Несвятая Мария

Мария Спиридонова — российская революционерка, одна из руководителей партии левых эсеров.

До 1906г., Nerchinsk katorg, Russia archiv

По России начала ХХ века катилась волна терактов, и многие государственные деятели и чиновники погибли от девичьей руки. Девушек-террористок было много, очень много. Но всемирная слава досталась только одной – Марии Спиридоновой. Почему же именно ей?    

Марию Спиридонову советские граждане знали по фильму Юлия Карасика «6 июля», самому популярному фильму нашей «ленинианы». В 1968 году на кинофестивале в Карловых Варах этот фильм получил специальный приз жюри, а потом  с бешеным успехом (33,2 миллиона зрителей) прошел в Советском Союзе. В основе сюжета – события 6 июля 1918 года, попытка партии левых эсеров перехватить у большевиков власть. Мария Спиридонова – лидер левых эсеров и вдохновительница мятежа – представлена сценаристом Михаилом Шатровым (и великолепно исполнена Аллой Демидовой) как железная фанатичка, враг, каких давить надо без жалости и сомнения.

Через четверть века, на поднявшейся волне интереса к эсерам (очень модная в начале 90-х была тема) о Марии Спиридоновой заговорили иначе, минус поменяли на плюс. Однако с легендой никто не хотел расставаться: Спиридонову по-прежнему представляли публике в образе «железной женщины». Вообще все биографии революционеров, и в СССР, и потом, по устоявшейся традиции, писали по одному лекалу: герой, едва выйдя из пеленок, начинал бороться с режимом, защищать бедных и клеймить богатых. Потом, лет в двенадцать - четырнадцать, ему полагалось пострадать в гимназии (в семинарии, «в людях») за свои взгляды, окончательно утвердиться в выборе пути и найти себя в революции. И по этому лекалу в начале 90-х подогнали и биографию Спиридоновой: черты несгибаемого партийного лидера якобы проявились у нее чуть не в младенчестве, а с выбором пути все было ясно класса со второго.

А потом про Спиридонову забыли. Фильм «6 июля» давным-давно не показывают, эсеры вышли из моды, и вообще – кому сейчас интересна еще одна «пламенная революционерка»?  

Между тем, в начале ХХ века именно как «пламенная революционерка» она и была  интересна. Имя Спиридоновой знали все, а в Тамбовской губернии почитали почти как святую: ее портрет вставляли в киоты и зажигали перед ним лампадки. О ней писали газеты, ей посвящали стихи – Максимилиан Волошин, Николай Клюев. Некоторые исследователи предполагают (вполне доказательно), что Борис Пастернак в прологе к поэме «1905 год» имел в виду Спиридонову:

О ней же – строки из «Спекторского»:

О Марии Спиридоновой мир услышал в первый раз в 1906 году, когда в петербургской газете «Русь» появилась серия очерков В. Владимирова о двадцатилетней эсерке, по решению партии застрелившей главу карательного отряда, усмирявшего крестьянские бунты в Тамбовской губернии. Девушку схватили, - да она и не пряталась, сразу взяв на себя ответственность за теракт, - а потом, и по дороге в тюрьму, и во время следствия, подвергли жестоким издевательствам и пыткам. После очерков «Русь» печатала письма этой девушки – Маруси Спиридоновой – из Тамбовской тюрьмы. Так началась ее громкая слава. Потом был суд, был смертный приговор, который заменили вечной каторгой. Потом – одиннадцать лет в Сибири, и освобождение после Февральской революции. Потом – партийная работа, положение лидера партии левых эсеров, громадный авторитет, работа в правительстве после октября 1917-го. Потом – разрыв с большевиками, подготовка восстания, провал восстания, новый арест, новый суд, тюрьма, побег, опять арест. А дальше – ссылки и тюремные заключения чередовались до смерти, до осени 1941 года.

