Акт о государственной независимости Грузии 

Правительство Грузинской демократической республики

*  *  *

Ираклий II

Автор признает, что многовековые «сношения Грузии с Россией всегда сопровождались попытками опереться на нее, что естественно» (? – Л.К.).  Отсюда, по его словам, и бесконечные посольства 16 -17 веков «с обменом громоздких подарков и тяжеловесных грамот, с черепашьей медлительностью». Мотивы грузин, по его словам, однако, не менялись веками: «…просят пушек, просят пороха, просят знаний – не даром, а ценой подданства, ценой «службы» под высокой рукою московского царя, с готовностью платить дань». Вот чего, в формулировке З.Авалишвили, всегда хотела от России Грузия: 

Да, русские цари долго «смотрели на грузинские христианские царства лишь издали». Да, лишь при Борисе Годунове, а затем при Петре и Екатерине были предприняты несколько более решительные шаги, позволившие «приласкать, обнадежить и приручить грузин видеть в русских единоверцев-покровителей». Между тем, автора особенно занимает вопрос, как же произошла столь драматическая для Грузии трансформация идей протектората в решение о фактическом поглощении. По его убеждению,

Не будем перечислять многочисленные просьбы грузинских царей о присоединении, не менее многочисленные факты несоблюдения обеими сторонами договоренностей и до, и после Георгиевского трактата, в частности, во время их совместного персидского похода, которые, по мнению разных исследователей, выявили серьезные расхождения в понимании сторонами их обязательств. Позволим лишь усомниться в справедливости утверждения автора, что грузинские цари- «И Вахтанг, и  Ираклий в  отношении России оказались наивно доверчивы», ибо, по свидетельствам различных исследователей, в т.ч. самого автора, этицари, «искушенные в тонкостях восточной политики и умевшие отлично лавировать между ее подводными камнями», прошедшие через десятки лет бесплодных  переговоров с русским престолом, видимо, были не так наивны, чтобы  «не быть на стороже и ожидать, что обещанное немедленно исполнится, и проч.».

Да, дипломатическая переписка тех лет полна лукавства. Обещания всяческих дивидендов со стороны российских монархов и высших чинов, жалобы  со стороны грузинских царей и князей… В одном из писем Вахтанга, отчаявшегося получить очередное подкрепление, находим: «Грузины не могут так долго воевать, в запасах сказывается недостаток, и они падают духом». Автор приводит и другие свидетельства того, что, дерясь друг с другом за отдельные районы, грузинские правители не раз доказывали, что ставили междоусобицу выше государственных интересов, ибо иначе они «не были бы грузинами своего времени, не понимающими, что большая политика им не по плечу». 

Рассказывая о предательстве Кахетинского царя Константина III (Мамед-кули-хана) в 1723г., автор с горечью признает: 

Не меньше упреков высказано и в адрес российских императоров, исходивших в своих действиях или бездействии в отношении Грузии, прежде всего, из своей стратегии в регионе. Отступление Петра от трактата 1724 года и признание оккупации Грузии Турцией, конечно, – один из самых противоречивых эпизодов того времени. Но вспомним и другие эпизоды. 

Лето 1723 года. Вахтанг прибывает в крепость св. Креста, построенную Петром в Судаке. Вместе с ним выезжают более тысячи грузинских царевичей, вельмож, церковных иерархов. Положено начало долгой «северной» грузинской эмиграции (восход Солнца «сместился» на Север…). Оценки в Грузии значения этой эмиграции всегда были различными - от восхвалений исключительных достижений в отечественной науке, культуре, образовании - до обвинений уехавших в двойной лояльности и даже в предательстве интересов родины.

