей этого дела, прося разъяснений. Поэтому, пока мы ещё живы, будет уместным опубликовать известные мне факты, которые, я уверен, правдивы и в особенности потому, что очень немногие люди знают что-либо о событиях, про которые я собираюсь рассказать. Я предлагаю сначала объяснить, каким образом случилось, что горсть британских и индийских войск в течение части 1918 и 1919 гг. вела войну в таком невероятно удалённом районе, каким является страна между Мервом и Аму-Дарьёй и как несколько британских офицеров фактически управляли в течение 8 месяцев районом величиной в половину Европы, находящемся к востоку от Каспийского моря. Это объяснение необходимо для того, чтобы читатель мог понять, как мы оказались вовлечёнными в дело комиссаров, которое ещё до сих пор остаётся центральным местом в большевистском гимне ненависти против Британии.
Всякий помнит, что первая половина 1918 г. была наиболее важной и критической фазой войны [1-й мировой войны]. 1917 г. в целом был злополучным для союзников. Русская революция вызвала крушение восточного фронта. Румыния была разбита. Италия понесла почти катастрофическое поражение. Французские армии были подавлены духом и частично бунтовали. Наибольшая тяжесть войны на западном фронте падала на англичан, и мы понесли огромные потери в бесполезных операциях, в результате которых наши резервы иссякли и наша боевая линия удерживалась весьма слабо. Затем последовало большое и успешное германское наступление весной 1918 г.; действительно, наступление было настолько успешным, что посторонние наблюдатели могли с большим основанием думать, что Германия была на пути к победе, что в сущности, уже одержала победу.
Но Германия, подобно союзникам, была также на краю истощения не только в отношении живой силы, но и в отношении снабжения. Морская блокада лишила её пищи и сырья для приготовления боеприпасов. В особенности она испытывала нужду в нефти и её отходах [продуктах], а также в хлопке для взрывчатых веществ. Разрушение румынских нефтяных промыслов лишило её одного из последних источников нефти. Хлопка неоткуда было получить. Однако несметные богатства этого сырья, вместе с многими другими, были найдены в России, теперь находившейся на грани развала. В Баку и в других местах Каспийского бассейна были найдены неограниченные запасы нефти, в то время как в русской Средней Азии имелся нетронутый 2-х или 3-х годовой запас хлопка. Именно на Восток обратила свои взоры Германия, чтобы возобновить свои запасы. Германские войска уже в течение долгого времени имели доступ к болгарским и турецким берегам Чёрного моря. Теперь они устремились ещё дальше.
Но в этом движении на восток было нечто большее, чем поиски сырья. Ещё задолго до войны Германия рассматривала Индию как Ахилесову пяту Британской империи. Придерживаясь такого убеждения она издавна насаждала своих секретных агентов и организовывала свою пропаганду в Индии и окружавших её странах. Во время войны много германских агентов пыталось проникнуть через Персию в Афганистан и в Индийские приграничные районы с целью склонить и эмира и племена к священной войне против Англии. Если бы эта попытка имела бы частичный успех, то легко понять, какие громадные результаты получились бы в пользу Германии. Кампания в Месопотамии почти что целиком, а в Палестине в значительной мере, базировались на Индии [т.е. имели ввиду Индию]. Если бы сама Индия была бы в опасности, то эти кампании пострадали бы даже в том случае, если бы характер их не полностью изменился. Кроме того, появилась бы необходимость в войсках для самой Индии. Этим и объясняется, почему Германия делала такие настойчивые усилия, чтобы пробраться в Афганистан, вплоть до того, что даже кайзер собственноручно писал письмо эмиру Хабибулле. Не все германские агенты проникли туда, но несомнено, что те из них, которые проникли, ухитрились информировать Берлин о том, что желательна некоторая военная демонстрация в направлении Среднего Востока, которая помогла бы вызвать необходимый взрыв.
Мы видим, что в погоне за этими целями Германия в 1918 г. не только усилила свою пропаганду, но и предприняла более эффективные шаги. Нури Паша был послан с турецкой армией на Кавказ с целью захватить Баку и его нефтяные промыслы с последующим десантом в Закаспий, где не было войск, чтобы противодействовать ему. Сзади него двигался на Тифлис генерал фон-Крессенштейн с германскими войсками. Тем временем интенсивной пропагандой занимались не только враждебные туземные агенты, но и европейцы, германцы, а также и негерманцы.