Но парадокс в том, что эта пламенная революционерка, эта «железная женщина» на дорогу революции забрела, в общем, случайно. Не было у Маруси Спиридоновой никакой тяги к борьбе, не спала она на гвоздях, готовя себя «к поприщу», и в гимназии не занималась пропагандой и агитацией, а добросовестно училась. И ничто в ее юношеской биографии не указывало, что этой девушке предстоит стать символом первой русской революции, что ее нарекут нелепым именем «эсеровской богородицы», что о ней будут говорить и помнить сто лет.

Из метрической книги Уткинской Богородицкой церкви г.Тамбова за 1884 год:

Мария – четвертый ребенок Спиридоновых, четвертая дочь. Когда она родилась, старшей, Евгении, было уже восемнадцать. Александр Алексеевич с Александрой Яковлевной очень хотели сына, но после рождения Жени четырнадцать лет в семье прибавления не случалось, а потом одна за другой на свет появились еще три девочки – Юля, Люда и Маруся. Долгожданный сын Коля родится еще через несколько лет.

Семья Спиридоновых ничем особенным не выделялась: Александр Алексеевич прилежно служил и дослужился до коллежского секретаря, получил личное дворянство. Жили в собственном доме (№57 по улице Козловской), не богато, но в достатке.

О детстве Маруси Спиридоновой документальных свидетельств не сохранилось, – хотя могли бы. Ее сестры так и жили в Тамбове, одна, кажется, дожила чуть не до 70-х, никто их в 30-е – 50-е не репрессировал. Но времена для воспоминаний были не подходящие, а, может, и желающих расспрашивать о знаменитой родственнице не нашлось. Наверное, Маруся была обыкновенной девочкой, – может быть, излишне впечатлительной и экзальтированной, наверняка очень честной (честность и невозможность нарушить слово, кого-то подвести, не оправдать ожидания – это, как показало дальнейшее, основа характера Марии Спиридоновой).

Достигнув положенного возраста, Маруся, вслед за сестрами, пошла в Тамбовскую женскую гимназию, лучшее учебное заведение Тамбова. Ее определили сразу во второй класс – видимо, Спиридоновы своим детям могли дать достаточное домашнее образование. По «правилам биографии революционера», вот здесь, в гимназии, и должно было случиться что-то, что выделило бы будущего борца из серой массы остальных учеников. И биографы 90-х нашли подходящую историю: ссылаясь на воспоминания гимназической подруги Маруси, некой К.С. (полностью имя биографам установить не удалось), приводили случай с неким гулявшим по рукам сатирическим рассказом, в котором жестко критиковались гимназические порядки и высмеивались все преподаватели, а особенно начальница, которую автор рассказа наградил прозвищем «Двухвостки». Авторство (по словам К.С.) принадлежало Марусе Спиридоновой.

Но ведь любая гимназия – вполне бюрократическое учреждение, где все учитывается и протоколируется. И документы Тамбовской женской гимназии отнюдь не пропали, а в полном порядке хранятся в Тамбове, в местном архиве. Там есть список класса, где училась Мария Спиридонова. И одна из девочек – всего одна – имеет инициалы К.С.: Клавдия Семенова, так что вполне логично предположить, что она и есть та самая загадочная гимназическая подруга. А еще там есть копия аттестата, выданного Спиридоновой по окончании гимназии, где сказано, что она «в продолжение всего времени (обучения) вела себя отлично». Что-что, а дисциплину в дореволюционных гимназиях поддерживать умели, и «отлично» за поведение ученице, замешанной в скандале с сатирическим рассказом, вряд ли поставили бы.

Но сохранились в Тамбовском архиве и более веские доказательства того, что в гимназии Мария Спиридонова не  помышляла ни о какой революционной деятельности и была далека от любой политики и пропаганды. В 1899-м году на уроке Закона Божьего батюшка застукал ученицу шестого класса Капитолину Пупынину за чтением брошюры «Студенческое движение в России», изданной в Женеве Союзом русских социал-демократов. Капитолина – девица недалекая и пугливая – сразу призналась, что брошюра принадлежит ученице того же класса Наталье Денисовой. Класс перетрясли, после обыска у Денисовой изъяли общую тетрадь с выписками из Добролюбова, Герцена, Некрасова, а также с цитатами вроде «труден путь общественного обновления» и «лучше быть недовольным человеком, чем довольной свиньей». Случай разбирали на педсовете. Пупынина отделалась внушением, Денисовой предложили «подать прошение об увольнении». Выгнали.