Характерно, что, вопреки многим историческим свидетельствам о трепетном отношении Петра и его окружения к представителям грузинской царской семьи, к эмиграции, З.Авалишвили находит в действиях Петра лишь политические мотивы: 

Тогда вспомнили и о грузинах. Автор утверждает: 

Как разъяснял генералу Тотлебену граф Панин, 

Замысел Панина, уверен автор, был, по существу, нелеп: 

В донесениях высших русских чинов, действительно, отмечалось: 

В этом, по мнению автора, таится разгадка многого: 

Двойственность и непоследовательность русской политики на Кавказе известна. Но выдержка из письма Панина грузинскому царю, безусловно, цинична: 

В тот же период имеретинский царь Александр писал Императрице: 

В другом послании Императрице он выбрал иную тактику: 

Автор заключает: 

В целом возразить сложно.

З.Авалишвили продолжает: 

Автор применяет образное сравнение: «Юридическое творчество и находчивость, да еще в таком вопросе, как соединение государств, не могли иметь места там, где раны измеряли ячменными зернами и оплачивали по счету зерен, и где цари собственноручно водили воинов в атаку». Он приводит интересный пример примитивного понимания грузинами союза: «Ираклий предлагал прислать к В. Двору в качестве заложников одного из сыновей своих, несколько князей и дворян, ежегодно по 14 наилучших лошадей, 2000 ведер вина, платить в казну Империи по 70 коп. со двора» и т.п. Все это, конечно, было взято из прежнего «политического» опыта Грузии, включая дань обычным платежным средством в Персии – шелком. Но это ли интересовало Россию?

Незадолго до Георгиевска в Петербурге поменялось отношение к Грузии. В феврале 1773-го Панин пишет Ираклию, что заключение формального союза признано несвоевременным, и Императрица вежливо намекает, что покровительство и военная помощь Грузии едва ли выгодны. Особенно обиден грузинам величественно-снисходительный тон общения, однако, как пишет автор, даже это «едва ли слишком задевало грузин в их положении и при взгляде на Россию как на источник всяческой истины». Вновь надолго воцаряется неопределенность, недоверие. Автор резюмирует: 

Да уж, не ради лошадей и вина пошла Екатерина Великая на подписание трактата! На некоторых исторических свидетельствах автор показывает, как выполняют условия трактата и видят «покровительство» Грузия и Россия: прибытие в Грузию двух батальонов в 1783 г., хитроумные их передвижения по Закавказью, их вывод обратно «на линию» уже в 1787 г. и т.д.  «Как ни странно, - пишет автор, - но одним из главнейших мотивов отозвания войск из Грузии был официальный предлог, что «царю Ираклию удобнее будет обезопасить себя через восстановление прежних своих союзов, разрушившихся единственно пребыванием в земле его российских войск». В документах Государственного совета 1801 года, действительно, писалось: «Протекция, какую с 1783 г. давала Россия Грузии, вовлекла сию несчастную землю в бездну зол, которыми она приведена в совершенное изнеможение». (Хороши же были и протекция, и высшие чиновники, ее принимавшие, а потом - очернявшие! – Л.К.).

Автор продолжает: 

Видимо, справедливо. 

Да, судя по исторически свидетельствам, все это имело место. Но имело место и весьма своеобразное понимание Ираклием трактата и роли русских батальонов, попытки управлять ими волюнтаристски, использовать для расширения своих земель, борьбы с неугодными, что приводило лишь к хаосу. Об этом автор умалчивает. Он лишь дает советы, как «надо было действовать» - предоставить пограничному начальству «дискреционной власти, полномочий принимать решения без указаний из Петербурга» и т.п.  

Впрочем, все это - задним числом. Обе стороны были хороши. А вот разорение Тифлиса персами вскоре после охлаждения России к трактату, – несомненно, одна из самых противоречивых и мрачных страниц «протектората». Нельзя не согласиться с автором, что, когда Россия приобрела за Кавказом в лице Грузии точку опоры, то «эта точка опоры постепенно превратилась в точку притяжения – вольного или невольного – для всех соседних ханств, лишь на живую нитку пришитых к Персии… Разорение Грузии не могло не уронить временно престиж России». (Не напоминает ли и более поздние эпизоды хождений России на Восток?).

На закате дней Екатерины русское правительство вновь возвращается к грандиозным планам Потемкина в отношении Персии, используя ее вторжение в Грузию. 