Туземные агенты шептали на всех базарах о неизбежном наступлении "армии ислама", как называли силы Нури Паши. Они начинали связываться и заключать предварительные договоры с персидскими и афганскими купцами. Даже в отдалённом Кашмире летом 1918 г. имело место серьёзное беспокойство потому, что хозяева рисовых полей и торговцы рисом задерживали записи в надежде получить в скором времени более высокие цены от вторгнувшихся войск "армии ислама". Что касается белых германских агентов, то едва ли был хоть один представитель нейтрального Красного креста, находившийся в моём секторе Средней Азии, багаж которого, будучи обысканным, не оказывался набитым материалами германской пропаганды.
В начале 1918 г., в виду серьёзной возможности турко-германского вторжения в Среднюю Азию, Британское и Индийское правительства встревожились, начали намечать контрмероприятия. Небольшой сводный отряд во главе с генералом Денстервиллем был послан из Месопотамии в северную Персию с целью захвата Баку. История отряда Денстревилля описана самим его предводителем; здесь необходимо лишь сказать, что после больших трудностей при минимальной поддержке месопотамских властей, Баку был занят на несколько дней, но затем отряд вынужден был оставить город ввиду наступления превосходных турко-германских сил. По-видимому, почти в то же самое время, когда было принято решение о движении на Баку, Британское и Индийское правительства, на случай неудачи этого плана, наметили другой план. Последний заключался в посылке в русскую Среднюю Азию Британской миссии с целью:
- Организовать на месте сопротивление турко-германскому наступлению.
- По возможности, обеспечить за собой Среднеазиатскую железную дорогу так, чтобы не дать противнику использовать её.
- Взять в свои руки всё судоходство на Каспийском море.
- Перехватывать неприятельских агентов
- Противодействовать неприятельской пропаганде.
Нет сомненья, что для уверенности в успехе, этот план должен был бы быть приведён в действие в первые месяцы 1918 г. Но была обычная канцелярская волокита, и только в июле 1918 г. я был вызван в Симлу и поставлен в известность, что меня назначили главой миссии.
В Департаменте иностранных дел Индийского правительства мне сообщили, что положение в Афганистане настолько критическое, что эмир Хабибулла с большим трудом удерживает своих подданных и вместе с ними приграничные племена от священной войны против нас и что одно только появление турко-гераманских войск на восточном берегу Каспийского моря ввергнуло бы Индию в кризис, подобно которому не было с 1857 г. Главнокомандующий указал мне, что я во что бы это ни стало должен обеспечить за собой Среднеазиатскую железную дорогу, если возможно [–] всё судоходство на Каспийском море, даже в том случае, если это будет стоить миллионы. В сущности, мне была предоставлена свобода действий, мои финансовые возможности официально считались неограниченными; но войск не было, и я оставил Симлу, чтобы энергично взяться за это чудовищное предприятие с одной тысячей рупий в наличности, даже без единого штабного офицера.
Двигаясь днём и ночью через Квенту[,] Дузган и вдоль восточной границы Персии, я прибыл в Мешхед в начале июля 1918 г. Прибытие моё было более чем своевременным потому, что события скоро начали развёртываться самым решительным образом. Положение в Средней Азии было необычным. Революция 1917 г. распространялась на всю территорию и местные большевики господствовали от Каспия до Памира, а также до значительных пределов к северу от Ташкента. Между Европейской Россией и Средней Азией имеется только два пути сообщения[:] через Каспийское море, Красноводск и по Среднеазиатской железной дороге, и через Сибирь по Оренбургско-Ташкентской железной дороге. Северный Кавказ в это время был оплотом царских генералов и сообщение через Каспийское море было весьма ненадёжным. Районы между Ташкентом и Оренбургом, а также большая часть Семиречья были в руках антибольшевистских казаков. Далее к северу на Сибирской железной дороге адмирал Колчак с русско-чехословацкими войсками вёл наступление по направлению к Уралу.