Мария Спиридонова училась в том же классе. Ее фамилия ни в одном из документов, касающихся этого скандала, не упоминается.

Между тем, таких любознательных, как Наталья Денисова, в Тамбовской женской гимназии было много. В полицейские архивы 1898-1899 годов попали имена Ванды Колендо, Анны Гармизы, Надежды Лукашевич и других ровесниц Марии Спиридоновой, – кто-то в ее классе учился, кто-то чуть старше. Только учились кое-как, сплошные тройки перемежаются редкими четверками. А средний балл аттестата Спиридоновой – 4, 1\8. Кроме обязательных предметов, Маруся обучалась еще французскому и немецкому «с хорошими успехами», и окончила гимназию (в 1901 году) одной из лучших. Это дало ей право поступить в дополнительный, восьмой класс, после которого выдавался диплом домашней учительницы.

Судя по всему, Александр Алексеевич Спиридонов был разумным отцом и заботился о будущем дочерей. Старшая, Женя, осталась в доме помощницей матери и вела хозяйство. Люда после гимназии вышла замуж, за нее можно не волноваться. Юлия учится на зубного врача – верный кусок хлеба с маслом. А Марии, младшей, быть домашней учительницей, - чтобы тоже всегда могла сама себя обеспечить. Александр Алексеевич не мог содержать дочерей вечно, скоро подрастет сын, его тоже нужно отправить в гимназию, а потом в университет. Но он старался сделать все, чтобы жизнь девочек сложилась правильно, и, видимо, держал их довольно строго. Пока был жив.

В январе 1902 года у Александра Алексеевича обнаружили неизлечимую болезнь (вероятно, раковую опухоль). Врачи предупредили: ему осталось несколько месяцев. Он понимал, что при таких обстоятельствах Маруся доучиться не сможет, поэтому в феврале 1902-го он решил – Маруся забирает документы из гимназии и идет служить в Дворянское собрание машинисткой. Александр Алексеевич предполагал, что в Дворянском собрании его дочь будет, по крайней мере, в приличном обществе.

Но принятых мер оказалось недостаточно. После смерти Александра Алексеевича Спиридонова Маруся была предоставлена сама себе, в первый раз без опеки, без родительского присмотра. Авторитет матери не мог сравниться с авторитетом отца; кроме того, на руках у Александры Яковлевны был маленький Коля, и контролировать младшую дочь она была просто не в состоянии.

Наверное, тогда же у Маруси впервые появилось очень много свободного времени. Никаких уроков, никаких занятий, обязанности по дому – на маме и Жене. А на что тратили свободное время образованные провинциальные барышни на заре ХХ века, очень хорошо описано у Чехова: либо музицировали, рисовали, упражнялись в литературе, ставили домашние спектакли, либо шли бороться за народное счастье. Художественных склонностей у Маруси Спиридоновой не было, зато был абсолютно не растраченный темперамент. Восемнадцать лет, сил – девать некуда, одолевает смутная жажда чего-то  нового, хочется романтики, а где ее взять в провинциальном Тамбове? Девушки, знакомые по гимназии (та же Ванда Колендо или Аня Гармиза) ходят на закрытые собрания, в образовательные кружки, читают нелегальную литературу. Да и время было такое – брожение в умах, слухи о крестьянских волнениях, рабочие вот-вот начнут бастовать, – преддверие, предчувствия первой русской революции. Вся «передовая молодежь» Тамбова – либо эсеры, либо эсдеки. И Маруся влилась в ряды «передовой молодежи».

Смерть отца сыграла в судьбе Маруси роковую роль. Проживи Александр Алексеевич еще хотя бы три года, и не было бы никакой «железной Спиридоновой». Он бы просто не позволил своей дочери бегать по собраниям и оградил от влияния «революционно» настроенных подруг и их кумиров, модных адвокатов.  