Естественно, для этого «опять нужна страна между Курой и Араксом». (Выделено мной – Л.К.).  

(Кто же возбуждал у грузин аппетиты «малой империи», в которых их потом часто обвиняли? – Л.К.).  

Высокие русские чины «вновь платонически советуют Ираклию обеспокоиться нераздельностью его власти», желают ему стойкости и т.д. Примерно так же, больше на словах, происходит и протекторат от Дагестана. Из материалов Государственного совета: 

Закулисные контакты Георгия с турками и персами в этот период автор аккуратно обходит, лишь сообщая туманно: «Обстоятельства принимали такой оборот, и впечатления русского покровительства были таковы, что Георгий видел себя принужденным ответить на фирман (указ, закон – перс., Л.К.) нового шаха Фетали». Одновременно Георгий зондировал возможность покровительства со стороны Турции, отправил гонцов и туда. Но опередил гонец с Севера - царевич Давид, доставивший отцу поздравление от Императора. Вскоре, согласно ст.3 Георгиевского трактата, по предложению Павла, Георгий направляет в Петербург своего посланника с прошением об утверждении его на царстве, а также о признании Давида наследником по себе. В конце 1799 г. Георгий получает соответствующие инвеститурные знаки и присягает императору. (Надо ли говорить, как шатко было положение в эти месяцы, по какому пути могли тогда пойти русско-грузинские отношения и дальнейшая история Грузии!). 

Начинается новая, вернее забытая старая, страница. Георгий просит Россию о качественно новом протекторате, при котором он «навсегда был бы избавлен от необходимости искать покровительства в другом месте», и о политической поддержке его преемника. С «грузинской» повесткой проходит множество заседаний Госсовета в Петербурге. Единого мнения нет. Считая неуместным рассматривать тонкости традиций грузинского престолонаследия, автор останавливается на юридической составляющей: 

Этот юридический казус, действительно, свидетельствовал о слабой правовой проработке трактата и многих других документов того времени, допускавших произвольные толкования и решения. Как бы то ни было, ввиду серьезной опасности своему влиянию в Закавказье, Россия понимает, что надо действовать энергичнее, и что отправной точкой могут быть опять-таки русско-грузинские отношения. Начинается, по определению автора, «период ревнивого надзора за Грузией». Из инструкции Коллегии иностранных дел от апреля 1799 г: 

От надзора до вмешательства – один шаг, - резюмирует автор, - теперь события развиваются с силой урагана. 

Но, внимание! «рушилось то, чему при данных условиях уже не было места на этой земле, зато суждено было водвориться порядку там, где самая мысль о нем давно утратилась». (Выделено мной – Л.К.). 

И так, Россия - на пороге блистательной акции, позволяющей ей навсегда покончить с зависимостью Грузии от Персии, надолго взять под контроль все Закавказье, сделать его надежным плацдармом. Персам же ничего не оставалось, как упрекать грузин в коварном предательстве вековых уз: 

и т.д.

Опустим моральные оценки, не свойственные «практической политике». Победителей не судят (впрочем, как и примкнувших к ним).

Автор не дает ясного представления о своем отношении к грузинской оппозиции, не принявшей резкую смену государственных приоритетов – с Персии на Россию. Главного несогласного, сына Ираклия царевича Александра, продолжившего в Персии борьбу против расширения русского влияния и умершего в изгнании, он характеризует неопределенно, как заблудшего патриота, не смирившегося с потерей самостоятельности (?) его родиной. Видимо, тот случай, когда фраза весомее логики. (Хотя, как автор, проживший полжизни в Германии, в том числе, фашистской, мог осуждать Александра!).