Таким образом, местные (Закаспийские - Ред.) большевики были совершенно изолированы и слабо проводили политику Ленина. Эти местные лидеры были людьми чрезвычайно жестокого и кровожадного типа, в результате чего было много восстаний, главным образом местных национальностей. Все эти восстания подавлялись с безудержной ловкостью, так, что когда впоследствии после разгрома Колчака, из Москвы в Среднюю Азию прибыли официальные представители, они донесли Ленину о своём ужасе перед теми методами, которые применялись большевистскими лидерами. Главный из них был некто Колесов[1], чьи войска состояли, главным образом, из австро-венгерских военнопленных, которым приходилось сражаться за большевиков, либо умирать с голоду. В июне 1918 г.[2] Колесов объявил мобилизацию в Закаспии с целью организации отряда для действий против оренбургских казаков. Однако его методы встретили большое сопротивление, и Колесов, который не имел в своих руках достаточных сил для проведения мобилизации, вынужден был сделать вид, что он отказывается от неё, и возвратился в г. Ташкент. Отсюда он послал некоего Фролова[3], ещё более кровожадного человека, чем он сам, с директивами "ликвидировать положение в самом г. Ашхабаде и вокруг него". В результате работы Фролова много выдающихся местных людей и сотни менее заметных были расстреляны без суда, а также имело место много грабежей. После этого Фролов имел обыкновение ездить по улицам г. Ашхабада с винтовкой в руках и стрелять в кого попало.
Приблизительно ко времени моего приезда в Мешхед Фролов выехал в г. Кизил-Арват[4], между г. Ашхабадом и г. Красноводском. Это большой железнодорожный пункт, населённый исключительно железнодорожниками. Фролов не ожидал даже слабого сопротивления и поэтому имел только небольшую охрану. Однако, железнодорожные рабочие питали к нему такую ненависть, что расстреляли его и весь его отряд[5]. Затем, поняв что все пути к отступлению отрезаны, железнодорожники решили пойти на всё в надежде свергнуть большевистскую тиранию во всей Средней Азии. Перерезав первым делом телеграфные провода, они двинулись в специальных поездах на восток, непрерывно увеличивая свою численность и уничтожая каждого большевистского служащего на территории между Каспием и Аму-Дарьёй. Они даже перешли Аму-Дарью, но так как одновременное антибольшевистское восстание в Ташкенте, которое имело шансы на успех, в последний момент провалилось из-за крупных ошибок в организации (вызвав обычную резню) они, слабо вооружённые и недисциплинированные, вынуждены были отступить под давлением превосходных сил и тут-то, когда они были отброшены назад к Мервскому району, они и обратились ко мне за помощью.
Это обращение исходило от временного правительства Закаспия, состоявшего почти целиком из рядовых железнодорожных рабочих. В сущности, восстание было целиком рабочим, т.к. несколько оставшихся высших чиновников царского режима очень держались на заднем плане. Председателем временного правительства был некто Фунтиков, машинист, весёлый малый, который, к несчастью, чрезмерно любил водку и был окончательно отстранён от работы после обвинения в растрате государственных денег на сумму не менее 7 млн. рублей. Другие члены правительства были из кондукторов, кочегаров и сигнальщиков и почти единственным нежелезнодорожником в правительстве был министр иностранных дел Зимин, директор школы, избранный на такую ответственную должность потому, что мог не только читать и писать, но обладал сюртуком и цилиндром.
Правительство Закаспия определённо заявило о дружественных отношениях к нам и было совершенно очевидно, что если мы поможем ему продержаться, оно, в свою очередь, поможет мне, хотя бы частично, выполнить мою задачу.
Однако имелись значительные трудности. Хотя Миссия не имела в своём распоряжении войск, но в Мешхеде было некоторое количество индийской кавалерии и пехоты, принадлежащих Восточно-персидскому кордону, отряду, растянутому вдоль афгано-персидской границы для перехвата германских миссий. Эти войска не были полностью снаряжены, особенно в отношении обуви. Всё же их можно было в случае необходимости использовать. Однако, кроме этого вставал ещё один более важный вопрос. Оказывая вооружённую поддержку Закаспийскому временному правительству я не только ставил свою страну во враждебные отношения к большевистской Средней Азии, но и нарушал нейтралитет Персии, используя эту страну как базу операций. Так как мои более или менее широкие полномочия казались мне недостаточными для разрешения вопросов такого масштаба, я срочной телеграммой запросил Симлу.
Я позаботился изложить со всей возможной полнотой соображения "за" и "против" возможного образа действий.
Само собой понятно, что начинать военные действия с большевиками в Средней Азии было делом серьёзным, особенно при наличии лишь горстки войск, которые должны были бы оперировать на дистанции примерно в 2000 миль от ближайшей базы – Кратта. С другой стороны, казалось безнадёжным ждать, что большевики, которые в Европейской России теперь уже прекратили оказывать какое бы то ни было сопротивление германскому вторжению, дали нам какие-либо возможности затруднить им противодействовать турко-германскому наступлению через Баку и Красноводск в Среднюю Азию. Таким образом, принимая всё во внимание, казалось наиболее выгодным уполномочить меня поддержать временное правительство Закаспия против большевиков.