Был такой и в Тамбове – двадцатишестилетний присяжный поверенный Михаил Вольский.  Он блистал красноречием на сходках и митингах: мог, например, убедить разойтись стихийно возникшую демонстрацию студентов и гимназистов (был такой случай), а мог, наоборот, так зажечь, что мирная поначалу толпа двинется силой освобождать арестованных полицией (и такой случай был). Он жертвовал деньги на нужды бастующих, активно сотрудничал с газетами (даже сам собирался издавать «Голос труда»),вообще был одним из самых популярных в городе людей. При этом, считаясь отличным адвокатом и слывя либералом, Михаил Вольский имел прекрасную практику, приносящую очень неплохой доход. Да и семья была не бедной: Вольским принадлежал большой дом на главной улице Тамбова и три имения в Тамбовской губернии, – так что Михаилу, в отличие от пролетариата, было что терять. И очень скоро он признается себе, что терять-то ему ох как не хочется.

Но пока девушки Тамбова мечтали о Михаиле Вольском, как мечтают о сказочном принце. Несомненно, его речи, его влияние очень способствовали «революционному перевороту», произошедшему после смерти отца в голове юной Маруси Спиридоновой.

В полицейских документах 1905 года Михаил Казимирович Вольский значился председателем Тамбовского социал-демократического комитета. Известный тамбовский краевед и историк Петр Черменский называет его «видным эсером». Вероятно, и то, и другое не совсем соответствует действительности. Хотя руководители партий  эсеров и социал-демократов тогда уже вели непримиримую борьбу, отношения между рядовыми членами партий были вполне сотрудническими. Никто не спорил, какой лозунг главнее, эсдекский «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!» или эсерский «В борьбе обретешь ты право свое!» А Михаил Вольский вряд ли вообще был членом какой-либо партии, он не «делал» революцию, он в нее играл. Но у Михаила Вольского был старший брат, Владимир, который действительно принадлежал к партии эсеров. За революционную деятельность Владимир был исключен из Киевского университета и выслан на родину, в Тамбов. Вот он-то и стал Марусиным «принцем».   

Владимир был женат, но жена сбежала с заезжим офицером, так что Марусю он считал своей невестой. Отношения были трогательными, романтическими и чистыми, – несмотря на то, что в среде революционной молодежи свободная любовь редкостью не была. Среди революционерок были жены, оставившие мужей и сошедшиеся с соратниками по борьбе, и никто из товарищей их не осуждал.

В общем, Маруся Спиридонова с головой окунулась в ту самую борьбу, где «обретешь ты право свое». В 1905 году она уже была эсеркой, уже побывала в тюрьме – ее арестовали вместе с Вандой Колендо, Анной Гармиза и другими девушками за участие в митинге и демонстрации. Арест долго не продлился, но «крещение» было получено. А потом Маруся Спиридонова стала членом Боевой организации партии, чтобы убийством, а потом и своей смертью послужить «правому делу». (Что примечательно — примерно четверть, если не больше, этой организации составляли молодые женщины).

Обстановка в России была крайне нестабильной. Крестьянские волнения катились по стране, а после Манифеста 17 октября, которым Николай II даровал подданным гражданские свободы,начались откровенные безобразия. Крестьяне поняли Манифест как разрешение забрать землю у помещиков и поделить ее между собой. Грабили усадьбы, убивали тех, кто пытался сопротивляться грабежам. Власти отрядили на усмирение казачьи отряды. Молодежь, руководимая профессиональными революционерами, а также революционерами-любителями, вроде Михаила Вольского, не осталась в стороне от событий. Члены подпольных кружков ездили и ходили по деревням, разбрасывали листовки – «билетики», как их называли крестьяне, – призывающие к бунту. Власти со страхом ждали 15 ноября – по слухам, эсерами и эсдеками на этот день был назначен всеобщий погром: одновременные выступления в деревнях Тамбовской губернии и всеобщая забастовка на железной дороге в Тамбове и в Козлове. Но планы провалились: крестьяне занимались грабежом и разбоем стихийно, то в одном уезде, то в другом, и совершенно не желали грабить организованно. А для рабочих власти предусмотрительно ввели бесплатный проезд по железной дороге и другие льготы, значительно снизив этим накал страстей.