Итак, императорский манифест 18 января 1801 г. объявляет, что Грузия становится частью России. Два десятка лет «протектората» позади. Начинается переход от двусторонних договорных отношений к новому качеству. Какому же? Речь невольно заходит об извечной дилемме: целесообразность и право. Именно здесь автор раскрывается как юрист, рассматривающий различия между легендой о «добровольном присоединении» и правовыми основаниями для фактической инкорпорации Грузии. Он настаивает: 

Для этого, по его мнению, необходимо, как минимум, обоюдное волеизъявление сторон, а также сам акт об отречении монарха инкорпорируемого государства от власти.  Поскольку имеется акт об инкорпорации, посредством которого власть одного государства распространяется на так или иначе присоединяемое другое, то уместно, по его мнению, вспомнить общеизвестные методы: завоевание, добровольная уступка, либо – купля-продажа. А поскольку ни одного из перечисленного нет, как, впрочем, нет и предварительного соглашения о добровольном присоединении, т.е. утрате одной из сторон самостоятельности и переходе в подданство к другой, то сам акт ничтожен. 

Логика проста. Трудно возразить по сути приведенного автором юридического прецедента – обстоятельств, при которых за несколько лет до Грузии вошла в состав империи Курляндия. Свободной в выборе нового сюзерена последняя стала лишь тогда, когда королевство Польское утратило самостоятельность. Присоединение Курляндии, как напоминает автор, было оформлено надлежащим образом, с подписанием ряда юридических актов, а именно: об отречении герцога Курляндского от принадлежавших ему прав;  манифест рыцарства и земства Курляндии об отречении от прежних связей с Польшей; акт признания ими Российской короны и др. Справедливо и замечание автора: 

Переход от договорных начал к инкорпорации, подчеркивает он, в случае с Грузией был совершенно иным. 

Вместе с тем, по его словам, «исполнение Россией своих обязательств по трактату равнялось их неисполнению: 

(Не буду говорить о весьма сомнительной причине сокращения населения Грузии, но не могу удержаться от ремарки: однако свободной от обязательств Грузия себя не посчитала и продолжила политические маневры на всех направлениях! – Л.К).

Не выдерживает критики и утверждение автора, что 

Автор кое-что приоткрывает: 

Автор (напомним, известный юрист того времени!) сетует, что среди приближенных Георгия (их он почему-то абстрактно обозначает как «руководящие кружки»), эта идея окончательно созрела и была послана в Петербург через гонцов в виде «ноты» в ноябре 1800 г. Ее краткая суть была такова: Грузия поступает в полную зависимость от Империи; династия Багратидов сохраняется, ее представителям принадлежит власть исполнительная, законодательная же – целиком Империи; правитель Грузии называется в Грузии царем, а в России - наместником, правит совместно с крупным русским вельможей, имеющим второе после царя место, как и в учреждениях – первый грузин,второй – русский. (Ничего не напоминает из недавнего прошлого?). Доходы Грузии находятся в распоряжении Русского государя, грузинскому царю обеспечивается содержание; русские войска будут занимать грузинскую территорию и крепости; обеспечивается равенство в правах и перед законами грузин с россиянами и т.д.

Составители «ноты» полагали, что их притязания скромны и реалистичны и что, по их прожекту, грузинский царь был бы лишь наследным наместником, а Грузия – не более, как привилегированной провинцией Империи, т.е. «сохранила бы тень политического бытия». Но это «немногое», по словам автора, Грузия желала поставить под гарантию Императорского обоюдного акта. Следующие слова автора уже звучат и как оправдание, и как историческое признание: 

Стоп! Напомним, что своим послам Георгий наказывал: 

Комментарии излишни!

То, что говорит автор дальше, стоит выделить особо: 

Как же отреагировали на «ноту» в Петербурге? Председатель Коллегии иностранных дел Растопчин ответил весьма осмотрительно: Императору де доложено, однако желательно утверждение документа в Грузии и обратная его отправка в Петербург с уполномоченными - но уже в статусе послов от Грузинского царя и царства; а тогда возможно и «пристойное торжество». (Примерно, как теперь отреагировал бы МИД России на обращение иностранных общественных организаций – «кружков»). Но автор не сомневается в правомерности «ноты» и делает вывод, что Петербург изначально не был заинтересован в предложениях грузин, видя в них неприемлемое для себя условие – сохранение грузинского императорского дома, т.е. «избыточную автономию». Это он подкрепляет сведениями о том, что одновременно с ответом грузинским посланникам Павел дает рескрипт генералу Кноррингу:

Поскольку в этот момент двусторонние отношения все еще определялись Георгиевским трактатом, предписание Павла не допускать к грузинскому престолу наследников было, конечно, нарушением трактата. Более того, по историческим сведениям, манифест о присоединении был фактически подписан Павлом не 18 января, а раньше. Кстати, когда еще Тотлебен поссорился с Ираклием, пытаясь насильственно привести к присяге грузинское население Тифлиса и даже низложить самого Ираклия (!), ему из Петербурга  поступали очень схожие указания, свидетельствующие, что такая акция вовсе не исключалась: «Если Ираклий уже лишен владения…». Нельзя не согласиться с автором: «Видимо, полномочия русского генерала понимались куда шире, чем права царя – единоверца»). 

С этого момента, по утверждению автора, российско-грузинские отношения регулировались исключительно целесообразностью, но не правом. «Сложный путь обоюдного соглашения заменяется более простым, целесообразным, – путем непосредственных указов: «Кому ведать надлежит», или «До кого сие касаться может». Чтобы подсластить горькую пилюлю, Павел I планировал устроить пышный театрализованный прием с приведением к присяге «депутатов от грузинского народа», на котором он был бы в одеянии древних грузинских царей…  

Но … за два дня до начала 1801 года, года начала новой грузинской истории, умирает Георгий, не дотянув (ни физически, ни морально) до сложных событий века грядущего. Уже через четыре дня Кнорринг посылает генералу Лазареву в Тифлис секретное предписание принять меры, чтобы не допустить здесь провозглашения царя. («Сие извольте держать в той тайне, которая требует важность оного дела и удерживайте все в пределах повиновения»)… А 18 января в Петербурге обнародован и сам манифест (в Тифлисе –  месяцем позднее).  

Тем временем, повествует автор, в Тифлис возвратились грузинские послы, которые несколько месяцев плелись по бесконечным российским просторам со своим прожектом «обоюдного соглашения», не ведая о крутых поворотах в политике. Вручая царевичу Давиду грамоту от Императора, они «смотрели на него, как на естественного преемника», и через несколько дней тот опубликовал свое воззвание к народу: «Высочайше повелено мне торжественно приблизиться к трону Грузии по наследству в звании правителя оной…».  Однако ему только и позволили что «приблизиться»…  

Точки были расставлены. Так умирали грузинская монархия и династическое право. Давид вновь направил послов в Петербург, со ссылкой на известное письмо Растопчина, заверял, что на сей раз они уполномочены уже им лично и грузинским духовенством и вельможами. Послов приняли теплее, так как теперь они оказались нужны для «публичного» мероприятия - показать Европе «добровольность» присоединения Грузии. Но по иронии судьбы, намеченный, уже вторично, церемониал вновь не состоялся. На сей раз по причине смерти самого Павла I.

Итак, Георгия и Павла не стало, царевич Давид все еще питал иллюзии и «правил» как мог в таких условиях (и.о. Царя, как в известной современной кинокомедии), а Александр I все еще пребывал в гамлетовских сомнениях относительно преемственности курса своего отца, будучи склонен исходить больше из права, чем из целесообразности. В Петербурге начинается долгая череда заседаний Госсовета, жаркие дебаты между сторонниками и противниками присоединения, раздаются десятки различных аргументов. Но долго так продолжаться не могло. Наконец, последовал аналогичный манифест Александра от 12 сентября 1801 года, который, как пишет автор, оказалось, был нужен лишь для того, чтобы «екатерининские орлы» склонили императора к своей точке зрения, чтобы его правосознание примирилось с таким присоединением, его правовыми и моральными сторонами. 