Это было санкционировано и мне указано, что будучи на месте, я могу действовать по своему усмотрению. Несомненно, это была роковая фаза, особенно в такое тревожное время, когда ни один чиновник (гражданский или военный) не мог с уверенностью рассчитывать на поддержку его в действиях, предпринятых им в чрезвычайных обстоятельствах или же, получив временную поддержку при первом враждебном нашёптывании. Такое неуверенное положение находит яркую иллюстрацию в деле генерала Дайера, которое имело место вскоре после этого.
Вся та поддержка, которая могла быть оказана немедленно, заключалась в команде пулемётчиков[6]. Эта команда проследовала к Мерву и проделала там не малую работу. Но противник, располагая большими силами, продолжал наступать в направлении Ашхабада. Тогда, доблестный полк Индийской пехоты, 19 Паджабийский, остановил дальнейшее наступление. Позднее, уже после расстрела 26 комиссаров, с прибытием 28 полка индийской кавалерии, наши войска нанесли решительное поражение большевикам, вынудив их бежать назад до Аму-Дарьи.
Тем временем Закаспийское правительство прислало мне в Мешхед уполномоченного для ведения переговоров. Это был некто Дохов[7], в прошлом билетный контролёр. По прибытии он был несколько воинственным, но вскоре его поведение изменилось. Он стал носить воротничок и галстук, в течение нескольких недель регулярно брился и непрерывно увеличивал своё приданое. Мы весьма ошиблись, подумав, что такие перемены явились следствием его нового дипломатического положения. В действительности это было не так. Дохов оказывал своё внимание русской даме, политической эмигрантке в Мешхеде, которой он сделал предложение. Когда кто-то напомнил ему, что у него уже имеется жена в Ашхабаде, он сказал, что это не имеет значения. Как комиссар он может рассторгнуть прежний брак простым объявлением в правительственную газету. Это он и сделал, но спустя несколько месяцев он поместил другое объявление, и его новая жена тоже осталась ни с чем.
В это время Закаспийское правительство, состоявшее почти целиком из железнодорожников, политически довольно передовых специалистов, изменилось в составе, приняв в свои ряды несколько лиц, более правых по своим взглядам. Одним из таких был граф Доррер[8], социалист-революционер, который за свои передовые взгляды был раньше сослан. Доррер был также делегирован в мой штаб, чтобы поддерживать Дохова или вести за ним наблюдение. Именно с последним (Доховым) в течение августа 1918 г. мною был заключён формальный договор. Коротко говоря, в этом договоре я дал обязательство от имени своего правительства всемерно помогать Закаспийскому правительству живой силой и боеприпасами в течение всего времени, пока оно будет вести борьбу с большевиками; не исключалась и финансовая помощь. Взамен этого по моему требованию Закаспийское правительство обещало вывести свои паровозы и подвижной железнодорожный состав из Красноводска, позволить мне минировать там порт, уничтожить водокачки и нефтехранилища вдоль железной дороги, привести в негодность мосты и в случае необходимости снять в некоторых местах рельсы. Британский инженер быстро произвёл обследование всей железнодорожной линии, чтобы привести в исполнение программу, которая должна была бы решительно помешать наступающему неприятелю использовать железную дорогу.
Несмотря на более благоприятные сообщения с Западного фронта такое наступление всё же было возможно. После краткосрочной оккупации Баку войска генерала Денстервилля вынуждены были эвакуироваться, и теперь в Баку были турки, поддержанные германскими силами. Однако в скором времени мы имели дополнительную охрану, т.к. в волнах Каспийского моря впервые в истории появились суда королевского флота [Великобритании].