Тогда руководители партии тамбовских эсеров приняли решение о теракте. Жертвами выбраны вице-губернатор Богданович и тамбовский помещик, начальник карательного казачьего отряда, советник тамбовского губернского правления Луженовский. Богдановича должен был застрелить Максим Катин, а убить Луженовского вызвалась Мария Спиридонова.

Потом, в речи на суде, она скажет, что ее ужаснули преступления, совершенные казаками по его приказу, назовет имена крестьян, засеченных до смерти, объяснит, что Луженовский – палач, и заслужил свою участь. Она бывала в деревнях, беседовала с очевидцами, и считала себя не убийцей, а мстительницей.

Ранним утром 6 января 1906 года курьерский поезд, которым ехал Гаврила Николаевич Луженовский, остановился у станции Борисоглебска. Среди прочих пассажиров по платформе прогуливалась маленькая гимназистка, хрупкая, ангелоподобная, белокурая, в меховой шубке и муфточке. Когда Луженовский проходил мимо, она выхватила из муфты пистолет и выстрелила несколько раз. Поднялся шум, паника, – она могла скрыться в толпе, но вместо этого крикнула, что стреляла она,  и поднесла пистолет к виску. Щелчок, осечка… Ее схватили.      

Раненого Луженовского унесли, а Марусю Спиридонову жандармский офицер, подъесаул Аврамов, должен был доставить на поезде в Тамбов, в тюрьму. Дорога была страшной: Аврамов и его подручный Спиридонову избивали, издевались, тушили о тело окурки, выбили зубы. Привезли ее в полубессознательном состоянии, она совершенно не могла двигаться самостоятельно, бредила, временами впадая в беспамятство. Сохранился протокол, составленный  врачом: 

На первом допросе следователя в Тамбове Мария Спиридонова отвечала все очень сознательно до того момента, когда подошла к убийству Луженовского. Тогда она начинала бредить, и следствие было прервано. Когда моменты сознательного состояния стали все чаще проявляться, и она начала понимать окружающее, тогда ей овладели галлюцинации. Страшные галлюцинации ее преследовали и нарушали ее покой; чаще всего галлюцинировала она  казачьим офицером и поездом, в котором возвращалась в Тамбов…

Вот и ответ – почему именно Спиридонова стала «знаменем» эсеров. Ее единственную так истязали, других – нет. А в случае Спиридоновой было что предъявить публике: фотография «Мария Спиридонова у окна своей камеры» растиражирована во многих экземплярах. Страшная фотография, но в то же время – прекрасный агитационный материал.

Для «перцу» прибавили изнасилование. Пресса – и желтая, и революционная – смаковала «подробности». По воспоминаниям предводителя тамбовского дворянства Андреевского, весной 1906 года «газетчик в Петербурге на Невском орал во все горло: «Маруся Спиридонова, изнасилованная жандармским офицером!», а спустя месяц «тот же продавец, на углу Невского и Михайловской почтительно предлагал: «Подарок молодым хозяйкам, тысяча рецептов дешевых и питательных блюд»…».Конечно, с изнасилованием оно как-то пикантнее, но на самом деле никаких доказательств тому нет, а сама Спиридонова изнасилование отрицала. Да и жандармский офицер Аврамов (безусловно, садист и сволочь), вряд ли зашел бы так далеко: ему бы никто руки после этого не подал, понятие «честь мундира» не было пустым звуком.

Гаврила Николаевич Луженовский умирал страшно. После рокового выстрела он прожил еще двадцать шесть мучительных дней. Здоровый организм тридцатичетырехлетнего мужчины все еще боролся, пытаясь сохранить остатки жизни, теплившиеся в разлагавшемся заживо теле. Гноящиеся раны смердели так, что невозможно было находиться не только у постели больного, но и в соседней комнате. Потом началось рожистое воспаление живота. Особенно мучительны были перевязки – к бинтам прилипали не только сгнившая кожа, но и куски живого мяса. Говорил он мало, когда был в сознании, стонал от боли. Если боль отпускала, лежал, уставив глаза в потолок, и о чем-то думал. Как-то раз, впрочем, от него услышали: «Действительно, я хватил через край…»

Похоронили его в фамильном склепе дворян Луженовских, в имении Токаревка.