Словом, целесообразность и воля, наконец, победили. (Невольно напрашиваются житейские аналогии: жених, наконец, решился!). Но для присоединения фактического этого было мало. Необходимо было создать «соответствующий порядок вещей, принять ряд политических, военных, административных мер, лишить инкорпорированное государство старых органов управления». (Основательно подготовиться к супружеству, да и невесте желательно дать некоторое время, чтобы забыть о прежнем браке). Как отмечает автор, еще было время пересмотреть это решение, прислушавшись к просьбам грузинских религиозных и светских депутаций о том, чтобы торжественному акту предшествовало обоюдное соглашение. (Родные невесты, наряду с венчанием, просят об официальной регистрации брака). Но просьбы остаются без внимания. (Жених находит сей акт излишним: достаточно Божьего благословления, к чему распинаться перед родней невесты!). Убедительных аргументов в пользу военно-политических, экономических и пр. выгод на Госсовете представлено не было. Логика отдельных доводов была проста: коль скоро путь обоюдного согласия не рассматривается, то следует настаивать, что все поголовно грузины буквально жаждут непосредственного подданства. (Получается, если невеста и так согласна, а семья ее бедна, то к чему излишние хлопоты!). Либо настойчивее, «не жалея красок, говорить о пользах, которые всенепременно последуют от присоединения». (Потрачусь на свадьбу, но расходы обязательно окупятся полезным союзом. Такие вот циничные сравнения напрашиваются). 

Были на Госсовете и крайние суждения: «либо совершенно устраниться от Грузии, либо полностью ее инкорпорировать - TertiumNonDatur» (лат. - третьего не дано – Л.К.). Опять ерничаю: раз все так сложно, вовсе отказываюсь от брака, либо понуждаю невесту к браку на моих условиях, - рассуждает жених). 

Ничего не решив, госсовет постановил отправить в Тифлис того же Кнорринга. (Навести больше справок о невесте…). Хотя было странно поручать такую миссию генералу, потенциальному главнокомандующему в Грузии в случае ее присоединения. (Совсем, как в сюжете грузинского классика А.Казбеги: жених доверил стеречь невесту неровно дышащему к ней свидетелю!). После короткой командировки генерал «описал в своем отчете лишь путаницу, с которой он здесь столкнулся». (Свидетель немного стушевался?..). 

«Он впадает в ту же ошибку, что и многие другие официальные наблюдатели, - пишет автор, - их глаз, привыкший к порядкам плац-парада и канцелярии, видел в Грузии один хаос и беспорядок. Однако «иррегулярность» еще не означает отсутствия жизнеспособности…». (Невеста вовсе не старая и не хромая, вам лишь показалось! –  убеждают ее родственники сватов). Продолжает автор: 

(Ладно, так уж и быть женюсь, но порядки в доме будут моими, суровыми! - принимает окончательное решение жених).

Вообще, читая очерк З.Авалишвили, невольно вспоминается и замечательная пьеса А.Цагарели «Ханума», и известная картина В.Пукирева «Неравный брак», написанная через восемь десятков лет после Георгиевского трактата - в разгар того самого «протектората» и робких отголосков либеральных реформ…

Как признает автор, на Госсовете высказывались и более серьезные альтернативные соображения, в частности, графов А.Воронцова и В.Кочубея, которые смотрели шире и дальше своих коллег. Вот, что они говорили: 

Или вот, что они говорили о праве и об авторитете Империи: 

(Выделено мной, потому как по-прежнему актуально – и в 2008-м, и сейчас - Л.К). 