Это подводит нас к вопросу о 26 комиссарах. Некоторые из них, это будет видно дальше, были людьми первой величины, посланные из Москвы ликвидировать положение на Кавказе перед тем, как заняться Средней Азией. Захваченные турецким наступлением, будучи не в состоянии бежать через Северный Кавказ, ввиду наличия там Деникина и его белых войск, они отправились на пароходе в Красноводск[9]. Красноводская радиостанция, которую мы редко слышали, объявила об их прибытии туда однажды утром рано в сентябре месяце. Ясно, что это было известие первостепенной важности. На наших берегах ("наши" берега только потому, что там стоял батальон английских солдат) неожиданно появилась группа крупнейших агитаторов России. При наличии колеблющегося и политически неустойчивого населения было вполне возможно, что они скоро вновь сделают страну большевистской и тогда что стало бы со всеми нашими планами, предпринятыми для остановки неприятельского наступления? Кроме того, какая была бы участь наших войск, сражавшихся на Мервском фронте, связанных железной дорогой, пересекающей пустыню, при отсутствии других средств транспорта или снабжения, имеющих большевистского противника впереди и другого такого же противника сзади? Было ясно, что прибытию такой группы в Ашхабад нужно было помешать любой ценой, поскольку оно несомненно приблизило бы тот или иной кризис. Одно из двух: или они склонили бы население на свою сторону и потребовали от наших друзей железнодорожников [сдачи власти] или последние, чтобы спасти свою жизнь, должны были уничтожить 26 комиссаров.
Британская миссия не желала, чтобы эти комиссары проникли в Закаспий и остались там. Но мы не желали, чтобы их убивали, хотя вероятно, что они за их прежнюю крайность действий заслуживали такую участь. Несомненно, они были гораздо ценнее для нас живыми. Нас интересовало не только удаление их возможно скорее из Закаспия, мы очень нуждались в них как в заложниках. В Самарканде и в Ташкенте были британские и союзные нам подданные, о судьбе которых мы очень беспокоились. В ташкентском районе бродили, как будто без дела, полковник Бэйли, который мог быть в любой момент схвачен большевиками. Заложники и чем крупнее, тем хлеше, ясно, были бы весьма ценны для нас. Поэтому было решено настаивать, чтобы 26 комиссаров были немедленно переданы нам и посланы в Индию, где они были бы в заключении, не подвергаясь никакой опасности.
Следует помнить, что в отношении связи моё положение было подобно тому, как если бы я был в Марселе, [а] мой офицер для связи [–] в Лондоне, а комиссары только что высадились бы в Абердине (порт на С.-В. Шотландии). Единственным моим средством связи с Закаспийским правительством, кроме как через Дохова (что было медленно и не надёжно) была телеграфная связь с моим офицером связи в Ашхабаде. Соглашением, имевшим место перед войной, использование телеграфной линии, идущей через Мешхед было распределено между британскими, русскими и персами по установленным числам. Наше время было от 12.00 до 14.00 и ещё 1 час вечером. Для русских время было раньше нашего. Поэтому, когда Дохов и Доррер пришли навестить меня в обычный час, в 11.00, они уже слышали из Ашхабада всё, касающееся 26 комиссаров. Они согласились с нежелательностью присутствия этих людей в Закаспии, но когда я предложил передать их нам живыми, они стали возражать.
В конце концов я вынужден был поставить вопрос ребром и заявить, что если они не пойдут нам на встречу в этом деле, то это может повлечь за собой отказ в нашей помощи. Тогда они сказали, что сделают всё от них зависящее, чтобы привлечь [повлиять] на своё правительство и убедить его удовлетворить наше желание, но что по всей вероятности уже слишком поздно, т.к. 26 [комиссаров] "нужно полагать уже нет в живых. Их жизнь или наша – так стоит вопрос" – сказали они. "Если комиссары доберутся до Ашхабада, то они совершат революцию против нас, и тогда все мы не только 26, но и много сотен, которые помогли избавиться от Фролова и его шайки, будут несомненно, перерезаны. Ясно, что лучше смерть 26-ти, но если Вы настаиваете, мы будем добиваться, чтобы они были переданы Вам".
В полдень один из штатных офицеров в Миссии отправился на Мешхедский телеграф для переговоров с нашим офицером для связи с Ашхабадом. Передав сказанное Доховым и Доррером относительно вероятной судьбы 26-ти, он сказал, что я особенно желал бы, чтобы комиссары были бы переданы мне живыми и что я послал бы в Ашхабад охрану для их сопровождения. Ему было сказано [мной – Маллесоном], что "если ещё не поздно", должен настаивать на этом. Офицером для связи в Ашхабаде был Пенджабский полицейский Тиг Джонс[10]. Живой, работящий, бегло говоривший по русски, он в роли дипломата имел один недостаток. Вместо того, чтобы удовлетвориться устной передачей инструкции, он во многих случаях записывал их буквально. Так он [поступил] и в этом случае и слова "если не слишком поздно", вполне естественно, после всего того, что сказали Дохов и Доррер, остались зафиксированными и представляют основу обвинения Британской миссии в подстрекательстве к убийству комиссаров. "Здесь – говорят большевики, – кроется макиавеллийский (коварный – примеч. перев.) намёк, прямо указывающий на убийство.