Говорят, в 1906 и 1907 годах во многих деревнях крестьяне заказывали молебны за здравие Марии-избавительницы. А спустя десять лет, уже после Февральской революции, пришедшие с фронта солдаты на Пасху сломали фамильный склеп, извлекли останки Луженовского и до вечера таскали их по улицам, свистя и улюлюкая. Потом, вдоволь наглумившись, на площади у церкви сложили громадный костер, – в этом огне и сгорело то, что некогда было тамбовским помещиком, советником тамбовского губернского правления Гаврилой Николаевичем Луженовским.

Как уже говорилось, в российской прессе первой половины 1906 года этой истории отводились первые полосы газет. И на фоне славословий героической девушке совершенно незамеченной прошла статья (впрочем, анонимная), где автор с великим сожалением и печалью писал и о Спиридоновой, и о Луженовском как о «двух жертвах скверной губернской революции».

В историю революции Марию Спиридонову сначала «вписали» братья Вольские и журналист Владимиров, а докончил дело лидер эсеров Гершуни, объявивший несчастную девушку «знаменем революции». На нее равнялись, ее приводили в пример, она стала «лицом партии». Между тем, она уже была душевнобольной.

Она готовилась к смерти, желала смерти, готова была смертью утвердить правоту «дела». Но она совершенно была не готова к издевательствам подъесаула Аврамова. Так возвышено и романтично – умереть сразу, красиво, у всех на глазах. Но вышло по-другому. И после страшной дороги из Борисоглебска в Тамбовскую тюрьму революция стала для Марии Спиридоновой idee fix, единственным оправданием и той единственной опорой, которая не позволяла ей, сломленной физически и душевно, рассыпаться окончательно.

Она готовилась героически взойти на эшафот, бросив в лицо палачам последнее слово. Опять не вышло: «Моя смерть представлялась мне настолько общественно ценною, и я ее так ждала, что отмена приговора и замена его вечной каторгой подействовала на меня очень плохо: мне нехорошо… Скажу более — мне тяжко! Я так ненавижу самодержавие, что не хочу от него никаких милостей».

Летом 1906 года арестантский вагон, прицепленный к поезду, идущему на восток, доставил Марию Спиридонову в Сибирь. Вместе с ней ехали еще пять молодых женщин, «лишенных всех прав состояния», все – члены Боевой организации эсеров, все участвовали в террористических актах. Кроме Спиридоновой, еще три пассажирки были «вечницами» (смертную казнь им заменили вечной каторгой). Самой старшей из «вечниц», Анастасии Биценко, было 26, младшей, Мане Школьник, — 19. Марии Спиридоновой и Александре Измайлович было по 21 году. Анастасия Биценко, жена самарского купца (которого она, впрочем, оставила ради революции), убила в Саратове генерала Сахарова, одного из пяти генералов, подавлявших крестьянские восстания в Поволжье. Александра Измайлович, сама дочь генерала, воевавшего в Маньчжурии, участвовала в теракте против губернатора Минска. Мария Школьник, учительница, покушалась на жизнь черниговского губернатора. Две другие пассажирки арестантского вагона — Лидия Езерская, осужденная за покушение на могилевского губернатора, и Ревекка Фиалка, устроившая в Одессе лабораторию по производству бомб, — хотя и не были «вечницами», имели столь солидные сроки, что возвращение в европейскую часть страны им почти не грозило.