Противники присоединения не ограничились этими тезисами. Они предлагали распутать сложный правовой клубок, сплетенный столетиями громоздкой дипломатической переписки, хитроумных интриг, неподкрепленных обещаний, безмерных притязаний грузинских царевичей, нерешительности русской власти и принять конкретные меры, чтобы «основать спокойствие в Грузии и систему для ее будущего состояния»: 

1.Избрать на царство одного из царевичей, следуя порядку наследства, или же его личным свойствам;

2. Для поддержания поставленного нами царя оставить в Грузии небольшое количество войска, взять за правило, что несколько батальонов с артиллерией там должны быть «на продовольствии земли»;

3. Привести население к присяге на подданство и объявить Высочайшим манифестом, что Государь Император оставляет по-прежнему царство Грузинское в вассальстве России и не перестанет всегда и всеми мерами покровительствовать Грузии;

4. Для приведения в действие всех этих планов отправить в Грузию военным начальником человека беспристрастного, кроме того назначить по-прежнему министра при Грузинском царе;

5. Чтобы обустроить судьбу царевичей, необходимо при возвращении одному из них царства выговорить для других определенное положение. Присутствие русского главнокомандующего и министра обеспечит их от всякой опасности, но на обязанности русских властей будет лежать, между прочим, и противодействие проискам царевичей против царя, поставленного Россией.

Автор отмечает, что предложения означали возврат к режиму 1783 -1800гг., но уже с требованием BonaFides (лат. юр.- честные средства, вера в добросовестность партнера – Л.К.), по сути, попытку согласовать интересы Империи с давнишними чаяниями грузин. Это был бы приемлемый, по мнению автора, компромисс, учитывая то, что Георгиевский трактат, по оценкам сторон, исполнялся не так, как им того хотелось. Сложно не согласиться с автором, когда он резюмирует окончательные дебаты в Петербурге: 

Итак, говорит автор, «вопрос был решен, вернее - не перерешен: Грузия осталась присоединенной, как была присоединена императором Павлом. Зато окончательно прекратилась неизвестность, в которой годами томилось ее население, и, если не ясно еще было, что будет, то было уже ясно, чего точно не будет». (Выделено мной – Л.К.). Договорные отношения, определявшиеся началами трактата 1783 г., «уступили место «оккупации», которая сопровождалась упразднением царской власти, носительницы политического бытия Грузии, затем - распространением русского государственного порядка на страну, т.е. инкорпорацией. 

Постараемся понять эмоции автора: 

Считаю очень важными следующие слова автора: 

Положение Грузии на международной арене до присоединения, по описанию автора, было «своеобразным». 

Протекторат, а затем полное слияние, как считает автор, стали возможны на основе двух различных воззрений на Грузию – русскому и персидскому. «Европейские же державы, не знавшие Грузии, смотрели на нее глазами Персии и проглядели присоединение ее к России», а позже «вернуть ее оказалось несбыточной мечтой». Автор в этой связи ссылается на некоторые принципы русской азиатской политики, изложенные в известном письме графа Нессельроде послу в Лондоне Ливену в 1816 г.: 

Именно этот принцип, по мнению автора, и стал в России политической аксиомой, объясняющей присоединение Грузии как «дело сугубо домашнее». Кто-то вполне логично спросит: а какое же еще, ведь тут и единоверие, и вековая дружественность, и династические браки, и десятки воззваний о присоединении на протяжении почти пяти столетий! Но не все так просто. 

Автора, в частности, интересует, могла ли Россия заимствовать у Англии успешный опыт протектората, превращения независимых государств - в подвластных союзников, Subject Allies, держа там войска за счет туземных принцев и имея влиятельных агентов британской власти. Нет. 

Так, собственно, не раз случалось: Кноррринга за крупные злоупотребления заменили на князя Цицианова, постоянно снимались и чиновники поменьше, мужи от финансов роптали по поводу непомерных трат и т.п. … 

Известно, что император Александр благожелательно относился к народам нерусской национальности, ставшим его подданными. Говорят, в годы его правления появились известные анекдоты про «финско-грузинскую границу».  Как сожалеет автор, точка зрения Александра на присоединение Грузии не стала решающей, 

Именно здесь, по мнению автора, надо искать «разгадку того странного, на первый взгляд, явления, что больше внимания было уделено желаниям завоеванной шведской провинции и русской части рассеченной натрое Польши, чем просьбам единоверного, искони дружественного народа, имевшего вдобавок старинную, хотя и крайне отсталую, государственную организацию».

*  *  *