Но и действительно было уже слишком поздно, и чтобы мы ни сделали в то время, которое ещё было в нашем распоряжении, мы всё равно не спасли бы их. В этот период времени мы не имели в Красноводске войск, ни братских представителей, хотя через несколько недель мы имели и то и другое. Этот порт и его ближайшие окрестности управлялись неким русским по фамилии Кун, властным и безжалостным человеком, каким ему приходилось быть, ибо иначе он не прожил бы так долго в суматохе революции. Он держал себя весьма независимо от Ашхабадского правительства. Едва спасшись от большевиков в Центральной России и перенеся несколько покушений с тех пор, как он сделал себя правителем Красноводска, он управлял этим районом с большой строгостью. Признавая полную индивидуальную свободу каждого, он немедленно пресекал все политические интриги. Я не знаю, какие инструкции он получил от Ашхабадского правительства по делу комиссаров, но думаю, что он покончил бы с ними и без всяких инструкций.
Так или иначе, он по-видимому, не терял времени. Он посадил их в поезд под предлогом отправки в Ашхабад, но в нескольких милях от Красноводска[11] жертвы были высажены из поезда. Все они были расстреляны и зарыты в пустыне, вдоль железнодорожного полотна. Судьба комиссаров и предпринятые мною действия для получения их в свои руки были надлежащим образом доведены до сведения Симлы и мне было приказано выразить ашхабадским властям ужас и отвращение, с которыми [английское] правительство отнеслось к этому жестокому преступлению.
Политические убийства подобного рода были так обычны в то время по всей Российской империи (причём убийцы в большинстве были большевиками), что мало было причин удивляться тому, что Ашхабадское правительство не совсем разделяло [взглядов] Симлы на это дело. В самом деле, инцидент мог бы пройти почти незамеченным, если бы не было только двух факторов: высокое положение некоторых из жертв и возможность, представившаяся большевикам, создать предубеждённое отношение к Англии. Человек, благодаря которому это событие было вновь вскрыто и оформлено так, как он этого желал, был некто Чайкин, автор "Истории русской революции", которая вместе с приводимыми приказаниями и признаниями была опубликована, когда почти никого из принимавших в этом деле главное участие, уже не было в живых. Чайкин прибыл в Ашхабад из Ташкента в феврале 1919 г., спустя 5 месяцев после убийства. Он представился мне как социалист-революционер, бежавший от большевиков и страстно стремившийся присоединиться к деникинским войскам на Северном Кавказе. В своей истории он говорит, что он имел в Ашхабаде интервью с Фунтиковым. Последний уже лишился власти и был по вышеуказанным причинам под арестом.
Чайкин утверждает, что ему удалось получить от Фунтикова следующее признание:
"20 сентября 1918 г. мне стало известно, что для предупреждения бегства бакинских комиссаров, которые прибыли в Красноводск, начальник полиции Дружкин по договорённости в с Тиг Джонсом принял меры, чтобы эти 26 человек были отправлены из Красноводска в Индию через Мешхед. Мне говорили об этом и Дружкин, и Тиг Джонс, и Курылёв. Дружкин, объясняя свои действия, сообщил мне, что Британская миссия считала абсолютно необходимым взять 26-ть в своё ведение. На самом деле они не были посланы в Мешхед, а по договорённости между Дружкиным, Тиг Джонсом и Курылёвым были расстреляны на пути их охраной, состоявшей из русских и туркмен. Я был информирован об этом ещё до расстрела, но не нашёл невозможным воспрепятствовать ввиду чрезвычайного положения, а также недавнего поведения Фролова по отношению к нашим рабочим. Представитель Британской миссии в Ашхабаде говорил мне лично перед расстрелом о безусловной необходимости убийства комиссаров, а после расстрела выразил своё удовлетворение тем, что этот акт исполнен согласно желанию Британской миссии".
Подобное же признание, говорит Чайкин, было получено и от Зимина. Что касается нашего прямого участия, то Чайкин пишет: "Во всей этой системе интриг, обмана, кровавых преступлений Дружкин был верным псом, подкупленным английским золотом. Его ближайшим сподвижником был представитель Британской миссии в Ашхабаде Тиг Джонс. Но высшим ответственным должностным лицом, получавшим инструкции непосредственно из Лондона, был генерал Маллесон. Этот человек ещё до войны был организатором британской контрразведывательной службы на индийской границе и в Афганистане и имел громадное влияние на политику Англии в отношении Туркестана и Персии. Он досконально изучил свою специальную работу".