На каждой станции поезд ждала толпа, вспыхивали стихийные митинги. Народ хотел слышать Спиридонову. В одном из городов, чтобы сорвать торжественную встречу, вагон с «вечницами» отцепили от поезда задолго до станции, – но энтузиасты доставили его к вокзалу буквально на руках. Мария была очень больна, в дороге все время лежала, не могла даже самостоятельно напиться воды. Но долг требовал сказать речь в защиту «дела», и она поднималась, и говорила речь, – откуда только силы брались. Потом ее окружали почитатели, при желании можно было затеряться в толпе, сбежать… Офицер, начальник охраны, этого и боялся, не хотел выпускать арестантку, – но Мария дала ему слово, что не сбежит, а слово она держала нерушимо.    

На каторге бывшие террористки провели 11 лет — до Февральской революции 1917-го.

Судьба Михаила Вольского сложилась совсем иначе. Конечно, его арестовали, – после теракта Спиридоновой брали всех, кто был на заметке у полиции. Но влиятельные родственники пустили в ход связи, и Михаил отправился в ссылку не в Сибирь, а в Лозанну, где провел год. Поскольку возвращаться в Тамбов было запрещено, следующий год Михаил провел под Киевом, снимал там дачу. Умерла его жена, два месяца вдовства – и он женился вторично, на дочери хозяина дачи. А потом, после уничижительного письма властям, где бывший кумир «передовой молодежи» слезно каялся в своих заблуждениях и объяснял, что три имения в Тамбове остались без хозяйского глаза, ему разрешено было вернуться на родину. В общем, этого и следовало ожидать: Михаил в революционную борьбу не входил, только так, слегка побаловался.

А вот его брат боролся всерьез. Владимир Вольский тоже был арестован, в тюрьме он писал своей Марусе письма, старался поддержать ее и вдохновить на мученический подвиг (эти письма были найдены при уборке камеры Спиридоновой, они сохранились в Тамбовском архиве и частично опубликованы Ю.Мещеряковым). Потом Вольский-старший тоже отправился в ссылку, он остался верен «делу», впоследствии играл заметную роль в партии правых эсеров и был расстрелян в 1937 году. С Марией Спиридоновой они встретятся снова только в 1917 году, на Съезде Советов, – встретятся как чужие. Владимир к тому времени снова женился, но не его женитьба создала пропасть между ними, а партийный раскол: он был за «правых», Мария – за «левых». Бывший любимый, бывший жених стал не просто чужим, он стал врагом.

Это ее собственные слова. Всю жизнь Мария Спиридонова честно несла свой крест – быть «знаменем партии», даже тогда, когда сама партия перестала существовать.

После возвращения с каторги она с ожесточением одержимой окунулась в политическую борьбу. С ее авторитетом считались, ее речи на митингах имели громадный успех, Ленин относился к ней с уважением: революционерку с таким прошлым, с такой славой нельзя было сбрасывать со счетов. Мария Спиридонова вошла в состав первого правительства «социалистического отечества».  

Она съездила на родину, в Тамбов. Пробыла там недолго: сестры стали совсем чужими, брат умер, так и не успев повзрослеть, мать сильно сдала после смерти Коли. Бывшие подруги давно забросили игры в политику, повыходили замуж, нарожали детей. В Тамбове ей решительно нечего было делать: и ее там не понимали, и она их не понимала…  

Левые эсеры поддерживали большевиков, но не во всем: они выступали за немедленную передачу земли в собственность крестьянам и против мира с Германией. И проиграли по всем пунктам: был заключен Брестский мир, а земля была национализирована. Тогда левые эсеры вышли из правительства и попробовали перетянуть власть на себя: тот самый знаменитый мятеж 6 июля 1918 года, убийство германского посла и одновременная попытка восстания в Ярославле. «Я организовала дело убийства Мирбаха от начала до конца», – заявила потом Спиридонова следственной комиссии. Она по-прежнему верила в силу террора.

Что интересно: схема поведения Марии Спиридоновой летом 1918 осталась той же, что и в 1906 году. После выстрела в Луженовского она могла скрыться, – вместо этого громко заявила о своем поступке и не сопротивлялась аресту. 6 июля, когда Яков Блюмкин отправился в особняк германского посольства, Мария Спиридонова пошла на Съезд Советов, делегатом которого она была, – чтобы, как только станет известно о происшедшем, сразу взять ответственность за теракт и объявить цель, во имя которой это было сделано. Результат в обоих случаях был одинаков: арест.