Затем, что касается государственной важности жертв, Чайкин заявляет: "Согласно признания и их друзей и врагов, 26 комиссаров[12] являлись цветом восточного большевизма, его подлинным идеалом и мыслящим центром. Их исчезновение было событием исключительной политической важности для всей Средней Азии. Удар был нанесён согласно верного, безжалостного плана, составленного людьми, хорошо понимающими восточную проблему и поставившими себе целью разложение и уничтожение революционного движения на Кавказе, Персии и Туркестане".
И ещё: "Право же, я не рискую впасть в преувеличение, если заявлю, что истребление всего Московского Совета Народных Комиссаров с Лениным, Троцким, Луначарским и Чичериным во главе, ужаснуло бы пролетариат Ленинграда и Москвы не больше, чем ужаснул рабочих Баку и Закаспия увоз (как в начале думали) Шаумяна, Джапаридзе, Фиолетова и других, в Британскую Индию".
Здесь можно отметить, что слабым местом всех разоблачений и признаний Чайкина является то, что они появились тогда, когда почти всех главных действующих лиц не было в живых. Больше того, я лично был в Ашхабаде в течение всего периода пребывания там Чайкина. Один раз я дал ему интервью и был готов на дальнейшие беседы. Он никогда не упоминал о комиссарах хотя, по его собственным словам, он имел полный карман признаний, указывающих на нас как на убийц. Я с полной готовностью произвёл бы расследование тогда, когда большинство упоминаемых в его повествовании лиц было ещё налицо. Теперь же их осталось очень мало. Дохов уехал на Северный Кавказ и конечно был поглощён водоворотом событий; Кун бежал передевшись, из Красноводска весной 1919 г.; Фунтиков[13], Доррер и Зимин были расстреляны большевиками в г.Ашхабаде в течение 1920 г., вероятно, на основании разоблачений Чайкина. Дружкин умер в своей постели в Батуми в 1919 г. Тиг Джонс после войны ушёл с военной службы и сейчас нельзя установить его местонахождение.
В 1921 г. большевики, неудовлетворённые ранее наложенным наказанием, судили в Красноводске ещё 42 человека, из которых 41 были расстреляны. Таким образом, можно сказать, что комиссары были полностью отомщены.
Вопрос об ответственности за убийство, я думаю, остаётся неразрешённым. Действовал ли Кун по собственной инициативе или он лишь выполнял инструкции из Ашхабада, этого невозможно сказать. Но я надеюсь, что я показал ясно, что Британская миссия старалась спасти комиссаров. С другой стороны, оценивая всю обстановку этого времени и сожалея о судьбе убитых, я всё же не могу разделить ярко выраженное праведное негодование индийского правительства. Несомненно, довольно легко провозглашать высокие моральные принципы из далёкой Симлы; подавляющее большинство её жителей никогда не были ближе, чем на тысячу миль от шума войны.
Не в пример Лондону, Симла не знала ни воздушных налётов, ни продовольственных пайков. Лондон промолчал по вопросу об убийствах и безусловно потому, что был гораздо лучше информирован. Он знал хорошо, что по всей России каждый день имели место сотни аналогичных случаев. Что касается обвинения, брошенного тред-юнионистской делегацией, то трудно себе представить, чтобы эта группа после продолжительного, самостоятельно проведённого путешествия могла удержаться от того, чтобы не смешать своих слов со словами своих большевистских хозяев.
Однако было бы интересно поставить этих джентельменов в положение их товарищей профсоюзников Закаспия. Эти последние прошли через целый ряд революций и котрреволюций кровопролитного характера. Они также видели, как безжалостно убивали их родственников и друзей, насиловали их женщин и грабили их имущество. Наконец, незадолго до появления на сцене Шаумяна и его товарищей, они на некоторое время пришли к власти. Правда, комиссары были безоружны, в том смысле, что огнестрельное оружие у них были отобрано. Но они владели более грозным оружием, чем огнестрельное – силой опытного агитатора, силой, которая повелевает толпой и вызывает новые большевистские восстания. Полагая, что большевики могут быть безопасны, если они мертвы, железнодорожные рабочие убили комиссаров. Их толкнули на убийство не обычные мотивы преступления, [такие] как алчность, похоть или месть. Их мотивом был непреодолимый страх, для которого у них было достаточно оснований. Говорится, что всё узнать – значит всё простить; и если мы не можем настаивать на прощении, то по крайней мере можем говорить о смягчающих обстоятельствах. Интересно, как действовали бы наши тред-юнионисты в точно такой же обстановке?
Перевод С. Тимошкова, ред. перевода М.Ф. Лорье
Опубликовано в журнале "Fortnightlu Review" в марте 1933 г. Текст по: http://turkmeny.h1.ru/memuar/m1.html#1.
[1] Федор Колесов – председатель Туркестанского Совета Народных Комиссаров (правительства). 15 июля 1918 г. в радиограмме Ленину Колесов сообщал: " (...) Рабочие массы спровоцированы, антисоветское движение растет. Часами опереться не на кого, армия без снарядов, оружия, деморализована, денег нет. Положение катастрофическое... В г.Ашхабаде восстание приняло грандиозные размеры (...) " См. Туркменистан в период иностранной военной интервенции..., 43. - Ред.
[2] 16 июня 1918 г. - Ред.
[3] Андрей Фролов – пред. Самаркандского Совета, комиссар с чрезвычайными полномочиями, возглавил спец. комиссию по расследованию причин отказана населения от мобилизации. В отличие от ген. В. Маллесона, туркменскими советскими историками характеризовался как "твердый и решительный коммунист". Прибыв в г.Ашхабад объявил город на осадном положении.
[4] Город Кизил-Арват - центр Закаспийского революционного пролетариата. Ныне г.Сердар. - Ред.
[5] Маллесон не точен. Фролов был разбит отрядами белогвардейцев, прибывших 12 июля поездом в Кизил-Арват из г. Ашхабада.
[6] В 12 часов дня 19 августа 1918 г., т.е. через неделю после того как английский пехотный отряд у станции Артык (100 км от г.Ашхабада) перешел на территорию Туркменистана. Этому предшествовала "настоятельная просьба" о помощи к генералу Маллесону от захвативших в Ашхабаде власть правых эсеров и белогвардейцев – Ред.
[7] Владимир Дохов - комиссар иностранных дел в правительстве правых социалистов-революционеров - Ред.
[8] Граф Доррер - член белогвардейского Закаспийского правительства.
[9] Согласно версии туркменских советских историков, пароход "Туркмен" первоначально взял курс в сторону России, на Астрахань и только потом, ввиду предательства капитана, пришел в Красноводск (ныне г. Туркменбаши). !7 сентября бакинские комиссары и члены их семей прибыли в Красноводск и взяты под стражу. В ночь на 20 сентября из 37 арестованных 26 были расстреляны. Что стало с другими арестованными, но не расстрелянными - подробно неизвестно. Арестованный Микоян Анастас Аганесович, вспоследствии известный как Анастас Иванович, - пережил и Сталина и Хрущева находясь на высших дожностях руководства СССР. Живыми остались братья Степана Шаумяна: Сурен и Левон.
[10] Полное имя капитана Реджинальд Тиг-Джонс - Ред.
[11] Перегон между станциями Ахча-Куйма и Перевал.
[12] Шаумян Степан Георгиевич (председатель Бакинского Совнаркома), Азизбеков Мамед-Бек, Джапаридзе Прокофий Апраксионович ("Алеша") (комиссар внутренних дел), Фиолетов Иван Тимофеевич, Зевин Яков Давыдович (комиссар труда), Малыгин Иван Васильевич, Везиров Мир-Гасан (комиссар земледелия), Корганов Григорий Никонович (комиссар по военно-морским делам), Амирян Арам Минаевич, Осепян Сурен Григорьевич, Полухин Владимир Федорович, Петров Григорий Константинович, Басин Мейер, Костяндян Арам Мартиросович, Габышев Иван Яковлевич, Авакян Багдасар Айрапетович, Берг Андрей Генрихович, Амиров Татевос Минаевич, Борян Арминак Артемович, Солнцев Федор Федорович, Гоганов Марк Романович, Богданов Ататолий Абрамович, Богданов Соломон Абрамович, Мишне Исаак Абрамович, Метакса Ираксий Панастович, Николашвили Иван Михайлович.
[13] Председатель Ашхабадского правительства Фунтиков был расстрелян в конце 20-х гг. После долгих поисков, его случайно обнаружили на Северном Кавказе - Ред. |