На этот раз Спиридонову держали в Кремлевской тюрьме. Сначала ее охраняли латышские стрелки, - та еще охрана. Взяв с арестантки честное слово, что она не сбежит, латыши спокойно уходили заниматься своими делами. Но она дала слово, а это крепче любого замка. Потом был суд, Марию Спиридонову «принимая во внимание особые заслуги перед революцией», приговорили к тюремному заключению на один год. Причем было приказано не оставлять заключенную в одиночестве ни на минуту. В камере все время находились солдаты; охранники приводили дружков поглазеть на знаменитую террористку. Даже в туалет ее выводили под конвоем. На все просьбы дать хоть на пять минут побыть одной ответ - «не положено!»

Но партия тогда еще существовала. Товарищам удалось внедрить в охрану своего человека и устроить Спиридоновой побег. Полгода она жила на нелегальном положении, потом ее снова арестовали. Собственно, сама себя выдала: к тому времени разум ее снова помутился, ее преследовали бредовые видения. В конце концов, Спиридонову поместили в  Пречистенскую психиатрическую лечебницу. За ней преданно ухаживала подруга по каторге, Александра Измайлович. Условия в лечебнице были драконовские, лечение самое безжалостное. В знак протеста Мария объявила «сухую голодовку» – 10 дней без глотка воды. Из больницы ее выпустили, но из Москвы выслали.

На этом политическая карьера Марии Спиридоновой закончилась. Потом были два года нищеты в Малаховке, ссылка в Самарканд, полгода передышки в ялтинском туберкулезном санатории, новый арест в 1931-м и снова ссылка – в Уфу.

От партии левых эсеров осталось одно воспоминание. В Уфе Мария уже хотела только одного – жить как частное лицо, обычной нормальной жизнью. К тому времени она вышла замуж. Мужем ее стал Илья Майоров, тоже ссыльный, тоже бывший левый эсер, бывший член ЦК. Он был моложе ее на десять лет. Жили «коммуной»: Мария с Майоровым и его сыном-подростком от первого брака, Александра Измайлович, которая была рядом с Марией во всех ее скитаниях и несчастьях, и Ирина Каховская, тоже ссыльная, тоже эсерка. Содержали «коммуну» Спиридонова и Каховская: Майоров не мог, да и не хотел искать работу, а Александра была слепым инвалидом. Жили очень бедно, но при этом еще старались помогать товарищам, собирали посылки во все города Советского Союза, по которым были разбросаны бывшие члены партии. Больше никакой революционной деятельности не вели.

Но «крест» с нее никто не снимал: помня о былой славе, Спиридонову, а заодно и Майорова с Измайлович, взяли в феврале 1937 года. Закрутилось колесо «ежовщины», и Илья Майоров под угрозой пытки и оговорил свою несчастную жену.

Спиридонову обвинили в попытке покушения на маршала Ворошилова, собиравшегося приехать в Уфу, и вынесли приговор: 25 лет тюремного заключения.

Ирина Каховская, тоже арестованная и осужденная, встретила Спиридонову в столыпинском вагоне на пересылке: страшная, седая, худая старуха шла, держась за стену. Увидев Ирину, она крикнула ей свой приговор и показала на уши – моя, ничего не слышу…

11 сентября Марию Спиридонову, Илью Майорова и других заключенных расстреляли в Медведковском лесу под Орлом.

Незадолго до смерти Спиридонова написала длинное письмо Сталину, в котором восхищалась успехами советского строя, признавала, что коллективизация – правильный и единственный путь, каялась в ошибках и заблуждениях. Письмо написано не под давлением следователя, – на Спиридонову «давить» было бесполезно. Оно искреннее, и признание поражения честное. После тюрем и ссылок, после общения со следователями, после того, как она жила нищей и трудной жизнью, и видела, что так живут все рядовые граждане «великой страны» – вот такое письмо.